Страница 23 из 59
Василек выломал лозину побольше и побежал к зверю. Не понимает словами, так по дупе объясним! Отгоним от болота, и все дела. На удары по боку, заросшему длинным волосом, зверь внимания и вовсе не обратил. А потом взял, да перехватил хворостину передним хвостоносом и засунул ее в рот. Сожрал, и вся недолга! И снова к болоту полез. Понятно, рогоз-то вкусный…
Ничего, сейчас! Что лозину схрумкал, то плохо. Зато мысль появилась разумная! Василек вытащил из котомки краюху хлеба, завернутую в тряпочку, отломил небольшой кусок и протянул зверю.
— На, ешь!
Мамонтенок задумчиво посмотрел на хлеб, повертел вокруг него кончиком переднего хвоста («Хобот» — вспомнил, наконец, хлопчик), осторожно взял незнакомое угощение и засунул в рот. Хлеб явно понравился. Зверь развернулся всем телом и потянулся к Васильку хоботом.
Но Василек, хоть и протягивал новый кусок, метров на пять от болота отступил. Слоник задрал хобот вверх, громко затрубил и побежал за ним. Пришлось отдать ему кусок. А следующий еще метров через десять, а потом… Когда краюха кончилась, болото было уже далеко.
— Всё, — сказал Василек, поглаживая большую косматую голову, — больше хлеба нет. Я потом еще принесу. Приду сюда и покричу: «Мишка!», а ты из лесу и выходи. Будешь теперь Мишкой.
Звереныш опять затрубил, и неторопливо направился в чащу.
Василек проводил неуклюжыша взглядом и тоже отправился домой.
Немцы подстерегли на опушке. Хотя нет, не подстерегали, и в засаде не сидели. Задумавшийся хлопчик выскочил им прямо в руки. Непростительно для лесовика. Но…
— Ти есть дер шлехт юнген, — уверенно говорил рыжий веснушчатый фриц, пока другой держал Василька за руки, — ти есть ходить к партизанен. Если ти говорить, где партизанен, ми тебя будем кормить. Если не говорить, тогда вир верден шиссен. Стрелять. Немного. Совсем чуть-чуть. Ду ферштейст?
Василек всё отлично понимал. Вот только если бы и знал о партизанах, то все равно не сказал бы ни словечка!
— Дяденьки, я про партизан не знаю, я корову ищу, заплутала корова-то! Вы не видели? Черная с белым. Левый рог немного обломан…
Подошел третий немец, похоже, офицер, что-то спросил у рыжего. Тот ответил. Офицер выплюнул жесткую лающую фразу и резко, без замаха ударил Василька кулаком. Сильно стукнул: сразу загудело в голове, на глаза навернулись слезы. Может, потому все остальное как в тумане и прошло… Откуда и как появился новый знакомый, хлопец вообще не заметил. Когда Василек поднялся на ноги, злой офицер уже валялся на земле, а мамонтенок, стоя одной лапой у него на груди не то бил, не то хватал хоботом рыжего.
Остальные немцы по-своему залопотали, зашумели… Стали подниматься стволы карабинов… Уже грохнул первый выстрел, когда из лесу вынеслись мамонты. Не детеныши, а взрослые звери… Все никак не меньше амбара, а вожак, что на острие клина шел, и вовсе, как сельсовет ростом.
Наверное, если бы фрицы порскнули в рассыпную, может чего и вышло хорошее. Глядишь, звери и не стали бы догонять. Но оружный человек завсегда сперва за оружие хватается. А потом бывает поздно. Десять метров для мамонта — не расстояние…
Через час Василек гордо въезжал в деревню верхом на Мишке. Остальные найденыши шли следом. Селяне сбегались со всех концов, но молчали. Только головами покачивали.
— Ну и зачем ты сюда зверей лясных приволок? — спросил старшак. — Делать-то с ими што собираешься?
— Та ну, дед! Была бы животина хорошая, а польза найдется! И шерсть у них добрая, и молока давать могут больше коровы. Раз малые есть, то у мамок молоко должно быть. А как они германцев топчут — то милое дило!
— О, який вумный, як вутка прямо. — осклабился Микола, — значит, найдется польза… Добре. Только сено им на зиму сам наготовишь, чай побольше лошади жрут! И котяхи за ними сам убирай!
— Э… Так нечестно, — заорал Василек, — молоко же усим!
