Издержки хорошего воспитания

Ему хотелось свободных средств и свободного времени, возможности читать и играть, общаться с людьми, каких рядом с ним никогда не бывало, потому что они его не замечали, а если замечали, то чурались, — короче говоря, его привлекало многое, что он обозначил для себя одним словом: «элитарность»; казалось, ее вполне можно было приобрести за деньги, да только не за те, что заработаны его ремеслом.

В ту пору ему стукнуло двадцать пять: ни семьи, ни образования, ни перспектив деловой карьеры. Он начал лихорадочно играть на бирже и за три недели спустил все до цента.

Потом грянула война. Он оказался в Платтсбурге, но ремесло шло за ним по пятам. Бригадный генерал вызвал Кертиса в штаб и сказал, что стране будет от него больше пользы, если он станет дирижером; так и получилось, что всю войну он провел в тылу, где развлекал заезжих знаменитостей, управляя штабным оркестром. Может, оно и неплохо; только когда с фронта, ковыляя, возвращались пехотинцы, он бы дорого дал, чтобы оказаться среди них. Даже короста из пота и грязи виделась ему одной из тех неизъяснимых примет элитарности, которые никогда не давались в руки.

— Но закрытые вечеринки не прошли даром. После войны я взялся за прежнее ремесло. Нам поступило предложение от гостиничного синдиката во Флориде. Тогда это был только вопрос времени.

Карлайл осекся, и Ардита выжидающе посмотрела на него, но он покачал головой:

— Нет, проехали. Мне это слишком дорого; если я с кем-нибудь поделюсь, кайфа уже не будет. Хочу сохранить при себе восторг тех героических мгновений, когда я вышел вперед и всем показал, что я не какой-нибудь горластый шут.

С носовой части яхты вдруг донеслось негромкое пение. Негры сгрудились на баке, и голоса их сливались в удивительную мелодию, которая щемящими созвучиями взмывала к луне. Ардита слушала, затаив дыхание.

Карлайл вздохнул и ненадолго умолк, разглядывая сонмы звезд, которые иллюминацией вспыхивали в теплом небе. Негритянскую песню сменил какой-то приглушенный мотив; с каждой минутой вокруг будто прибывало яркости и великого безмолвия, и в конце концов он почти услышал, как прихорашиваются русалки, расчесывая под луной мокрые серебристые локоны и сплетничая друг с дружкой про свои покои — богатые корабли, затопленные в переливчато-зеленых глубинах.

— Пойми, — тихо заговорил он, — вот она, красота, которой мне недостает. Красота должна изумлять, поражать, она должна захватывать тебя, как наваждение, как пронзительный женский взгляд.

Он обернулся к ней, но она промолчала.

— Ты меня понимаешь, Анита… то есть Ардита?

И опять ни слова в ответ. Ардита сладко спала.

IV

На вторые сутки в тягучий от солнца полдень прямо по курсу возникла какая-то точка, которая мало-помалу превратилась в серо-зеленый островок, образованный, по всей видимости, гранитным утесом, плавно спускавшимся на протяжении мили под изумрудными лужайками и низкими зарослями к южной оконечности, где его сменял песчаный пляж, лениво принимавший ласки волн. Когда Ардита, сидя на своем излюбленном месте, дочитала «Восстание ангелов», захлопнула книгу и увидела это зрелище, она ахнула от восторга и позвала Карлайла, в задумчивости стоявшего у борта.

— Это оно и есть? Твое укрытие?

Карлайл равнодушно пожал плечами:

— Ты сама напросилась. — Повысив голос, он окликнул новоявленного шкипера: — Бейб, это и есть твой остров?

Из-за угла рубки выглянула кукольная голова мулата.

— Йес-сэр! Он самый!

Карлайл обратился к Ардите:

— Уголок что надо, верно?

— Верно, — согласилась она, — только спрятаться тут негде.

— Ты все ждешь, когда твой дядюшка начнет рассылать бесчисленные радиограммы?

— Нет, — откровенно призналась Ардита. — Я — за тебя. Просто хотелось бы посмотреть, как ты будешь выпутываться.

Он рассмеялся:

— Ты наша козырная карта. Думаю, нам придется оставить тебя при себе как талисман, хотя бы на первое время.

— Вы же не отправите меня обратно вплавь, — ледяным тоном сказала она. — Иначе я возьмусь писать бульварные романы о твоих проделках — ты мне довольно порассказал вчера вечером.

