Страница 17 из 18
— Ну да. Мы нечасто с ней видимся, а в тот раз, месяца два назад, ей барахло какое-то надо было на дачу отвезти. Я в центр подъехал, а из кабинета Альбина выходит. Меня не заметила. Я Танюху забрал, пока ездили, она мне и рассказала. Валерий Михайлович у них с подозрением на язву обследование проходил. С язвой, конечно, дорога в районную хирургию, но при таких деньгах можно себе и Швейцарию позволить, не то что Донскую.
— Ну и? — я, кажется, начинала понимать, в чем дело.
— Ну, как разрезали, так и зашили. Выписали, успокоили и Альбину вызвали: рак неоперабельный, метастазы везде, больше года не протянет, готовьтесь. Самому, конечно, ничего не сказали.
— А как же он, такой больной, в командировку уехал?
— В какую командировку?
— Ну... — я замялась. — Когда... Альбина Вадимовна сказала, что его не было...
— Какая командировка — он опять на Донской лежал. С обострением язвы желудка, — саркастически добавил Костик.
Та-ак. А ведь Альбина вовсе не утверждала, что Валерий Михайлович в командировке. Она сказала «в отъезде», а поскольку центр на Донской находится практически за чертой города, то можно и так сформулировать.
— Понятно... — недостающая деталь той самой страшненькой версии встала точно на место. Время. Стоило Альбине узнать, что Геллер обречен — и родился «маньяк с маргаритками». Гениальная идея, что ни говори. Жаль, что ее кремировать собираются — такой мозг надо сохранять в кунсткамере, в назидание потомкам.
— А в последний вечер... Мне бы Тамару Витальевну попросить с мамой посидеть и съездить Марину проводить... Но Тамару Витальевну еще с дежурства надо было дождаться, а Марина торопилась, потому что уже позвонила домой и сказала, что выезжает. Она обещала перезвонить мне сразу, как до дому доберется. Минут через двадцать, как она ушла, я беспокоиться начал, не знаю почему, у меня вообще-то тревожность не очень высокая. А тут... Начал сам звонить, чтобы Альбина, может, ее встретила. А телефон не отвечает. Тут уколы, компрессы, уже и звонить поздно было. А утром...
— А где ты чулки видел?
— В коридоре у них, за шкафом. Нам с Мариной знакомые крыску на два дня дали, знаете, такие, медицинские, их вместо хомячков держат. Она Герды испугалась и давай прятаться. Пришлось ловить. Ну, вот... Только я тогда вообще ни о чем не подумал, ни про какие убийства еще и слышно не было. Ну, чулки и чулки, только место странное.
Вот, значит, почему Костик меня про чулки спрашивал... Ошибиться боялся.
— Она их потом на книжную полку переложила, у Марины в комнате...
— Вы тоже видели?
— Видела. Только уже после того... Когда альбомы относила. Они на полку не помещались, пришлось книжки местами менять...
— Это, наверное, после того, как я Альбине позвонил.
— Зачем? — удивилась я.
— Сам не знаю. Помните, я вас у дворца встретил? Валерий Михайлович в контору свою пошел, а она домой. Я и позвонил, спросил, неужели хоть сорока дней дождаться нельзя было. А она смеется, первый раз я слышал, чтобы она смеялась... Молод, говорит, меня учить, кто долго дожидается, с носом остается. Сам хотел все заграбастать, а теперь и оставайся.
Да уж, куш солидный, убивают и за гораздо меньшее. Одна квартира чего стоит. А эта проклятая коллекция — там еще на десять таких квартир хватит, а может, и больше, все-таки три поколения собирали. Интересно, а Ильин знает про драгоценности? Я хотела еще о чем-то спросить, а вместо этого вдруг сказала:
— Хорошо, что ты уезжаешь. Ильин совсем землю роет, для него это теперь дело чести. Он, конечно, на тебя и не думает, да и дела все на того рыночного придурка спишут, но ведь черт его знает, что в милицейскую голову прийти может... — я говорила и удивлялась сама себе. Как же правосудие? А так. Правосудие свершилось. Если бы Альбине на голову кирпич упал — все было бы в порядке? Ну, вот он и упал. Костика, конечно, жалко. Бедный мальчик!
25.
