По пути Синдбада

— Похоже, надвигается шторм, — сказал я находившемуся рядом со мной Тому Восмеру. — Хорошо, что нам удалось убрать грот, но как бы на этот раз не пострадал кливер.

К сожалению, мои слова оказались пророческими. Вскоре ветер достиг штормовой силы. Кливер до предела наполнился ветром.

— Взгляните на бушприт! — внезапно послышался голос Питера Доббса. — Он согнулся, вот-вот сломается.

И в самом деле, бушприт согнулся, как удочка, на которую клюнула крупная рыба. Раздался треск, перекрывший завывание ветра. Но, когда показалось, что поломки бушприта не избежать, кливер-шкот выскочил из крепления со звуком пистолетного выстрела, и получивший свободу кливер заполоскался. Снова раздался треск, и порвавшийся в клочья кливер сдуло за борт; на ликтросе[79] осталась лишь узкая полоса парусины.

— Поднимите парус на борт! — крикнул я, стараясь перекрыть шум ветра.

Выудить из воды удалось лишь один кусок парусины — примерно треть кливера.

— Поднять запасной кливер! — скомандовал я.

Парус принесли на палубу. Он представлял собой небольшой кусок парусины, подходящий разве что для прогулочной яхты, а не для судна океанского плавания. Однако ветер не утихал, и, для того чтобы поднять даже этот небольшой парус, за кливер-фал взялись восемь матросов. Еще несколько человек, расположившись на баке, удерживали парус на месте, пока на фале не выбрали слабину. Затем кливер начал подниматься, наполнился ветром, однако до нужного месторасположения не дошел, остановившись намного ниже. Матросы напрягали все свои силы, но фал больше не выбирался. Тем временем я заметил, что кливер получил опасное натяжение, и потому подал команду:

— Опустить кливер!

Быстро опустить кливер не удалось, и, пока его опускали, он порвался у своего основания. Это был третий парус, который мы потеряли за день.

Тем временем ветер словно прибился книзу и, скользя по волнам, срывал с них белую пену, так что барашки не успевали образоваться, а сами волны стали высокими и короткими. Шел сильный дождь, который бил по глазам, и смотреть против ветра было невыносимо. Однако «Сохар» успешно справлялся с бурей и кренился, уходя шпигатами под воду лишь время от времени. Я распорядился, чтобы члены команды надели спасательные жилеты, но не потому, что боялся, что корабль перевернется. При крене была опасность упасть за борт.

Шторм продолжался. Море и тучи, волны и проливной дождь смешались в общий клубок ревущей и клокочущей пены, но вдруг этот рев перешел в оглушительный треск, подобный удару грома. Это бизань-шкот выскочил из крепительной утки, и бизань, новый, наш лучший парус, сшитый из парусины высшего качества, порвался в клочья. Мы потеряли четвертый парус — и это за один день! Едва порвалась бизань, Камис-флотский внезапно сорвался с места, подбежал к планширю, встал против ветра, одной рукой ухватился за ванты, другую поднес ко рту и издал долгий пронзительный крик. То ли Камис бросил вызов стихии, то ли молил Аллаха о помощи и защите — я не стал уточнять.

К вечеру шторм утих, и экипаж принялся за работу. Нам следовало поднять грот, заменить кливер, бизань, а также починить, насколько возможно, пострадавшие паруса (на что ушло несколько дней). Однако наш экипаж не пришел в уныние. Мы были уверены в своих силах, и работа, за которую засели матросы, вооружившись нитками и иголками, сопровождалась шутками и байками из морской жизни. И все же я беспокоился: человеческие силы не беспредельны, а в тех условиях, в которых мы оказались, немудрено впасть в депрессию. В те дни чего стоила одна сырость! Мокрая обшивка в подпалубном помещении, сырые постельные принадлежности, влажная, не успевшая просохнуть одежда, приготовленная на смену, — все это не способствовало поднятию настроения.