Вспыхнув, он слегка сжался:

— Извини, если утомил.

— Да нет, разве что в самом конце, когда стал возмущаться, что с тобой не танцуют дамочки, для которых ты играешь.

Он в сердцах вскочил:

— У тебя не язык, а жало.

— Ну, извини, — потеплев, она рассмеялась, — просто мужчины, особенно те, которые ведут убийственно платонический образ жизни, нечасто потчуют меня своими амбициями.

— Вот как? Чем же они тебя потчуют?

— Комплиментами, — зевнула она. — Говорят, что я фея юности и красоты.

— И как ты отвечаешь?

— Да никак — молча соглашаюсь.

— Неужели все знакомые мужчины объясняются тебе в любви?

Ардита кивнула:

— А что такого? Вся жизнь — это движение к одной-единственной фразе: «Я тебя люблю» — и обратно.

Карлайл расхохотался и сел на прежнее место.

— Не в бровь, а в глаз. Это… это неплохо. Сама придумала?

— Сама, точнее, выяснила опытным путем. Глубокого смысла здесь нет. Остроумно, не более.

— Такие замечания, — помрачнел он, — типичны для вашего круга.

— Ох, — досадливо перебила она, — избавь меня от лекций про элиту. Не доверяю тем, кого в такую рань тянет философствовать. Это как выпивка к завтраку, начальная стадия помешательства. Утром нужно выспаться, искупаться и ни о чем не думать.

Минут через десять яхта развернулась по широкой дуге, будто готовясь причалить к острову с севера.

— Что-то здесь не то, — засомневалась Ардита. — У скалы бросить якорь невозможно.

Теперь они направлялись прямо к утесу высотой, наверное, в тридцать метров, если не больше, и, лишь когда до него оставалось метров пятнадцать, Ардита увидела их цель. От восторга она захлопала в ладоши. В скале была расщелина, полностью скрытая причудливым каменным козырьком; гуда и устремилась яхта, а потом на самом малом ходу прошла узкой, кристально чистой протокой меж двух гигантских серых стен. Их встретил маленький золотисто-зеленый мир, где они и бросили якорь в сверкающей лагуне, окруженной невысокими пальмами, — это напоминало сооруженный детьми город на песке: зеркальце-озеро, прутики-деревья.

— Недурно, разрази меня гром! — изумился Карлайл. — Этот чертяка-малыш знает, куда податься в здешних водах!

Его ликование оказалось заразительным; Ардита тоже пришла в восторг:

— Идеальное прибежище!

— Это уж точно! Такие острова только в книжках бывают.

В золотистое озерцо направилась лодка, которая и доставила их на берег.

— Пошли, — сказал Карлайл, утопая ногами в мокром песке, — сходим на разведку.

За кромкой пальм во все стороны раскинулась примерно на милю песчаная равнина. Они двинулись к югу и, пробравшись сквозь узкую полосу тропических зарослей, вышли на девственный жемчужно-серый пляж, где Ардита сбросила свои коричневые туфли для гольфа — носки она, по всей видимости, не признавала — и пошлепала босиком по воде. Затем они не спеша вернулись на яхту, а там неутомимый Бейб уже приготовил им обед. Помимо этого, он выставил дозор на северной вершине утеса, хотя и был уверен, что вход в расщелину по большому счету никому не известен, тем более что остров, по его сведениям, даже не значился на морских картах.

— А как он называется, этот остров? — поинтересовалась Ардита.

— Да никак. По мне — остров, и все тут.

Ближе к вечеру они расположились среди гигантских валунов на вершине утеса, и Карлайл туманно изложил ей свой план действий. Он не сомневался, что на них уже идет охота. Чистая выручка от аферы, которую он сумел провернуть, но по-прежнему держал в тайне, приближалась, по его расчетам, к миллиону долларов. Он хотел отсидеться там примерно с месяц, а потом, избегая судоходных путей, двинуться в южном направлении, обогнуть мыс Горн и взять курс на перуанский порт Кальяо. Все заботы о топливе и провизии возлагались на Бейба, который бороздил эти воды, как считалось, в самых разных качествах: от юнги на кофейном сухогрузе и фактически до первого штурмана бразильского пиратского судна, чей капитан давным-давно был вздернут на рее.