Страница 11 из 127
Слушали бояре царский указ, покачивали головами, вздыхали.
— Такое воинство на холопов, эхе-хе, — утер лоб Мстиславский. — Времена такие настали…
— Неустройство на земле, — вторил ему Василий Голицын, — неустройство!
А дьяк все читал:
— Князь Юрий Никитич Трубецкой с князем Владимиром Васильевичем Масальским — Сторожевой полк. Полк Левой руки — князь Василий Петрович Морозов да князь Владимир Шаня-Масальский…
Неказист Тимоша, да удачлив. Из Орла выбирался — чуть в руки воевод Барятинского и Хованского не угодил. Уже на допрос волокли Тимошу, да пожалели стрельцы. Шею накостыляли, отпустили.
Прослышав, что Иван Исаевич из Путивля повел крестьянскую рать на Севск, Тимоша, подтянув порты потуже, двинул туда же.
Путь у него не близкий, да шел Тимоша ходко, в Севске появился раньше болотниковцев. Здесь и дождался их прихода.
Вступили в город под звон колоколов: крестьянские ратники, холопы и стрельцы. Гарцевали, горячили коней казаки.
Вдоль дороги люд комарицкий радостно встречал Ивана Исаевича и войско крестьянское. Тимоша протиснулся в толпе, увидел, идут артамоновы ватажники, выскочил наперед, пошел вприсядку, приговаривая:
— Эх, лапти мои, лапти лыковые!
— Тимоша, жив, буйная головушка! — загалдели одобрительно ватажники.
Тут и Артамошка объявился, облапил друга:
— Гулевой, пропащий. Мы думали, ты на суку болтаешься, ан вынырнул!
— Нет, атаман, еще не вытеребили пеньку на веревку, чтоб меня вздернуть!
И снова, выделывая коленца, под шутки товарищей Тимоша прошелся по кругу. Отер рукавом пот.
— Тебя, Артамоша, в Орле добрым словом поминал.
— По какому случаю?
Ватажный атаман смотрел на товарища, широко улыбался.
— Жаню, ей-ей, жаню тебя, Артамошка, на сестрице своей Алене.
— Будя тебе, — отмахнулся Акинфиев.
— Огонь-баба, Артамоша! Сгоришь, не пожалеешь. Вот только дай срок, в Орел попадем…
— Попадем! И Москву возьмем, и боярское крапивное семя изведем, ядрен корень.
С появлением болотниковцев Севск стал шумным, голосистым. Не Шуйского, а царя Дмитрия кабаки открыли двери нараспашку — ешь, пей, у кого деньга завелась.
На торгу пироги с грибами и капустой, медовуха в жбанах. Зазывают бабы языкастые:
— Ахти, пирог сладок, казак до девок падок. Едай, милай, покуда пупок развяжется!
Артамон с Тимошей по здоровому куску пирога умолотили — сытно, выпили по кружке медовухи — весело.
Парнишка босой в круг вскочил, порты изорванные подтянул и давай коленца выбрасывать, паль век стачивать, припевая:
И маманя Груня,
И папаня Груня…
— Эко черт, эко бесенок! — довольно потер руки Тимоша. — Что выделывает? Дуй сюда!
Проезжая через торг, Болотников заметил бойкого парнишку, осадил коня:
— Как зовут, малый?
Тот ответил смело:
— Андрюхой, большой воевода!
— Шустер. Родители есть?
Тут какой-то мужичок подтолкнул парнишку к Болотникову:
— Сирота он, Иван Исаич, милостью кормится. Взял бы его к себе. Не гляди, что мал, дюже расторопен.
Болотников с седла свесился, руку на голову парнишке положил, погладил шелковистые волосы:
— Приходи, Андрейко, стряпуха Фекла накормит, приоденет. Понравится, оставайся у меня.
И, выпрямившись, окинул взглядом человеческое море, сказал следовавшим за ним полковникам и атаманам:
— Кого в бражничестве уличу, накажу. Кабатчиков о том известить. Готовьтесь, воеводы, к скорому бою. Войско на нас Шуйский выпустил.
Поджидая казаков-донцов, Болотников расположился с трехтысячным крестьянским войском в комарицкой земле, далеко выставив сторожевые охранения, скрытые дозоры. А к Кромам и Туле, Кашире и Веневу, Калуге и Можайску, Орлу и Ржеву, Старице и Дорогобушу послал Иван Исаевич своих есаулов с малыми отрядами. Напутствуя, повторял не единожды:
— Людьми обрастайте, атаманы, раздувайте пожар. Бейте бояр повсеместно, изводите их под корень.
