Сын Наполеона

Если вы увезете меня в Америку, обо мне забудут, таким образом, дело мое бесславно закончится! Нет! Лучше смерть среди этих скал, чем жизнь в Америке, в забвении. Муки мои, Бертран, принесут корону моему сыну!.. Скажите это своим благородным друзьям, кто рискует жизнью, чтобы увезти меня отсюда. Я благодарю их, но настаиваю на своем отказе!

Бертран вернулся к капитану Батлеру, Элфинстоуну и его товарищу и сообщил о непреклонности императора в своем решении остаться на острове.

Настаивать было бесполезно, друзьям ничего не оставалось как удалиться. Жизнь, казалось, потеряла для них всякий смысл, ибо посвящена она была этому благому делу.

— Ну что ж, нам больше нечего делать здесь, — сказал Элфинстоун Ла Виолету. — Надо быстрее возвращаться в Европу. Более продолжительное пребывание на этом острове может привлечь внимание к нам губернатора. У меня нет никакого желания знакомиться с «плавучими» тюрьмами, где мучается столько ваших соотечественников.

По настоянию своих спутников капитан Батлер поднял паруса. На этот раз предстояло окончательное возвращение в Англию. Нечего было и надеяться, что Наполеон переменит решение.

Во время путешествия Элфинстоун и Ла Виолет два или три раза вызывали на палубу маленького юнгу Нэда и за некоторые услуги, которые он им оказывал, давали ему полный стакан рома или виски. Этим и ограничивалось их общение с ребенком Люси, о чем никто даже не подозревал, хотя он был рядом с ними, в матросской робе, на легком «Воробышке», бороздившем лазурную гладь моря.

Адской изощренности сэра Хадсона Лоу не было конца. Положение Наполеона и его друзей по ссылке становилось все более невыносимым.

Окружение императора пыталось склонить его к тому, чтобы направить в Европу жалобу. Наполеон прекрасно осознавал всю бесполезность этой затеи, которая только увеличила бы число его врагов и еще более подогрела их злобу:

— Нужно со смирением переносить муки, покориться судьбе в пути на голгофу, господа! К несправедливости, жестокости Англии и монархов, которые одобряют такое недостойное обращение, добавляются обида и постоянные пытки. Если я им так невыносим, почему же они не освободятся от меня? Достаточно нескольких пуль в сердце или голову. По крайней мере, в этом преступлении было бы хоть какое-то проявление силы… Конечно, я знаю, им кажется, что еда и вино уже доказывают хорошее обращение со мной… Если бы не вы и ваши жены, я хотел бы питаться как простой солдат. Однако, что за странная идея у некоторых монархов оскорблять в моем лице божественный характер монархии?.. Разве не видят они, что на Святой Елене уничтожают его собственными руками?.. Я победителем входил в их столицы, если бы я являлся туда с такими же чувствами, чем бы они стали? Все они называли меня братом, и я был им — либо по выбору народа, либо в результате победы, либо по вероисповеданию, либо в результате соединения политики и родственных отношений… Неужели они верят в то, что народ не понимает их морали, и чего дождутся? Но, господа, составляйте ваши жалобы, и пусть Европа узнает о них и возмутится… Мне жаловаться не пристало, это чересчур унизительно для меня… Я либо приказываю, либо молчу!

Бдительность Хадсона Лоу удвоилась с того времени, как он вышел на след заговора с целью организации побега Наполеона.

Была перехвачена шахматная доска, посланная Элфинстоуном, содержавшая план и наметки побега. Хадсон тщательно их изучил. Однако найденный план почти не поддавался расшифровке, не содержал ни имен заговорщиков, ни способа проникновения на Святую Елену.

Посему ограничились усиленной бдительностью и расширением мер предосторожности.

Положение императора стало совершенно невыносимым, в какой-то момент люди Наполеона испугались, что он подумывает о самоубийстве.

Врач взял на себя смелость намекнуть о своих подозрениях, на что император ответил ему: настоящее мужество в том, чтобы переносить унижение, противостоять несчастьям, а не в том, чтобы покончить жизнь самоубийством.

