Суд над победителем

С минуту они молча пили кофе.

— Как по-вашему, сколько продлится процесс? — спросил Алекс.

— Трудно сказать. Когда 26 ноября здесь судили Джона Амери, на все про все ушло 8 минут… Да-да. Сразу после прочтения обвинительного акта он признал себя виновным по всем пунктам и отказался от дальнейшей защиты. После него в том же зале рассматривалось дело о попрошайничестве (в Олд Бейли проходит немало как раз таких процессов), так оно заняло 6 часов. Уильяма Джойса судили, если не ошибаюсь, три дня. Это было в сентябре. Главным препятствием на пути обвинения, как я уже говорил, стал его американский паспорт, однако ему это не помогло.

— А сколько всего человек было осуждено в этих стенах с начала войны за измену?

— Дайте подумать… семнадцать.

— И все… того? — Указательным пальцем Алекс произвел недвусмысленный жест вблизи своей шеи.

— В общем, да.

— Что значит «в общем»?

— Девятерых повесили в Уондсворде, семерых — в Пентонвиле.

— А еще один?

— Одного расстреляли в Тауэре.

Скеррит внимательно посмотрел на своего клиента.

— Алекс, выбросьте сейчас все это из головы. Ведите себя уверенно, без излишней нервозности, но не надо демонстрировать и безразличие. Суду и присяжным это не понравится. Они должны видеть перед собой живого, заинтересованного человека. Не забывайте также о журналистах: впечатление, которое вы произведете на них, завтра же отразится в прессе. И еще, — адвокат сделал многозначительную паузу, — будьте готовы к сюрпризам.

— Неужели могут оправдать! — шутливо воскликнул Шеллен.

Скеррит рассмеялся:

— Вы, Алекс, обладаете каким-то ирландским юмором. И это — хорошо. Ладно, допивайте свой кофе, нам пора.

Старший пристав, сопровождаемый двумя констеблями, повел Алекса в зал заседаний. Миновав две двери, между которыми находился узкий тамбур, они прошли в большой, ярко освещенный зал с высоким сводчатым потолком. Алекс очутился в некоем подобии театральной ложи, отгороженной от остального пространства массивным деревянным барьером высотой около ярда, внутри которого не было ничего, кроме длинной и высокой скамьи. Взяв Алекса за локоть, пристав обвел его вокруг скамьи и, надавив на плечо, принудил сесть. После этого он вышел, прикрыв за собой дверь. Констебли, широко расставив ноги и заложив руки за спину, замерли по обеим сторонам от двери с абсолютно непроницаемыми выражениями на лицах. На их глаза были низко надвинуты козырьки шлемов, и могло показаться, что они дремлют стоя.

«Ложа» подсудимого располагалась на некотором возвышении, так что тем, кто стоял по ту сторону барьера, его верх доходил до середины груди. Повернувшаяся в сторону Алекса публика, которая уже заполнила зал, также взирала на подсудимого несколько снизу. Однако вдоль боковых стен на высоте более трех метров были сооружены два длинных балкона для прессы, и разместившиеся там журналисты и представители общественности смотрели на подсудимого уже сверху.

Ощутив множество устремленных в свою сторону взглядов, Алекс почувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение негодяем. Ему казалось, что из первых рядов «партера» (как он назвал места для публики внизу) в его сторону источаются презрение и ненависть, из задних — равнодушие, а с балконов — холодное профессиональное любопытство. Эти флюиды подавляли его волю, он не мог ни ответить на них, ни заслониться от их жесткого излучения. Будь он гордым фанатиком вроде Джона Амери или раскаявшимся убийцей, возможно, ему было бы проще. «Я докажу им свою правоту», — несколько раз упрямо повторил он про себя.

Чтобы как-то отвлечься, он стал рассеянно осматривать зал. Все здесь, от пола до самого потолка, вернее, до того места, где начинались арки высокого полуциркульного свода, было обшито темными дубовыми панелями, а сам потолок — оштукатурен и выбелен. Слева, вдоль центральной стены, под барельефом большого герба Англии, вырезанного все из того же дуба, на высоком подиуме стояло восемь одинаковых кресел для судей.

