Пора волков

– Ты – плотник, – сказал Матье.

Тот внес существенное дополнение:

– Да, подмастерье.

– А я – возчик… Из Эгльпьера… Ты что, вернулся отремонтировать этот дом?

Тот расхохотался.

– В нынешние-то времена, – сказал он, – что же я дурак, что ли. Мне просто нужен железный лом.

Матье в двух словах рассказал о своих злоключениях, не упомянув при этом ни про чуму, ни про бараки. Так, будто с самого начала ехал с теми, другими.

– Ну, тут ты не найдешь ни цирюльника, ни лекаря – нечего и время терять, – сказал плотник. – А в Нозруа ты просто не войдешь. Вот уж месяц, как он в осаде. Вокруг бродят и французы, и серые, и шведы. Не советую тебе туда соваться… А вот мы можем тебе помочь.

– Это кто ж вы-то?

Тот посмотрел на него, посмотрел на свои железки, на молот и, внезапно решившись, сказал:

– Если твоему другу так худо, нечего мешкать. Я тебе все по дороге объясню. Пошли… А молот я оставлю. В такую пору никто сюда за ним не явится!

По дороге он снял с дверной петли длинный коричневый плащ и накинул его на плечи.

Они двинулись в путь гуськом, шаг в шаг, по следам, оставленным возницей. Так шли они какое-то время, пока не добрались до пригорка, где слой снега, стесанный метелью, был тоньше; тогда новый знакомец сошел со следа и зашагал рядом с Матье.

– Меня зовут Лакруа, Дени Лакруа. Но в нашей артели меня прозвали Добряк Безансон. Потому как я из Безансона… Работал я и во Франции, и в Италии, и в кантоне Во… И вернулся в Конте весной тридцать шестого. Сам понимаешь, как раз вовремя! Когда началась осада Доля, я строил колокольню в Ереване. Нечего и говорить, засиживаться там я не стал. Я сказал себе: «Безансон, зайчик мой, пора возвращаться в кантон Во, там тебе будет спокойнее… Только отправился я в путь, как вдруг встречаю одного мастера, и он зовет меня в Шапуа – там нужно красивый дом выстроить. Знаешь, где это?

– Еще бы, я ж – возчик. И уж эти-то места знаю, как свои пять пальцев.

– Ну вот, – сказал он, – значит, мне и про то, что недалеко оттуда – Арбуа, а у хозяина, которому дом строить нужно, там виноградник в несколько десятин. Ни один порядочный подмастерье не откажется от такого предложения. Ну и вот, принялись мы за дело – условия были лучше некуда, поработали еще кое-где там поблизости, попривыкли уже к тем местам, как вдруг этого идиота Саксен-Веймарского подпалили в Сен-Шермене. Ну, и началась месть – а разве у этой скотины есть уважение к хорошей работе, где ж тут надеяться, что он пожалеет наши постройки и не сожжет вдобавок весь край?! Хорошо еще, что прежде, чем кинуться на нас, он надумал сжечь Гардебуа и Ле-Лардере. И вот, как почуяли мы, что пахнет жареным, всем миром бросились грузить повозки и – живо в Тройские леса.

Все это новый знакомец излагал в шутливом тоне, словно рассказывая об увеселительной прогулке; временами он как-то странно подхохатывал – точно кудахтал, отчего двигался его торчащий острый кадык. Живые глаза его искрились. Длинные руки то и дело приподнимали полы широкого плаща, что придавало ему сходство с цаплей. Походка у него была странная – твердая и в то же время подпрыгивающая, так что приходилось опасаться как бы он не упал. Тем не менее шли они быстро, и солнце, поднявшееся уже достаточно высоко за их спиной, вырисовывало на ослепительной белизне две их тени, изуродованные рельефом сугробов.

Когда они вошли в лес, Безансон остановился, пошарил в кармане, вытащил оттуда небольшую овальную флягу и протянул ее Матье.

– Держи, парень, – сказал он. – Это подкрепляет. Заложишь чуток за воротник, и жизнь сразу покажется куда лучше.

Напиток был крепкий, но очень душистый. Матье почувствовал, как желудок и все тело его охватывает теплом.

– Сливовая, – объяснил Безансон, подмигнув. – Гнали ее в лесу из чего бог послал, но, согласись, неплохая вышла штука!