Завтра будет лучше, чем послезавтра…
Кассандра
Я проводила его на вокзал. До поезда оставалось часа полтора, маячить в душном зале ожидания или даже на привокзальной площади не хотелось. Мы ушли в небольшой лесок за товарной станцией и устроились там. Минут через пятнадцать Костик достал из своей необъятной джинсовки небольшой, размером чуть больше тетрадки, непрозрачный пакет, посмотрел на меня...
Все-таки рентгеновские у него глаза, не иначе. Секунды под его взглядом показались мне — как это ни банально — вечностью. Должно быть, примерно также ощущает себя труп на прозекторском столе. В глазах Костика и не было ничего недоброжелательного или жесткого, но чувствовать, что тебя видят насквозь — удовольствие ниже среднего.
Он собрал вокруг себя пару пригоршней сухих веточек, сложил их домиком и поднес зажигалку. Кучка взялась дружно и сразу. Костик добавил еще веточек, глянул еще раз на меня — уже мельком, как бы уточняя что-то — и положил в огонь пакет. Пламя облизало края, полиэтилен оплавился, съежился, мелькнула черно-серебристая поверхность и что-то белое, тряпочное, запахло паленой синтетикой и хлопком. Значит, все-таки не Валерий Михайлович... Костик продолжал подкладывать веточки, и через пять минут на месте костерка оставалось... да ничего, в общем, не оставалось. Черный спекшийся комочек. Одной из валявшихся рядом железяк я выкопала ямку, сгребла туда остатки, перемешала для верности с мусором, накрыла ямку дерном и только после этого, не выдержав, спросила очевидное:
— Откуда?
— Из карманов.
Ответ абсолютно, как я понимаю, точный, и столь же абсолютно неинформативный. Из чьих карманов? Ясно, конечно, из чьих, значит, она в последний вечер как раз последнюю точку собиралась поставить...
— Вот… еще, — он разжал кулак, на ладони лежала фигурка дельфина, с половину моего большого пальца, красоты изумительной. Я не очень-то разбираюсь в камнях, но александрит вряд ли можно с чем-то перепутать. А какая работа...
— Марина его на гайтане носила... Дух моря...
— Всегда?
— Иногда. Но в последний вечер он у нее был, точно. А Альбина на цепочку повесила. Не удержалась, — Костик опять сжал кулак, как будто пытаясь раздавить фигурку, даже костяшки пальцев побелели. Потом раскрыл ладонь и протянул мне:
— Возьмите.
— Мне? — я опешила.
— Возьмите, — он кивнул. — Я хотел на память оставить, а потом решил: все, значит, все. Возьмите.
Стрелки тем временем подошли к назначенному часу. Я посадила Костика в поезд, поцеловала на прощание и велела, если вдруг понадобится помощь, не изображать из себя супермена, а позвонить или еще как-нибудь дать знать. Адрес брать не стала — чего не знаешь, о том не проговоришься.
А ведь, в сущности, сказать-то он мне ничего и не сказал... Ну и слава Богу!
Но как теперь с Ильиным разговаривать? Правды сказать нельзя, врать претит… Придется придраться к чему-нибудь и поссориться «на всю оставшуюся жизнь». Жаль… Ох, как жаль…
26.
Любовь — это торжество воображения над интеллектом…
Филипп Киркоров
Затылок Ильина опирался на беседочный столб, глаза были закрыты. Я тихонечко (непонятно — почему) заглянула в беседку. Правая рука свисала плетью, левая безжизненно лежала на скамейке. Рядом стоял большой и абсолютно бесформенный полиэтиленовый пакет.
Не то от жары, не то от непривычности зрелища — я ни разу не видела Ильина расслабленным и невнимательным к окружающей действительности — мне стало страшно. Здравый смысл попытался было подать слабый голос: чего, мол, переполошилась, спящих мужиков не видела? Балбес! — огрызнулась я на внутренний голос — среди бела дня, в дворовой беседке да без малейших признаков перегара и задремал? Но здравый смысл и сам почел за лучшее заткнуться, потому что я увидела — под пакетом мокро, да не просто мокро... Скамейка порядком потемнела от возраста и погодно-климатических катаклизмов, но цвет пятна различался совершенно отчетливо. Из пакета подтекало красным. Еще один красный след, хотя и очень слабый, виднелся под левой ладонью Никиты.