Клипер «Орион»

— Нам не разрешили съехать на берег.

— О-о! Командир не так прост!

— Да, он из тех, кто притворяется простаком и либеральничает с матросами. У него ложное понятие о долге русского дворянина! Он считает себя чуть ли не декабристом, сторонником широкой конституции, так называемой свободы, в то время как русским мужиком всегда управляли и будут управлять только при помощи палки, петли и винтовки!

— Очень здравый взгляд! Именно только твердость и еще раз твердость могут спасти вашу страну. Я уверен, что в скором времени ошибка вашего почтенного капитана будет исправлена.

— Каким образом? — Артиллерийский офицер даже вскочил с койки, где лежал, положив ноги в сапогах на одеяло.

— Уверяю вас, еще не все потеряно, дорогой лейтенант. Поверьте мне! Даже, казалось бы, в самом безнадежном положении находится выход. Примером может служить случай моей катастрофы и моего спасения, — закончил он торжественно и загадочно.

— Если бы… — Артиллерийский офицер открыл рундучок в углу за диваном и вытащил бутылку и две стопки. — Выпьем по такому случаю. За надежду, барон!

Мечты и действительность

Клипер, слегка накренясь, скользил по ультрамариновому океану. Стояли ясные, солнечные дни. Иногда кот Тишка, вытянувшись, спал на солнцепеке возле камбуза или еще где-нибудь, не заботясь о том, что на него могут наступить. Кот занимал привилегированное положение на Корабле и пользовался этим.

Каким-то непостижимым образом Тишка чувствовал приближение шквала. Поднимался, потягивался, точил когти и шел походкой баловня на камбуз. Действительно, шквал налетал.

Проходили минуты, и яркое солнце снова слепило глаза, от палубы поднимался пар, ставились паруса, и клипер, отряхнувшись от воды, как большая птица, продолжал свой бег. Кот выходил из укрытия принимать солнечные ванны.

С каждым днем становилось теплее. Матросы сбросили бушлаты и надели свободные парусиновые робы. Люди повеселели, чаще раздавался смех, а по вечерам на баке матросы пели.

Командир клипера, по своему обыкновению, несколько часов проводил на мостике в бамбуковом кресле, читая «Величие и падение Рима» Ферреро, когда вахту нес старший офицер.

Николай Павлович расхаживал от борта к борту, только машинально и по привычке посматривая, не заполощут ли кромки парусов. Ветер дул ровно, горизонт — чист. И у него невольно появлялись мысли о вечной гармонии, и казалась нелепой война миллионных армий, которые где-то сейчас стремятся уничтожить друг друга, чтобы кто-то получил большую власть, завладел чужой землей, нефтью, золотом, чтобы его заводы выпускали больше чугуна и стали, чтобы он мог беспрепятственно продавать свой товар в других странах и получать большие прибыли. И чтобы невообразимо большие массы людей лишались крова, страдали и умирали, им настойчиво вдалбливали в голову, что они совершают подвиг, сражаются за веру, царя и отечество.

И только в России происходит что-то другое. Там стремятся начать организацию мира на других основах. На равенстве и братстве между людьми. «Но это ведь невозможно, — думал Николай Павлович, — в истории было немало примеров, когда в такое же движение приходили народы, когда наряду со стремлением Рима, например, завоевать мировое господство возникла религиозная идея, христианство. И к чему все это привело? Христианство завоевало полмира, а люди не стали счастливее».

У штурвала стояли матросы первой статьи Громов и Трушин. Они тоже думали о чем-то своем, держа клипер точно на курсе. От их крепких, сильных фигур веяло уверенностью, смелостью. Капитан-лейтенант с обидой подумал: «Они что-то такое знают, чего ни я, ни Воин Андреевич не знаем. Вот он роется в истории народов и там ищет ответ».

Николай Павлович еще несколько раз прошелся от борта к борту и спросил командира:

— Ну что нового пишет ваш Ферреро?