Матье охотно согласился, и Безансон продолжил свой рассказ о том, как тридцать человек поселились в лесу; выходят они оттуда только ночью, небольшими группками, и отправляются в поля за едой или бродят вокруг ревермонских деревень, где война и чума продолжают пожинать свою жатву.

– Так что видишь, друг мой возчик, – рассмеявшись, заключил Безансон, – не скажу, чтобы наша жизнь была из легких, но что до меня – строю хижины, чиню повозки, словом, скучать не приходится. А иной раз мы и повеселиться можем.

Какое-то время они шли молча, друг за другом, по краю заваленного снегом оврага. Метель завывала по-прежнему, но, как и солнечным лучам, ей, казалось, легче стало скользить между деревьями и потому она теперь меньше их раскачивала.

Лишь только снегу поубавилось, Безансон поравнялся с Матье, взял его за руку и остановил.

– Ой-ой-ой, дай дух перевести, – произнес он, отдуваясь.

Они стояли, глядя друг на друга, в лучах света, струившегося меж колышущимися верхушками, и Безансон, переведя дыхание, сказал:

– Не в том, ясно, дело, но я подал им, этим крестьянам, хорошую мысль. Они все хотят пробраться в кантон Во или в Савойю, а идти по дорогам боятся: того и гляди напорешься на солдат. И они, конечно, правы: сотни бедолаг, которые пустились наутек, так вот и погибли – ни за что ни про что… Ну, а я-то похитрей буду, я им и говорю: «Доверьтесь нам, и мы – время и я – приведем вас в кантон Во безо всяких дорог».

Он умолк и победоносно поглядел на Матье, как бы говоря: «Ну что, лопух-возчик, ты небось тоже до этого бы не додумался». И спустя немного добавил:

– Потому ты и набрел на меня – я как раз рылся в железяках бедняги тележника, он-то наверняка не уберег своей шкуры. И ты ни в жизнь не догадаешься, что мне надо подковать, хоть ты и возчик.

– Лошадей, – выпалил Матье и сразу понял, что его обвели вокруг пальца.

Безансон разразился смехом, похожим на крик зеленого дятла. Смехом, который забирался высоко-высоко и оттуда спускался руладами до самых глухих низов.

– Конечно же, нет, – сказал он. – Лошади – они в лучшем виде. А мне надо подковать сани… Так-то, милок! Я переделываю повозки в сани. И теперь, когда снег уже вот он, переждем пару-другую дней, пока он затвердеет, и я отведу тебе всю братию в кантон Во, не проехав и лье по дороге… А потом при нынешних холодах солдаты куда как охотней сидят у камелька, чем несут караул на сельских дорогах. Нынче утром я как завидел снег, так безо всяких проволочек сам один и пошел копаться в железяках. Даже и думать нечего, сказал я себе, чтоб какой-нибудь француз или «серый» высунул нос на улицу… Так что ты, прямо скажем, застал меня врасплох. Ей же ей, врасплох застал, чертов ты возчик!

Безансон рассказал еще, как им пришлось из Тройских лесов перебраться в более обширный и густой лес Жу, когда герцог Саксен-Веймарский спалил замок и деревню Монмарлон. Рассказал он и про битвы, которые шли вокруг Нозруа все лето и осень.

– Аж в лесу слышно было, как ухает пушка. Да, там, в Нозруа, они навидались страху! И тянется это с февраля. Сначала город захватили французы. После их вышвырнули оттуда ребята Лакюзона. А там явились шведы, а после Вильруа. Вот когда канонада-то была! Раз ночью мы с двумя приятелями подошли к самой опушке. Все кругом полыхало… Попомни мое слово: когда война кончится, – если она когда-нибудь кончится, – вот будет работы каменщикам и плотникам!

Птичий смех Безансона каскадом рассыпался под сводами деревьев.

– Только я, – продолжал он, – я уж лучше переберусь через границу, от греха подальше. А как все кончится, там посмотрим… Я уже заприметил, где может быть неплохая работенка. Есть колокольни, которые надо будет подправлять. Вот это работа знатная… Ну, а как ты есть возчик, скажу тебе сразу, что и у тебя работенки хватит: и лес возить, и камень, и известь.

Матье было не по себе оттого, с какой легкостью Безансон говорил обо всех ужасах войны. Должно быть, тот это понял, ибо вдруг остановился, посмотрел на Матье, и лицо его стало серьезным. Во взгляде появился лед, огромные костистые руки сжались в кулаки, и он сказал сквозь стиснутые в гневе зубы: