Страница 45 из 47
У подъезда сидели на корточках трое длинноволосых «волков». Они замолчали при нашем приближении и проводили долгими недружелюбными взглядами. На секунду мне стало холодно.
Гаврила отпер дверь здоровенным ключом, какие делают для гаражных замков, и вошел первым.
Квартира его состояла из двух комнат и санблока. Кухни предусмотрено не было, так что плита и небольшой обеденный стол стояли в гостиной или «зале», как я привык называть эту комнату. Я уселся на продавленное кресло и огляделся.
Обстановка достаточно нехарактерная для современного сочинителя. Хотя, сочинителем, по большому счету, Гаврила никогда не был, а своим призванием он считал живопись. Однако всю стену в гостиной занимал книжный шкаф, заполненный до отказа. Полки, казалось, стонали, прогибаясь под тяжестью томов в строгих темных обложках, и если бы не соседние, нижние, полки, то уже, наверное, проломились бы.
Гаврила принес чайник, две чашки и пачку чая, поставил чайник на плиту.
— Ну, рассказывай. — Он упал на диван, не разуваясь, и заорал: «Прошка, сапоги мне сыми и телевизор включи, подлец железный!».[4] Откуда-то из-за дивана выползли два блестящих металлом щупальца, стащили с Гаврилиных ног ботинки и аккуратно поставили на пол. Тут же зажегся экран телевизора, а щупальца убрались прочь.
И я стал рассказывать. И о лекции, и о разговоре в кабинете директора. Сдержанно и кратко — я делился информацией, выказывать свои эмоции мне не позволено. Неспящее Око бдит, Неспящее Ухо слушает и записывает где-то там все, что произносится, пусть даже шепотом. Гаврила слушал и кивал.
— Вот такие дела, — закончил я и откинулся на спинку дивана.
— Ну, с преподавательской работой ты уже можешь распрощаться, — сказал Гаврила.
Вот спасибо, успокоил… Блин, сам знаю, хоть бы не добавлял уже, з-зараза…
— Однако же из СССРа тебя пока никто не исключает? Нет. Вот и ладненько. Вот и хорошо. Пойдем сегодня, там банкетик небольшой намечается — у Ворошилова новая книга вышла, обмоем в узком кругу… Не серчай, боярин! — пророкотал живописец, вспомнив, видимо, о своей роли.
— Конечно… Тебя самого-то…
— Много раз.
Гаврила вдруг стал серьезным, по-настоящему серьезным.
— Знаешь, у меня есть идея фикс — нарисовать Триумфальную арку. Осенью. Представь — низкое мрачное небо, дождь, опадающая желтая листва…
— А что такое Триумфальная арка?
— Не знаю. Да какая разница! Ты представь — две колонны наполовину из хрусталя, наполовину из камня и громадная арка на них, и дождь…
— И что же?
— Центр сказал: «Нельзя».
Вот так… Сколько раз уже на наши головы обрушивалось это страшное слово? Не сосчитать! Сколько рукописей было сожжено в печках и просто так — в кострах. Сколько квартир было обыскано, сколько обысков сделано, сколько подписок дано…
Это все напоминает мне бред. Бывает такое сырой зимой, когда подхватишь грипп, свалишься — и когда температура падает до тридцати восьми, ты ощущаешь такое блаженство, будто заново родился. В остальное же время лежишь, смотришь в потолок, который опускается все ниже и ниже, а на нем — презабавнейшие картины, все больше в духе Дали или Пикассо какого-нибудь… Кто это хоть такие? Я от Гаврилы слышал, он всегда эти имена называет, когда хочет кого-нибудь оскорбить. Хотя, может, это и не имена вовсе, а так — прозвища или псевдонимы… Так вот, глядя на происходящее, я думаю, что вокруг меня нет реальности, а на самом деле лежу я с высоченной температурой, смотрю в потолок, который скоро придавит мне нос, и тогда я задохнусь и умру…
— Гаврила, — сказал я. — В Триумфальной арке не две колонны. И она вся из камня, полностью.
— Откуда знаешь, боярин? — нахмурился художник. — Никак сам видел?
— Знаю… Не видел, но знаю.
