Сёгун

Время от времени стража открывала железную дверь и выкликала имена. Люди кланялись своим товарищам, уходили, но вскоре на их место приходили другие. Все узники, казалось, смирились со своей участью и пытались, как только могли, жить в мире со своими ближайшими соседями.

Одного мужчину около стены начало тошнить. Он быстро был вытолкнут в средний ряд, где сидел согнувшись, наполовину задушенный грузом ног.

Блэксорн закрыл глаза и пытался унять свой ужас и клаустрофобию. Негодяй Торанага! Я молюсь о том, чтобы иметь возможность затащить тебя в такое место на денек.

Негодяи стража! Прошлой ночью, когда ему было приказано раздеться, он дрался с ними с горьким сознанием беспомощности, понимая, что его изобьют, дрался только потому, что не привык сдаваться. И в конце концов он был силой заброшен в эту дверь.

Всего было четыре таких блока-ячейки. Они располагались на краю города, на мощеном участке земли с высокими каменными стенами. За стенами была неогороженная утрамбованная земля около реки. На ней стояли пять крестов. Обнаженные мужчины и одна женщина были привязаны с широко расставленными ногами, на крестах за запястья и щиколотки, и пока Блэксорн шел по периметру вслед за самураями-часовыми, он увидел палача, под смех толпы наискось втыкающего длинные пики в грудные клетки жертв. Потом эти пятеро были сняты с крестов и на их место подвешены другие, вышел самурай и разрубил трупы своим мечом на мелкие куски, смеясь во время этой работы.

Кровавые подонки, гнусные негодяи!

Незаметно человек, с которым подрался Блэксорн, пришел в сознание. Он лежал в среднем ряду. На одной стороне лица запеклась кровь, нос был раздроблен. Внезапно он прыгнул на Блэксорна, ничего не замечая на своем пути.

Блэксорн увидел его приближающимся в последний момент, с большим усилием парировал эту бешеную атаку и свалил его без сознания. Заключенные, на которых он упал, закричали на него, и один из них, тяжеловесный и сложенный как бульдог, рубанул его по шее ребром ладони. Раздался сухой щелчок, и голова человека повалилась набок.

Похожий на бульдога человек поднял полуобритую голову за тонкий, усеянный вшами чуб и опустил его. Он взглянул на Блэксорна, сказал что-то гортанное, улыбнулся голыми беззубыми деснами и пожал плечами.

– Спасибо, – сказал Блэксорн, успокаивая дыхание, думая о том, что не обладает искусством рукопашного боя, каким владеет Мура. – Мое имя Анджин-сан, – сказал он, указывая на себя. – А твое?

– Ах, со дес! Анджин-сан, – бульдог указал на себя и вдохнул в себя воздух. – Миникуй.

– Миникуй-сан?

– Хай, – сказал он и добавил большую фразу на японском.

Блэксорн устало пожал плечами.

– Вакаримасен. Я не понял.

– Ах, со дес! – Бульдог кратко и быстро поговорил со своими соседями. Потом он опять пожал плечами, и Блэксорн пожал плечами, они подняли мертвеца и положили его рядом с другими. Когда они вернулись в свой угол, их места были не заняты.

Большинство заключенных спало или отчаянно пыталось уснуть.

Блэксорну было мерзко, ужасно и страшно смерти. «Не беспокойся, у тебя еще длинный путь, прежде чем ты умрешь… Нет, я не могу жить долго в этой адской яме. Здесь слишком много народу. О Боже, помоги мне выйти отсюда! Почему эта комната плавает вверх и вниз и Родригес выплывает из глубины с пинцетами вместо глаз? Я не могу дышать, не могу дышать. Я должен выбраться отсюда, пожалуйста, пожалуйста, не подкидывай больше дров в огонь. Что ты делаешь здесь, Круук, приятель? Я думал, они освободили тебя и ты вернулся в деревню, но теперь мы здесь, в деревне. А как я оказался здесь? Здесь так прохладно. И что это за девочка, такая хорошенькая, внизу под досками, но почему они тащат ее к берегу, голые самураи, там еще этот Оми смеется? Почему на песке внизу кровавые отметки, все голые, я голый, ведьмы и крестьяне, дети, котел и мы в котле… О нет, не надо больше дров, не надо больше дров, я утону в жидкой грязи, о Боже, о Боже, о Боже, я умираю, умираю, умираю… «Во имя отца и сына и святого духа». Это последнее причастие, и вы католик, и мы католики, и вы сгорите или утонете в моче и сгорите в огне, в огне, в огне…»

