Усобники

Зрите, на что обрекли татары Русь. Андрей, брат мой, в том повинен. Стон и плач в земле нашей. Поспешайте, бояре, несите в Берендеево все, кто чем богат. Нет гривен, давайте рухлядь, кожи. Мы поскачем вдогонку за уходящей ордой, выкупим полон.

Великий князь Дмитрий так и поступил. Он настиг татар на переправе через Оку, отдал им все, что собрал, и вернул пленных домой…

*

На удивление прохладно встретила Дарья Олексу. Почему? И сама не поняла. А ведь как мечтала и ласку ему выказать, и угостить знатно. Еще собиралась назвать Олексу мужем…

Гридин даже решил, что не мил он Дарье. Ел нехотя, разговор не вязался. А когда стал прощаться, Дарья даже не проводила к калитке.

Закрылась дверь за Олексой, а Дарья ойкнула, на лавку опустилась и, положив голову на столешницу, запричитала вполголоса:

Натворила ты, Дарья, бед, потеряла головушку. Оттолкнула судьбу свою, любимого. Ну как не придет он к тебе более, забудет?..

А Олекса дорогой гадал, сожалея: чем же не угодил он Дарье? И решил: завтра пойдет к ней, спросит…

Но наутро, едва заря зарделась, Олексу растолкал боярин Стодол. Вскочил гридин, спросонья не сообразит, А боярин ему наказ дает:

Немедля поскачешь в Тверь, к князю Михаилу Ярославичу, с грамотой от князя московского.

Олекса наспех перехватил хлеба с куском вареного мяса вепря, коня оседлал, из Кремля выехал. И такое у него было желание хоть на минутку к Дарье завернуть, но пересилил себя, взял путь на Тверь. Мысленно прикинул: коли удача будет, в неделю туда-сюда обернется, тогда и Дарью повидает…

Малоезженая, поросшая блеклой, высохшей травой, дорога брала на северо-запад. По сторонам часто виднелись латки золотистого жнивья, иногда близко от дороги встречались избы смердов с постройками и копенками свежего сена, огородами, обнесенными жердями от дикого зверя.

Деревеньки в три-четыре избы. И повсюду стоял стук цепок. То на плотно убитых токах, под крытыми навесами, смерды обмолачивали снопы пшеницы.

Когда Олекса с гусляром бродили по миру и ночевали в деревнях, во время обмолота дед брал в руки цеп и вместе с мужиками обивал колосья, а Олекса с бабами и ребятней подносили снопы, на ветру провеивали зерно, и мучная пыль висела над током.

Отдыхал гридин в деревеньке, в самом верховье Клязьмы-реки. Деревенька совсем малая, двудворка: в одной избе старик со старухой и молодайка с тремя детишками живут, в другой мужик лет за тридцать с женой и отроковицами-погодками, девками горластыми, драчливыми.

Старуха угостила гридина хлебом из муки свежего помола, холодным молоком и медом, добытым, как поведала хозяйка, в ближних лесных бортях.

Влез Олекса на сеновал. Душисто пахло сушеным разнотравьем, весенним цветеньем, будто и не зима на носу. Спал как убитый, ночь мгновением пролетела. Пробудился гридин от гомона: то хозяева уже суетились на току. А когда Олекса выехал из деревеньки, его далеко сопровождал перестук цепов.

К обеду Олекса сделал привал на берегу озера, поросшего камышом и кугой. Два паренька варили на костре раков, зазвали гридина:

Поди к нам, воин, раков поешь.

Один из парней слил из казана воду, высьгпал на траву красных, паривших раков, промолвил:

Раков тут, в камышах, тьма.

Поедим, наловим домой, — добавил второй.

Изба-то где? — спросил Олекса.

Вон, вишь поворот, там деревня наша.

В обмолот — и за раками?

Управились. Хлеб ноне у нас скудный.

Олекса поел, поблагодарил мальчишек, вскочил в седло. Конь с места взял в рысь.

По правую руку, верстах в двадцати, остался Дмитров, городок Переяславской земли, ныне княжества Московского. Олекса не бывал прежде нив Дмитрове, ни в Переяславле, но, став дружинником князя Даниила, он надеялся непременно повидать эти города.