«They were ghastly little things with bulging eyes and dusky-orange skin. He struggled, but it was useless. Small as they were, each of them had four arms, and Kress had only two».[5]
Домой я пришел совершенно разбитым. Чаем Гаврила, конечно, не ограничился, но и на нормальный продукт у него тоже средств не хватало, так что…
Я вспоминал, как брел по окутанным серовато-сизым туманом улицам, натыкался на прохожих и только чудом не попался в лапы патрульным. Меня волокло сквозь людскую толпу, будто пробку в реке. Кажется, сейчас меня тошнит, но я не очень хорошо соображаю… и не понимаю собственных ощущений… наверное, надо прилечь.
— Вы в порядке, господин Трувор? — осведомился сладкий голосок моего электронного надзирателя.
— В полном. У меня бы…ыл тяжелый день…
— Все-таки мне кажется, что лучше будет вызвать врача. Мне не нравится цвет вашего лица, господин Трувор.
«Да ты на свою рожу посмотри!» — захотелось заорать мне, но вместо этого я замахал руками:
— Нет-нет, не надо врача. Ты же знаешь, я боюсь уколов!
— По-моему, промывание желудка вам поможет.
— Какой еще желудок? Ты понимаешь, что я просто устал? Я чертовски устал сегодня, вот и все. Я лягу и усну, а утром буду как новенький…
Глаза слипались, и меня неудержимо тянуло лечь. Я стал стягивать с себя одежду.
— Вы уверены, что помощь врача…
— Да! — гаркнул я. — Выключи свет!
Свет погас, в квартире стало тихо и темно. Я лег в постель. Мне было жарко и до невозможности дурно. Непривычный к алкоголю «интеллигентский» организм бунтовал против такой атаки на него — сначала убийственная поездка в троллейбусе через весь город, потом еще и паленая купеческая водка… Я закрыл глаза и попытался уснуть, но мир вдруг пришел в движение, завертелся вокруг оси, которая, кажется, торчала у меня в переносице.
Плохо, ой как плохо…
Я провалился в какую-то яму, наполненную влажным зловонным туманом, упал на самое дно, в липкую грязь. Потом я брел сквозь туман и дым. Вокруг мелькали то ли тени, то ли люди, то ли звери — не поймешь. Я задыхался, легкие мои изнывали от недостатка воздуха, туман вкатывался в грудь тяжелой волной и выжигал из меня жизнь…
В какой-то момент я понял, что фигуры — это действительно люди, и они настоящие. Они ходят по комнате, трогают меня зачем-то. В комнате светло — горит свет, и бархатный голосок что-то шепчет из-под потолка.
Следующий момент озарения — белые стены, белый потолок, сверкающий металл и стекло. Мне лучше, но я чувствую себя опустошенным, будто остывшая грелка, из которой вылили воду.
Я открыл глаза и огляделся, но сознание не пожелало долго задерживаться в моем измученном теле.
— …конечно, на самом деле такого никогда не было. У нас много врагов, вы-то должны это понимать!
Я не спешил открывать глаза, пытаясь узнать голос.
— А еще больше завистников, — продолжил рассказчик. — Около сорока процентов студентов не завершают курса обучения.
Голос умолк, и, по-моему, они уставились на меня. Стало неуютно.
Возле кровати на старых деревянных стульях сидели двое: директор Стумпф и еще один, «викинг» в дорогом костюме и галстуке. И слишком знакомое выражение лица — этот скользящий взгляд, вечная полуулыбочка на губах…
Стумпф оттопырил нижнюю губу.
— Доброе утро, господин Трувор, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо. — Я приподнялся и лег повыше на подушку. «Викинг» продолжал елозить — другого слова подобрать не могу — взглядом по моему лицу. — Сносно. Что со мной… было?
— Ну, это уж лучше вам знать, господин Трувор, — подал голос северный варвар. — Вот, — он тряхнул бумажкой, которую держал в руках. — Врачебное заключение о передозировке… э-э… — «викинг» заглянул в бумажку. — Тридцатипятипроцентным водным раствором этанола.
— Стыдно, господин Трувор! — протянул Стумпф.
— Нет, отчего же. — «Викинг» спрятал справку в карман. — Разве человеку не позволено распоряжаться своим свободным временем по собственному усмотрению?
4
Автор фразы лично мне не известен (прим. автора).
5
«Они были маленькими ужасными созданиями с выпученными глазами и тускло-оранжевой кожей. Он сопротивлялся, но это было бесполезно — у каждого из малюток было по четыре руки, у Кресса же только две».