Он вытащил себя из кошмара, его уши ощутили мирное мягкое окончание последнего причастия. На какое-то время он не мог понять, проснулся он или спит, потому что не верил своим ушам, снова слыша благословение на латыни, и его неверящие глаза снова увидели сморщенное старое пугало – европейца, идущего по среднему ряду в пятнадцати шагах от Блэксорна. Беззубый старик носил грязный поношенный халат, у него были длинные грязные волосы, спутанная борода и сломанные ногти. Он поднял руку, как коготь хищника, и подержал над телом полуспрятанный деревянный крест. Луч света осветил его мгновенно. После этого он закрыл мертвецам глаза, пробормотал молитву и, осмотревшись, увидел, что Блэксорн смотрит на него.

– Матерь Божья. Это вы на самом деле? – прокаркал он грубо по-испански, крестясь.

– Да, – сказал Блэксорн по-испански. – Кто вы? Старик ощупью пробирался дальше, бормоча про себя. Другие заключенные давали ему пройти и разрешали наступать или шагать через себя, не сказав ни слова. Он смотрел вниз на Блэксорна через слезящиеся глаза, его лицо было в бородавках.

– О, Святая Дева, этот господин живой. Кто вы? Я… Я брат… брат Доминго… Доминго… Доминго из священного… священного ордена святого Франциска… ордена… – после этого его слова представляли собой смесь из японского, латыни и испанского. Его голова подергивалась, и он все время вытирал слюну, которая сочилась изо рта по подбородку. – Сеньор действительно живой?

– Да, я живой на самом деле, – Блэксорн поднялся. Священник еще раз пробормотал о Святой Деве, слезы текли по его щекам. Он снова поцеловал свой крест и хотел опуститься на колени, ища для этого места. Бульдог потряс своего соседа, заставляя его проснуться. Оба сели на корточки, освободив место для священника.

– Клянусь благословенным святым Франциском, мои молитвы услышаны. Ты, ты, ты… я думал, что у меня видения, сеньор, что вы призрак. Да, дух дьявола. Я видел так много, так много… сколько вы здесь, сеньор? Здесь трудно что-либо рассмотреть в темноте, и мои глаза не так хороши… Сколько времени вы здесь?

– Со вчерашнего дня, а вы?

– Я не знаю, сеньор. Давно. Меня посадили сюда, это было в сентябре, в тысяча пятьсот девяносто восьмом году от рождения нашего Господа.

– Сейчас май. Тысяча шестисотый год.

– Тысяча шестисотый?

Стонущий крик отвлек внимание монаха. Он встал и пошел через тела как паук, ободряя одного там, трогая другого здесь, бегло утешая их по-японски. Он не мог найти умирающего, поэтому он исполнил весь ритуал в той части камеры и благословил всех, и никто не возражал.

– Иди со мною, мой сын.

Не дожидаясь, монах захромал дальше, сквозь массу людей, в темноту. Блэксорн поколебался, не желая оставлять свое место. Потом он встал и последовал за ним. Через десять шагов он оглянулся. Его место было уже занято. Казалось невероятным, что он когда-то сидел там.

Он продолжал идти по бараку. В дальнем углу было, как это ни странно, свободное место. Как раз достаточно для того, чтобы улечься небольшому человеку. Там было несколько горшков, чашек и старый соломенный мат.

Окружающие японцы молча наблюдали за ними, дав пройти Блэксорну.

– Это моя паства, сеньор. Они все мои дети у благословенного Господа нашего Иисуса. Я их так много здесь обратил – это Джон, а здесь Марк и Мафусаил… – Священник остановился перевести дыхание. – Я так устал. Устал. Я… должен, я должен… – Его голос затих, и он уснул.

В сумерках принесли еду. Когда Блэксорн собрался встать, один из японцев около него сделал ему знак оставаться на месте и принес доверху наполненную чашку. Другой человек мягко потряс священника, чтобы разбудить, предлагая пищу.

– Ие, – сказал старик, качая головой и улыбаясь, миску он протянул обратно.

– Ие, Фардах-сама.

Священник дал себя уговорить и поел немного, потом встал, его суставы хрустнули, и протянул свою миску одному из тех, кто был в среднем ряду. Этот человек притянул руку священника к своему лбу, и тот его благословил.