Страница 26 из 81
Но тут неугомонный болтун, ухватившийся было за удобный и, увы, так редко встречавшийся ему случай выложить весь запас своих сведений, круто остановился, заметив нетерпеливый жест Морского Разбойника.
— Хорошо, хорошо, довольно, — заметил пират. — Будет с меня и того, что ты наговорил. Твою же историю ты расскажешь мне как-нибудь в другой раз. Будьте уверены, что я никогда не позабуду вас, и можете оба всегда рассчитывать на мое покровительство и благосклонное расположение. На вот, возьми-ка это, — вынув из кармана пригоршню золотых монет, разбойник переложил ее в руку Фида. — Возьмите и честно разделите эти деньги между собою; вы оба вполне заслужили эту награду своей неустрашимостью и примерной привязанностью к своему господину.
С этими словами пират отпустил наших двух друзей, еле выслушав их искренние, хотя и не особенно изысканные выражения благодарности. Затем, подойдя к Вильдеру, который, проводив все еще не пришедших в себя от страха женщин в каюту, показался теперь на верхней ступеньке трапа, капитан дал ему кое-какие советы, с минуту посмотрел на горизонт, поговорил о погоде, после чего, в свою очередь, покинул палубу, очевидно, в полной уверенности в том, что ни бесчинство, ни беспорядок в его отсутствие не возобновятся.
ГЛАВА IX
Сын "Священного острова"
Колокол на палубе начал звонить. Короткие меланхолические звуки отрывисто следовали один за другим.
"Бим… бим… бим…", — носилось над палубой "Дельфина".
Шесть склянок!2
— На борту все в порядке, — прокричал часовой на баке, и ему в тон ответили часовые со средней и задней части судна.
Ночь была такая же светлая и ясная, как день.
"Дельфин" двигался вместе с Гольфстримом при полной тишине, так как на море лежал штиль. Все паруса оставались в бездействии, и лунный свет отражался на блестящих верхушках мачт и ложился полосами снежной белизны на парусных холстах, прикрепленных к широким реям.
Море расстилалось вокруг корабля широкой полосой, блиставшей, как зеркало. Только едва заметно вздымавшаяся поверхность могла как будто рассказать о тайнах, живущих в бесконечной глубине.
Тишина вокруг на поверхности воды и на небе действовала каким-то особенно расслабляющим и усыпляющим образом на немногих людей, оставшихся на палубе.
Кто сидел, прислонив голову к свернутому канату, кто отдыхал, опираясь на лафет пушки. Даже боцман, бодрствовавший на вахте и не спускавший глаз с горизонта, направляя руль то в ту, то в другую сторону, оперся головой на руку и вспоминал, по-видимому, о разных случаях в прошлом, столкновениях с врагами и богатой добыче.
Только двое сохраняли полное сознание и память.
Красный Разбойник находился на верхней палубе и беспокойно шагал взад и вперед. Все послеобеденное время он провел в каюте, и только когда стала приближаться ночь и началась ночная смена, он показался наверху.
С того часа как разыгралась известная сцена, капитан не встречался с Вильдером. По-видимому, они оба сознательно избегали встречи, точно каждый из них хотел сперва справиться со своими мыслями и принять то или иное решение, прежде чем встретиться друг с другом.
Наконец пират прекратил свое хождение взад и вперед и остановился возле шканцев. Он долгое время наблюдал за неподвижной фигурой своего старшего офицера, продолжая что-то взвешивать. Между тем последний стоял внизу возле главной мачты, повернувшись в другую сторону и не видя капитана, наблюдавшего за ним.
— Мистер Вильдер! — позвал его наконец пират. Вильдер поспешил подойти на этот зов.
— Здесь воздух свежее, — сказал пират. — Не хотите ли вы пройти со мною?
Вильдер принял приглашение, и некоторое время они молча шагали взад и вперед рядом.
— Мы пережили сегодня беспокойное утро, Вильдер, — проговорил наконец Морской Разбойник.
И, понизив голос, чтобы его не подслушал кто-нибудь, кому этого не надо было знать, он прибавил:
— Мы были очень близки к опасности встретить общее возмущение.