Не удивительно, что тысячу лет назад арабские мореходы считали Южно-Китайское море наиболее трудным участком пути в Китай. Но шквалы все же ничто по сравнению с чудовищными тайфунами, присущими этому коварному морю. Я надеялся, что тайфуны повременят, а вот арочные шквалы «Сохар» не оставили. Два шквала обрушились на корабль 16 июня, три — 17 июня, четыре — 18 июня, два — 19 июня и, наконец, один, последний, — 20 июня. Мы даже научились определять приближение этих шквалов. Как только на небе появлялись зловещие темные облака, мы знали доподлинно, что приближается шквал, и торопились опустить грот, ибо заменить его было нечем. Мы опасались, что сломается грота-рей, главная «движущая сила» нашего корабля, которую следовало беречь как зеницу ока, чтобы прийти в Китай до сезона тайфунов. Мы хорошо понимали, что каждый лишний день, проведенный в Южно-Китайском море, увеличивает вероятность попасть в тайфун, и потому делали все возможное для того, чтобы поскорее завершить наше плавание. В перерывах между арочными шквалами экипаж чинил паруса. В штормовую погоду мы внимательно следили за кливером и бизанью, под которыми шел корабль, чтобы вовремя выявить даже малейший разрыв. Иногда в такую погоду мы убирали все паруса. Но стоило стихии угомониться, матросы занимали свои места, мы поднимали грот, и «Сохар», развив хорошую скорость хода, устремлялся вперед. Вот пройдено за сутки 90 миль, за следующие сутки — 110, еще за одни — 135 миль (последняя цифра так и осталась рекордом суточной скорости нашего корабля).

19 июня во время второго шквала над «Сохаром» пронесся смерч. Это был небольшой смерч — вихрь, крутящийся столб из водяной пыли, сродни тем, которые иногда — что мы воочию наблюдали — шли впереди надвигавшегося на нас шквала, но каждый раз проходили мимо. Однако на этот раз смерч пронесся прямо над кораблем, и мы стали не только свидетелями феномена, но и испытали его воздействие на себе. До этого смерч был хорошо виден, он двигался метрах в пятидесяти впереди полосы дождя. Смерч налетел на судно примерно со скоростью тридцать миль в час, после чего, вращаясь со скоростью два-три оборота в секунду, прошел по палубе полуюта и ушел дальше, по ветру. Смерч застал нас врасплох, и, когда мы оказались в его спирали, наши щеки чувствительно обожгло, сначала одну, затем тут же другую, и в явственном раздвоении этого мига мы услышали странный высокий свист, раздавшийся в наступившей неожиданно тишине, шум моря и завывание ветра, казалось, на мгновение выключили.

В те тяжелые июньские дни наши люди, вопреки моим опасением, не только не пали духом, а, наоборот, воодушевились. Думаю, сказывалось, что мы приближались к конечной цели нашего путешествия (что воодушевляло людей), да и тяжелая изнурительная работа пробудила в членах нашей команды их лучшие моральные качества, их подспудные силы. Каждый член экипажа работал на совесть, делая все возможное для того, чтобы «Сохар» продвигался вперед как можно быстрее. Матросы помогали друг другу, не забывая подсобить и нашему коку, которого в те дни одолевала морская болезнь.

Сумел отличиться и Ричард, но только по-своему. Ему не раз говорили, чтобы он даже не дотрагивался до тросов, так как нередко из-за его неосторожных движений приходилось поправлять такелаж. Видно, по своей рассеянности он об этом забыл, когда в один из тех дней отправился в туалет, находившийся на корме. В это время у руля стоял Абдулла. Ветер изменил направление, и Абдулла оглянулся и обомлел: Ричард неизвестно зачем прихватил с собой в туалет свободные концы всех штуртросов и привязал их к спасательному канату, тем самым сделав румпель неуправляемым и уподобив наше судно автомобилю, у которого во время движения заклинило руль. Создалась опасная ситуация: судно могло броситься носом к ветру, а лавировать при неподвижном руле немыслимо, и потому возникла угроза поломки рея, а то и мачты. Абдулла, изрыгая на арабском языке проклятия, стремглав бросился к туалету и, оттолкнув Ричарда в самый неподходящий момент, принялся развязывать узел. Ему на помощь поспешали оманцы, другие матросы стали отпускать шкоты, предотвращая опасную ситуацию. В поднявшейся суматохе из туалета слышался голос полураздетого Ричарда:

79

Ликтрос — трос; которым обшит для прочности парус.