Меч

Барон подоспел к граничному посту вовремя. Как раз тогда, когда оставшиеся в живых воины Отсзее добивали служак Оттона. Или все происходило наоборот. Тусклый лунный свет не позволил распознать бойцов по помятым, заляпанным кровью и грязью доспехам. Впрочем, Вернер разбираться не собирался. Стоптали выживших, и вся недолга. О рыцаре, утонувшем в грязи, барон не жалел. Острота приедается. Иногда хочется и спокойствия…

Дальше путь был свободен. Вот только через два дня умер первый. Труп сожгли вместе со всеми вещами. Желающих что-нибудь взять на память о покойнике не нашлось. В костер полетел даже кошель.

Не помогло. Люди заболевали один за другим. Барону пришла мысль убивать всех заболевших. Поразмыслив немного, отбросил. Не из жалости. Просто бессмысленно. Скорее всего, заразились все. А излишняя жестокость может привести к бунту. Сами умрут. Как уже многие умерли.

Сегодня Вернер и сам понимал, что болен. Но как не хочется верить…

Гюнтер вынырнул словно из-под земли. Внимательно посмотрел в лицо барону. Нахумрился.

— Болен, — не спросил, сообщил. — Все больны. Надо было уходить раньше. Кто знал…

— А ты почему здоров? — спросил Вернер.

Жуткая мысль пронзила сознание. Может, это Гюнтер всех и заразил?! А у самого есть противоядие. Но если это правда, то в чем смысл? Хотя сейчас за противоядие фон Эхингем готов отдать всё!

— Нет у меня противоядия, — произнес капитан, словно подслушав мысли. — Просто я уже болел. И выжил. Давно. Надо устраиваться в любой деревне и пытаться пересидеть болезнь в тепле. Кому повезет — выживут.

— А…

— Багровые волдыри есть? Возле уда. И под мышками.

Волдыри были. Вернер обнаружил их утром. И не придал особого значения. Мог и натереть сырой одеждой. Оказывается, все не так…

— Многим повезет?

— Нет, — честно ответил Гюнтер. — Может, и никому не повезет. Но это шанс. Я лежал в тепле и пил отвар из хвои. Не знаю, есть ли в этом смысл, но буду вас поить. Вдруг поможет. Идти в замок нельзя, мы убьем всех в баронстве.

— Хорошо, — фон Эхинген не задумывался. — Сворачиваем.

— Но у меня одно условие.

Барон с удивлением посмотрел на капитана. Тот впервые ставил какие-то условия.

— Какое?

— Жителей деревни выгоним прежде, чем войти. Пусть живут.

Вернер кивнул. Потом вытащил из ножен меч.

— На колено!

Положил оружие на плечо капитана.

— Посвящаю тебя в рыцари. Видит Бог, ты этого достоин больше, чем большинство из тех, кто по недомыслию Господнему уже получил сие звание…

Западнее Волыни, лето 6450 от Сотворения мира, березозол

Одинокий всадник вылетел из леса и галопом полетел к засеке. Издалека он смотрелся опытным: чувствовалось, не первый день в седле сидит. Не каждый печенег так умеет с конем обращаться.

Порубежники, помня наставления воеводы, схватились за луки и самострелы. Сказано, никого не впускать, значит и не пускать. Коли знает человече слова заветные — кликать Снежко, человека княжьего, что прибыл на засеку для скрытных дел и слова воеводины привез. А пока тот не придет, гостюшка пусть за вехой ждет, что в полста шагах впереди воткнута. Слова и оттуда можно прокричать.

А уж коли не скажет, так пусть проваливает обратно. А нет, так и стрелу недолго получить. Как веху пройдет, так и стрельнем. Потому как на фряжские земли злая напасть пришла, кою нельзя к себе пустить. Вот и с этим так будет. Или этак…

Шуму, конечно, немало будет. Но попробовать можно и без большой крови обойтись. Если попервой по ногам стрелять. Но гость, похоже, правила знал, коня начал осаживать загодя. Но то ли конь слишком горяч попался, то ли всадник слишком устал. Останавливался медленно, с трудом натягивая поводья непослушными руками. Только у самой вехи сумел остановиться.