— Так поступает разорившийся мот, все спустивший игрок, — добавил он, — это означает только отсутствие сил и терпения… Будьте спокойны, я не собираюсь кончать с собой.

Однако призрак смерти уже витал над ним.

Очередной выходкой Хадсона Лоу явилось то, что он отстранил доктора О’Меара, которому Наполеон доверял как никому.

О’Меар не пожелал шпионить, и Хадсон Лоу постарался заменить его более сговорчивым доктором Бакстером. Наполеон отказался принять «врача». С того времени губернатор пребывал в полном неведении о здоровье упрямого узника.

Хотя Наполеон посчитал для себя невозможным направить в Европу очередную жалобу, но не запретил сделать это Бертрану и другим его товарищам по изгнанию. Жалоба была составлена на имя генерал-адъютанта сэра Томаса Рида. Возмущение по поводу отзыва О’Меара получило отражение в энергичном постскриптуме, написанном императором собственноручно:

«Пусть принц-регент примет меры против палача. Если же он не сделает этого, то позор моей смерти окажется на совести правящего английского дома».

Барон Штюрмер, комиссар австрийского правительства на Святой Елене, в рапорте князю Меттерниху представил действия Хадсона Лоу таким образом:

«Чем больше изучаешь поведение сэра Хадсона Лоу, тем с большим трудом понимаешь, как английские министры могли гордиться таким человеком. Если понадобился только тюремщик, то нет ничего проще найти его. Английская же нация чересчур озабочена сохранением своей репутации — благородной и лояльной, справедливо подтвержденной в тысяче других случаев, и если она придает хоть какое-нибудь значение суду истории, невозможно было сделать выбор хуже».

«Англия богата честными и неподкупными людьми, и воистину трудная задача найти в ней более неловкого, более нелепого, более сумасбродного и более неприятного».

Подобное суждение, исходящее от союзника Англии, австрийского комиссара, направленного, чтобы наблюдать за Наполеоном в качестве помощника, коадъютора Хадсона Лоу, подтверждает, что не одни французы заклеймили этого губернатора как презренного тюремщика, обреченного на проклятия потомков.

Однако общественное мнение уже начало склоняться к Наполеону, как только стали просачиваться сведения о недостойном обращении губернатора Святой Елены со своим заключенным. Многие англичане открыто выражали протест и громко осуждали палача.

Как только стало известно о состоянии здоровья Наполеона — и Гурго и пассажиры с «Воробья» приложили все усилия, чтобы правду узнали в Европе, — симпатии к знаменитому узнику возросли.

Папа Пий VII писал союзным монархам, собравшимся на конгресс в Ахене:

«Наполеон очень несчастен. Не будем говорить о его поступках. Церковь никогда не должна забывать о его заслугах. Сознание того, что этот несчастный страдает, уже мучительно для нас. Мы не хотим и не можем быть каким-либо образом причастными к бедам, которые обрушились на него. Наоборот, мы желаем от чистого сердца облегчить его страдания и сделать его жизнь более сносной».

В заключение святой отец предложил союзникам дать возможность Наполеону поселиться в Риме подле матери.

Со своей стороны, госпожа Летиция, пользуясь посредничеством кардинала Феша, передала монархам трогательное письмо:

«Глубоко скорбящая мать уже давно надеется, что доброта Ваших Величеств осчастливит ее. Не может случиться так, чтобы изгнание императора Наполеона служило препятствием к рассмотрению его положения и Ваше великодушие, воспоминания о прошедших событиях не подвигли Ваши Величества на освобождение того, кто столько сделал в Ваших интересах и для Вашей дружбы.

Неужели Вы согласитесь на гибель в изгнании монарха, который, поверив в великодушие врага, сам отдался в его руки? Мой сын был в состоянии просить убежища у императора Австрии, своего тестя, он мог довериться величию души русского царя, с которым его связывала дружба. Он мог укрыться у прусского короля, который, без сомнения, вспомнил бы о прошлом союзе. Ужели Англия должна наказать доверие, которое он ей засвидетельствовал?