Воин Андреевич поднял голову от книги:

— Удивительные вещи, мамочка моя. Какая великая наука — история! Если бы мы учитывали исторический опыт и не повторяли ошибок прежних поколений, то какой рай воцарился бы на земле. Но даже отбрасывая такую возможность и принимая во внимание несовершенства человеческие, зависть и корысть, полезно читать такие книги, в них находишь и ответ и некоторое утешение, что «все придет на круги своя». Вот если разрешите, я прочту кусочек. Здесь говорится о положении в Римской империи после гражданской войны при императоре Августе.

Он стал читать, далеко отставив книгу:

— «Все вздохнули наконец свободно. Последние тучи бури рассеялись с горизонта; снова заблестело голубое небо, обещая мир и радость. Со всеми ужасами революции — тиранией триумвиров, военной анархией, возрастающими налогами — было покончено. Сенат снова начал заседать регулярно; консулы, преторы, эдиллы, квесторы опять принялись за свои прежние обязанности; снова провинциями стали управлять друг за другом назначаемые по выбору или жребию из консулов и преторов, кончающих свою должность. После стольких лет раздора, ненависти и резни Италия была наконец в согласии, по крайней мере в своем преклонении перед Августом и традициями Древнего Рима». — Каково?

— Дал бы бог, чтобы и у нас все окончилось хорошо, — сказал старший офицер, — только, где мы возьмем Августа?

— Найдутся. Во времена великих перемен рождаются и великие люди. Надо только, чтобы была вера в этого человека, в его мысли, идеи. Как у римлян в эпоху Августа. Вот еще кусочек: «Никто не сомневался, что Август распространит по всей империи мир и благоденствие, восстановит религию в храмах и справедливость в судах, исправит нравы и отомстит за поражения, испытанные Крассом и Антонием в Парфии».

Матрос отбил четыре склянки. Рулевые сменились. Заметив, что Громов не раз усмехался при чтении отрывков из Ферреро, старший офицер спросил его:

— Ты что, братец, не согласен, что вот так же и у нас все образуется?

— Образуется, да не так, гражданин капитан-лейтенант. Снова царя народ посадить не позволит. Там ведь, в Риме, смуты и раздоры, видно, были между правителями?

— Да, конечно, шла борьба за власть между приверженцами различных партий, как и у нас в России сейчас.

Командир поправил:

— Пожалуй, не совсем так. Да, была борьба, но только между патрициями, которых поддерживал народ.

— Значит, дрались из-за места на престоле? — спросил Громов.

— Да, и Август победил, — сказал командир.

— У нас другое дело. Мы не хотим ни Августа, ни Николая, никого из царей и Керенских. Власть должна быть народная, а земля и заводы и все — тоже народное.

— Это само собой, — подтвердил Роман Трушин, стоя навытяжку и снисходительно улыбаясь. Ему было странно слышать, что такие ученые и умные люди не могут понять простых и ясных истин, что революция совершилась в России не для того, чтобы одного царя заменить другим, пусть даже очень смекалистым, не чета Николаю Второму.

— Проверьте уровень воды в льялах! — приказал старший офицер.

Матросы бросились выполнять приказание.

Командир с помощником переглянулись.

— Откуда это у них? — спросил старший офицер. — Такая уверенность и чувство превосходства. Наверное, они правы. То, что было пригодно для Римской империи в период ее расцвета, то неприемлемо для нас. Я уже думал об этом, и мне пришла мысль сравнить паше время с первыми веками нашей эры, когда зародилось христианское учение. И все-таки за девятнадцать веков отношения между людьми мало изменились. В странах Востока, в Индии, Африке, еще существует рабство, на которое снисходительно смотрят англичане, французы, бельгийцы, да и мы, грешные.

— Вы думаете, что коммунистическое учение ждет участь христианства?

— Исторический опыт заставляет сомневаться.

— Сомневаюсь и я, а вот они знают и не сомневаются. — Воин Андреевич кивнул на застывших у штурвала матросов. — Матрос Громов и кондуктор Лебедь растолковали им, в чем разница между христианством и социализмом. Там — обращение к душе и совести и сохранение всех прежних отношений между людьми, а у коммунистов — отрицание всех форм угнетения и обобществление средств производства. Там равенство на небе, а у них — на земле. Вот, мамочка моя, в чем главная разница! Строки же об Августе я процитировал как доказательство того, что и после самых жестоких бурь наступает хорошая погода.