Слез, а точнее, сполз с коня, уселся на землю, отцепил от пояса баклагу и надолго припал к горлышку. Вода проливалась мимо рта, стекала по подбородку, капала на кожаную кошулю…

Наконец напился, медленно повесил баклагу на пояс и прокричал настороженным караульшикам всего одно слово. То самое, заветное. И добавил тише:

— Поздорову вам, люди русские…

Глушата, самый молодший из порубежников, бросился к избе за княжьим человеком.

— И тебе не болеть, — откликнулся Звонило, бывший на засеке за старшего. — сиди где сидишь, сейчас будет, кто тебе надобен. Слово такое из Киева пришло.

— Правильное слово, — отозвался гость. — Сам бы не пошел.

И замолчал. Видно было, что даже говорил с трудом.

От избы спешил Снежко. Сходу проскочил сквозь узкий проход в засеке.

— Стой! — заорал сидящий, откуда только силы взялись. — Не подходи! Болен я! Поветрие моровое…

Княжий человек остановился, но лишь когда подошел к гостю на десяток шагов. Негромко, чтобы не слышали порубежники, бросил одно слово. Тот облегченно вздохнул.

— Хорошо. Передай Вукомилу, — слова давались с трудом. — Жирота не добыл, что просили. Отряды везде. Жгут всё. Но привез. Себя. Больного. Из меня вырезать можно. Только сами не подхватите.

Жирота закашлялся, потом резко склонился вправо и долго блевал. Отцепил баклагу, прополоскал рот, сплюнул и надолго присосался.

— Только торопитесь. Недолго мне осталось. Желваки красные. Давно уже… И сил нет… Не подходи!

Но княжий человек уже был рядом с больным.

— Не суетись! — прикрикнул Снежко. — Меня эта хвороба не возьмет. И себя рано на погост отправляешь, брате! Поживешь еще, да послужишь. Не спеши от службы в Ирий сбечь.

Пока уста говорили, руки княжьего человека ни на миг не останавливались. Рукав кашули Жироты оказался закатан, руку перехватила тугая петля. Появился прозрачный кругляшок с длинной иглой, совсем не больно, вонзившейся в сгиб локтя…

Жирота наблюдал за всем действом как сквозь туман, медленно теряя сознание. Он сделал то, что должен. Привез. Теперь можно и умирать… Теперь всё можно…

А Снежко, вкалывая больному лошадиную дозу антибиотика далеко не высшего качества, пытался понять, успеет он, или, как было в двух предыдущих случаях, уже поздно. Эх, Жирота, Жирота. Никогда тебе не узнать, что ты не первый. Образцы чумных тканей давно есть. Но слишком медленно идут новости. И скрытники тащат из Европы «желваки». Чаще всего на себе…

Книга

«Неначавшаяся война, обеспечивавшая столь эффективное распространение пандемии на запад, ограничивала ее продвижение на восток. Остановить болезнь такой поворот событий не мог, но мы получили хорошую фору по времени. И использовали его на полную катушку. В течение двух недель новорожденная фармацевтическая промышленность превратилась в приоритетное направление развития народного хозяйства.

Скрытники добыли образцы зараженных тканей, после чего получение сыворотки стало делом техники. В середине березозола ее уже опробовали на добытчиках, а в травне начали поголовную вакцинацию. Параллельно килограммами производили стрептомицин. По меркам двадцать первого века — препаршивого качества, плохо очищенный и дающий огромное количество осложнений. Но дающий людям шанс на выздоровление, что перевешивало любые минусы. Глухота или слепота — это всё же не смерть…

Вакцинация вызвала весьма неоднозначное отношение. До Крещения Руси действо по уровню напряженности, конечно, не дотягивало. Разве что в миниатюре…. Поверивших сразу оказалось не так уж и много. Кого-то пришлось уговаривать, кого-то запугивать картинами болезни, кого-то заставлять. То там, то здесь вспыхивали «чумные бунты». Тут обходились без уговоров, жестко подавляя выступления. Окончание этих акций получалось своеобразным: выживших вакцинировали и отпускали по домам. Бунтовать им больше было не за что. Старались поменьше убивать, благо дружинников привили первыми. Но бунт есть бунт.

Еще хуже оказалось с союзниками. Раньше всех под удар Черной Смерти попали ободриты и венеды, подхватившие заразу в ходе партизанских действий. К ним ушла вся первая порция лекарств. Но Старгард успел стать общим могильником…