Ушел к Курску Артамошка Акинфиев. Прощаясь, Болотников сказал ему:
— Небогат ты людом, но не печалюсь, в народ идешь, и он тебе, Артамошка, надежда и опора верная. Не за Шуйским и боярами правда, за нами она, атаман. Добудем ее, не пожалеем живота…
В Севске поселился Болотников в воеводских хоромах и в тот же день назначил на воскресенье встречу с уличанскими старостами из сел и деревень.
К назначенному часу собрались комарицкие выборные в трапезной, где загодя столы накрыли соленьем разным, птицей и рыбой жареной, карасями в сметане, пирогами.
— Садитесь, гости дорогие, почтенные выборные земли комарицкой, — широким жестом повел Иван Исаевич. — Совет с вами держать хочу. — И уселся в торце стола.
Старосты рассаживались степенно, крестились, ждали, о чем речь поведет воевода. Стряпухи внесли жареное мясо на деревянных подносах, горшки с кашей. За столами стало оживленно, весело. Налили медовуху. Болотников поднялся.
— Люди именитые, севские!
В трапезной затихли.
— Много наслышан я о вас доброго, и про вашу жизнь мне немало ведомо. И то известно, как кровь проливали за вольность, да какие обиды чинил вам Годунов, а ныне Василий Шуйский. Настала пора всем мужикам объединиться против бояр-притеснителей.
За столами шумок, словно ветерком пахнуло. Болотников обвел взглядом выборных, дождался тишины.
— До меня слухи дошли, будто мнетесь вы, ратников давать не желаете. Отчего бы? Аль по боярству слезу пускаете?
— Прости, Иван Исаевич, — прервал Болотникова севский староста. — Помочь тебе мы завсегда рады, но крестьянское дело, сам знаешь, сдерживает.
— Дело, говоришь, крестьянское? — Болотников хитро прищурился. — А бояр извести повсеместно — чье дело? Нет уж, старосты, даточных людей вы в мое войско отдайте, не держите для Шуйского. За чужие спины не хоронитесь, худо обернется вам такое коварство, ежели мы бояр не изведем. Расправу над вами чинить будут лютую и милостей от притеснителей не ждите.
— Речь твоя верная, Иван Исаевич, нам ли боярская ласка не известна? — поддержал земский староста. — Земля комарицкая до годуновского разорения медом и хлебом, льном и коноплей, воском была богата. А мужики комарицкие еще до тебя, Иван Исаевич, боярам да дворянам петуха красного пускали, и седни нет нашего отказа, послужим.
— Чего уж там, виноваты, пристыдил.
— На комаринцев полагайся, воевода. Как не порадеть царю Димитрию?
Староста кивнул степенно:
— Извели, извели бояре царя Димитрия, а всё за то, что жалел он нас, люд крестьянский, землей наделить вознамерился.
— Мы тебе, Иван Исаевич, людей дадим, какие даточную службу несли, не сумлевайся. Они, чать, не забыли воинской науки.
— Спасибо, старейшие, — поклонился Болотников. — Иного ответа не ожидал.
Под вечер освободился Иван Исаевич. Из трапезной в горницу перебрался. Заглянул Скороход:
— Не помешал, Иван Исаевич?
— Проходи, Митя, — обрадовался Болотников другу.
Скороход саблю снял, у двери поставил. Тут же на лавку положил пистолет и шапку. Подсел к Болотникову, помолчали. Иван Исаевич тишину нарушил:
— Знаешь, о чем я думаю?
— Скажешь.
— Теряем время, Митя, а в Москве тем часом рать на нас готовят. Не по нутру мне здешнее топтание.
— Ежели сам разумеешь, за чем остановка?
У Болотникова взгляд колючий.
— Заботит меня это, однако без казаков как на Москву идти? Тут все взвесить надо. С одними пешими, без конных, успеха не иметь.
— Сколь же дожидаться, Иван?
— Мнится, скоро. На Запорожье и Дону, мыслю, не могут не откликнуться на зов. — И вдруг резко переменил тему: — Слухи до меня доходят, Митя, бражничаешь ты. Так ли?
— Есть грех, Иван. От скуки.
— Грех, сказываешь? От скуки? Нет, врешь, зельем веселишь себя! А ведомо ли тебе, Митя, что бражничество и предательство соседствуют? Запоминай, наперво прощаю, вдругорядь на себя пеняй. Покуда как друга упреждаю.