— Добре, сено будет с усих! А котяхи убирать с хозяина. Твоя ж скотина…
Ргых думал. Это занятие ему начинало нравиться. А в первое время было тяжело. Очень тяжело. Даже голова болела с непривычки.
У Грыма получалось лучше. Посидел, пошевелил ушами, пошушукался с Звин и готово — гоняют стадо, заставляя заниматься какими-то совершенно непонятными делами. Но в результате, то еды побольше обнаружится, то, оказывается, в вымытой клетке не так воняет. А в конечном итоге «умники» даже вытащили стадо из плохой пещеры.
В общем, Ргых понял четко: надо научиться думать, как Грым. Иначе научится кто-то другой, и будет водить стадо он, а не Ргых. Вожака это категорически не устраивало.
А потому каждый день он сидел и думал. Сначала алмасты пытался размышлять после приема пищи. Ну не во время же еды заниматься всякой ерундой, так можно и голодным остаться: пока задумаешься — всё сожрут, забыв оставить главному. Однако и после оказалось тоже плохо — сильно спать хочется. Только мысль пришла — сразу заснул. Вот до того, как поешь — другое дело. Думается отлично. Но только о еде.
Неожиданно выручила приманка. Под ее неумолчную болтовню спать было невозможно. Потому каждый раз после завтрака, совмещенного с обедом и плавно переходящего в ужин, сытый Ргых усаживал недокроманьонца перед собой и заставлял распинаться. И думал. А когда уставал от мыслительных процессов, легкой затрещиной выключал «будилку».
От работы с приманкой обнаружилась еще одна польза. Слушая болтовню правозащитника, Ргых постепенно научился понимать его язык. Общий смысл длинных, как змея, фраз по-прежнему ускользал, но что значит каждое слово в отдельности, было ясно. Слова были красивые, только как ругательства слишком длинные: «демократия», «гуманизм», «либерализм»… Сразу и не выговоришь. Родные и короче, и емче.
Вот если удавалось подслушать разговор местных кроманьонцев, получалось наоборот. Слова были не всегда понятны, язык местных с правозащитным наречием не совсем совпадал, но общий смысл разговора Ргых улавливал. Наверное, потому что все разговоры были о простом и понятном. Женщины, еда. Повторить. Да и ругаются хорошо. Даже лучше и красивее, чем сами алмасты. Звин так же ругалась в плохой пещере.
Однажды Ргых додумался до того, что речи приманки вообще не имеют смысла, это просто брачный призыв. Но когда вожак послал к Вилкату женщину, тот не только не воспользовался. Правозащитник пришел в ужас, отбивался, что было сил, и кричал вполне понятные фразы. На всякий случай, поменяли женщину. Может быть, «будилка» любит дам попышнее. Но он и на других женщин реагировал так же. Может, надо было послать мужчин, но до этого Ргых не додумался, не было у алмасты такой нехорошей традиции.
Ну, не хочет — не надо. Главное, что работу свою делал хорошо и заснуть во время раздумий не давал.
К сожалению, приманка сдохла на третью зиму. Но размышления к тому времени стали делом привычным. Ргых приспособился и думал ежедневно. А иногда даже по два раза в день. Сидел, шевелил ушами, шушукался с Взиг, поскольку больше было не с кем. И иногда даже что-то интересное придумывал.
Сейчас мысли Ргыха были невеселы. Стадо выросло. Добычи в лесах не хватало. Зато кроманьонцев развелось невероятно много. У них были слабые и вкусные животные, на которых алмасты теперь и охотились. Однако после каждой охоты приходилось уносить ноги от огромной толпы разгневанных хозяев. Инстинкт подсказывал Ргыху, что кроманьонцев, когда их много, лучше не убивать. Чуял, что много кроманьонцев Ргыха могут и поймать. И сделать с ним что-нибудь нехорошее. Вот и приходилось бегать, путать следы и часто менять место жительства.
Вожак давно уже ломал голову над тем, как получать чужих зверей без лишней беготни по лесам. Но придумать не мог. Ни шевеление ушами не помогало, ни шушуканье с Взиг.
Сегодня он вспоминал увиденную вчера сцену: две толпы кроманьонцев рубили друг друга своими острыми блестящими палками. И почему-то решил, что это важно. Очень важно. И имеет прямое отношение к основной обдумываемой проблеме. Вот только какое?