Гридин перевел коня на шаг, запел вполголоса. Скорее замурлыкал. А песня была о любимой, о ней мечтал и хотел видеть своей женой. В песне не было склада, ее придумал сам Олекса, но ведь пел он о ней, о Дарье…

Минуя курган, сотня за сотней, тысяча за тысячей следовали тумены. За первым прошел второй, третий…

Потрясатель вселенной учил: монгол, посягнувший на великого хана, царя царей, не должен дышать. Тохта чтил закон Ясы, боготворил величайших Чингиса и Батыя, а себя мнил им подобным. Он говорил: «Темник Ногай не хан, я наступлю на горло возмутившемуся и непокорному».

На совете темников Егудай сказал:

Ногай был храбрым темником, но, возомнив себя ханом, он потерял разум. Ты, мой повелитель, ведешь на Ногая двадцать туменов, и горе постигнет Ногайскую Орду, а сам Ногай приползет к тебе, великий хан, как побитая собака ползет на брюхе к своему хозяину…

Тохта сам ведет войско, потому как ему хочется насладиться унижением Ногая. Тохта вырежет всех темников, жен Ногая отдаст Егудаю, а остатки орды хана поселит у моря, где ей будут грозить касоги.

Тохта поманил темника:

Егудай, ты пошлешь верных людей, они пустят слух, что три тумена пойдут вдогонку за улусом Ногая.

Отправив темника, Тохта снова вернулся к своим мыслям. Когда Ногай узнает, что он, Тохта, разделил тумены, то решит побить хана Большой Орды порознь. Ох, как жестоко он ошибется! Постарел, постарел Ногай, мудрость порастерял, и зубы стерлись, а все мнит себя клыкастым. Тохта выбьет Ногаю последние зубы, наденет на ноги колодки и отправит к женщинам собирать бурьян и делать кизяки.

Тохга оскалился. Давно он не чувствовал себя таким счастливым, даже день не казался ему жарким.

Когда войско миновало курган, Тохта обратился к сопровождавшей его свите:

Так будет со всеми, кто нарушит закон Ясы!

*

Любомир держал коня в поводу и вместе со своими товарищами-гриднями ждал, куда хан поведет войско. Страшно русичам: ужели ордынцы нацелились на Русь? Любомир и его тонарищи представляют, как вся эта огромная силища навалится на Русскую землю, как загорятся ее города, прольется кровь, в дыму и пожарищах связанных попарно людей погонят в Орду и станут продавать на невольничьих рынках.

Тумен за туменом промчались мимо кургана, татары горячили коней, и тысячи их растворялись в степи. Любомиру ведомо — это отлично организованное мощное войско, беспрекословно подчиняющееся своим начальникам, а те — хану.

Тревожатся гридни, переговариваются:

На погибель обрек хан княжества наши.

Совладать ли с такой силищей?

Кабы князья заедино держались, то, может, и отбили бы недруга…

У Любомира все больше и больше зрела мысль: как стемнеет, он постарается покинуть ордынцев и поскачет вперед ханского воинства на Русь, предупредит великого князя Андрея Александровича…

К полудню, однако, стало ясно: не на Русскую землю идут тумены. Они направляются на запад, к Танаису, к морю Сурожскому.

Любомир предположил: не на касогов ли нацелился хан?

К вечеру определилось: Тохта ищет Ногая…

*

В неделю мыслил уложиться Олекса, но судьба распорядилась по-иному. Гридин к Твери подъезжал, а князь Михаил Ярославич на охоту отправился.

Дворский грамоту принял, велел ждать князя: вдруг вздумает Михаил Ярославич отписать что-то московскому князю.

Жил Олекса в гриднице с отроками из младшей дружины. Спросил у гридней, подолгу ли князь на охоте бывает, и когда услышал, что, случается, и по месяцу, охнул: ну-тка и впрямь столько ждать?

Томительно медленно потянулись дни, гридин им и счет потерял. Лишь когда первый мороз тронул землю и серебряный предутренний иней опорошил траву, а прихваченный лист пожух, начал свертываться, вдалеке затрубили трубы и залаяли охотничьи псы, а вскоре в детинец въехал и сам князь Михаил Ярославич. В тот же день Олексу позвали в княжью палату.

Ты, гридин, отправляйся в Москву и передай Даниилу Александровичу: я наш уговор не запамятовал.

Подминая легкими сапогами пушистый восточный ковер, князь прошелся по палате. Остановился рядом с Олексой.

Еще скажи Даниилу: ведомо мне, великий князь намерился по весне звать во Владимир князей Константина Борисовича и Федора Ростиславича с дружинами. Чую, воевать удумал князь Андрей.