— Да, нужно сознаться, — возразил Вильдер, — что я, на вашем месте, не мог бы спать спокойно, видя столько доказательств проявления недовольства со стороны этих людей. Подумайте только, что бы было, если бы то же самое случилось в другую, более серьезную минуту, при встрече с внешней опасностью.
Капитан энергично покачал головой, и недоверчивая улыбка показалась на его губах, но все это не остановило Вильдера в его предположениях, и он считал долгом высказать свое мнение. Итак, он продолжал:
— Да, если бы это случилось в другую минуту, тогда ваш корабль при враждебном столкновении с крейсером легко мог быть уничтожен, а вы сами…
— А я сам был бы предан суду! Не правда ли? Но почему вы говорите о моем корабле, а не о "нашем"?
В этом вопросе слышалось как будто легкое нетерпение. Но Красный Разбойник тотчас овладел собой и спокойно продолжал:
— Глаза, которые привыкли видеть пламя орудий, встретят выстрел не моргнув. Я слишком часто смотрел в глаза опасности, чтобы испугаться при встрече с королевским флагом. К тому же вы неправильно судите о моем экипаже. Такие случаи, как сегодня, могут происходить только от праздности. В самом деле, очень неосторожно оставаться так долго без дела здесь, у этих берегов. В открытом море опасность возмущения гораздо меньше.
— Не думаете ли вы, что мы вообще выбрали самое неудобное время для посещения этих берегов? Благоприятный исход войны даст возможность адмиралу свободно воспользоваться значительными морскими силами.
— Да, вы правы, но у меня были основания так поступить. Не всегда можно заключить "человека" и "командира" в одни и те же рамки. Бывают минуты, когда желания одного должны уступить обязанностям другого. Но даже оставляя это в стороне, вы понимаете, что мне просто могло надоесть гнаться за какими-нибудь жалкими судами в Испанском море или заставлять несколько несчастных береговых крейсеров прятаться в гавани. Мне нужны движение, жизнь, волнение, опасность. Да, мистер Вильдер, моя натура такова, что даже бунт здесь, на этой палубе, представляет для меня известный интерес.
Вильдер слегка покачал головою.
— Мне кажется, я тоже не трус, — сказал он. — Но если бы на моих глазах начался бунт, у меня было бы только одно желание, один интерес — как можно скорее его подавить, и я бы просил Бога только о том, чтобы мне удалось это сделать. Не понимаю, какое удовольствие можно находить, ложась спать на пороховой мине.
— Это только недостаток практики. Поверьте, если вам суждено взлететь на воздух, так вы точно так же взлетите, лежа на пуховой перине. Вы должны знать, что тот, кто легко смотрит на всякую угрожающую ему видимую опасность, останется спокоен также и в том случае, когда имеет дело с невидимой. Все дело в привычке, сударь! Но вот и часы бьют. Сколько склянок? Семь или восемь?
— Семь.
— Так у нас еще есть полчаса, пока вас сменят. Постараемся воспользоваться этим временем. Не всегда ведь чувствуешь себя расположенным к откровенности, а между тем иногда это очень хорошо. Да, Вильдер, я люблю все неизвестное, потому что это самое верное средство для того, чтобы не дать заснуть человеческим способностям. Я предпочитаю жизненные бури всякому затишью.
— Но… шш… вы ничего не слышали?
Морской Разбойник с минуту прислушивался не шевелясь, потом улыбка скользнула по его лицу.
— Это мой шпион, — прошептал он.
— Ваш шпион?
— Тише, вы сейчас увидите…
Темная фигура поднялась в эту минуту на борт над рейлингом, и точно перед ними вырос бородатый матрос.
— Это ты, Давид? — шепотом встретил его капитан. — Надеюсь, никто тебя не видел и не знает, что ты здесь?
— Будьте спокойны, ваша милость, я прошел через окно в каюте, и вся команда спит, как повешенная.
— Прекрасно. Что нового? Как ведут себя люди?
2
Одиннадцать часов. Морские сутки делятся на шесть "смен", но четыре часа в каждой. Первая половина "смены" возвещается колокольным ударом; вторая половина часа — двумя ударами и т. д., каждая следующая половина часа на один удар больше. Восемь ударов означает конец "смены"; новая начинается сначала. Прежде употреблялись на кораблях песочные стеклянные часы и время измерялось получасами, отсюда название "склянка"