Они отличались высокими спинками, обтянутыми красной кожей и увенчанными резными коронами. Перед каждым креслом стоял отдельный небольшой столик. Прямо перед ними и несколько ниже располагался еще один ряд кресел, но уже с более низкими спинками и за общим длинным столом, отделенным от зала сплошным барьером. Это было место судейских чиновников. Еще ниже — уже на уровне пола — перед барьером был установлен длинный стол, сориентированный вдоль центральной оси зала. За ним с обеих сторон напротив друг друга на простых стульях сидело два ряда стенографистов, по пятеро с каждой стороны, перед которыми лежали стопки писчей бумаги и стояли вазочки с множеством отточенных карандашей. Таким образом, ближний ряд стенографистов Алекс мог видеть только со спины, а к зрителям и судьям все они были обращены боком. По обе стороны от этого канцелярского стола имелось достаточно обширное свободное пространство, а у дальней от Алекса стены зала, расположенной по левую сторону от судейского подиума, за еще одним дубовым барьером размещались скамьи для жюри присяжных.

Адвокат Джон Скеррит с двумя помощниками занял место за столом слева от ложи подсудимого. Он был в коротком парике и простой черной мантии с белым кружевным жабо на груди. Стол обвинителя, которому также помогали два ассистента, стоял по другую сторону от стола стенографистов ближе к барьеру жюри присяжных. Черная мантия генерального атторнея была расшита золотыми позументами, а его парик сиял ослепительной белизной. В центре зала на некотором удалении от «канцеллярского» стола из панелей метровой высоты на небольшом возвышении было сооружено место для допроса свидетелей, позади которого располагались скамьи для публики. Окон в зале не было. Белый сводчатый потолок, отражая свет многочисленных настенных светильников, а также большой центральной люстры, создавал мягкое рассеянное освещение.

В зале имелось несколько дверей. Та, через которую входили судьи и присяжные, располагалась в углу справа от судейского подиума. В углах задней стены (позади зрительских мест) находились отдельные входы для свидетелей мужского и женского пола, соединенные изолированными коридорами с двумя комнатами ожидания. Через большие двустворчатые двери в центре этой стены входила публика, кроме этого имелись две двери на балконах.

Вошедший через судейскую дверь старший судебный пристав на этот раз, как и все, был в черной мантии и парике. Он прошел в зал и попросил всех встать, объявив, что «высокий суд идет». Из той же боковой двери первыми стали выходить люди в светло-серых париках и длинных, черных, украшенных золотыми кантами мантиях. Это были чиновники суда: лорд-распорядитель, секретарь и его помощники. Все они несли в руках черные кожаные папки с документами. Следом вошли несколько олдерменов столичных округов, которые вместе с лордом-мэром Лондона имели право присутствовать на почетных местах, но лишь в качестве зрителей. Затем стали выходить и рассаживаться на своих местах присяжные заседатели, одежда которых ничем не отличалась от обычной. И, наконец, появились судьи. На них были ярко-красные пышные плащи, надетые поверх строгих черных костюмов и подпоясанные черными поясами, концы которых, украшенные шелковыми кистями, свисали до самого пола. Шею, плечи и спины судей закрывали широкие накидки из короткошерстного белого меха, на которые ниспадали длинные локоны светло-серых париков, свитых из конского волоса и походивших издали на шерстяные шарфы крупной вязки. Нижнюю часть просторных рукавов закрывали широкие манжеты из того же белого меха. Кроме этого из-под накидок свисали черные ленточки вязок, красные ленты с золотой бахромой и вензелями и что-то еще, делающее весь наряд достаточно сложным для детального восприятия. Назначения и смысла всех этих лент и пелерин Алекс не знал. Он знал только, что означает красный цвет судейских плащей, — сегодня предстоит разбирательство тяжкого уголовного преступления, и занимается этим суд палаты лордов. В противном случае судьи в Олд Бейли носили черные мантии, богато украшенные золотым шитьем и позументами.