Замена

— Да куда же ты прешься, пьянь?! Совсем ополоумел? Чего тебе здесь нужно? Топай в столовую! — Она вытянула вперед мощную длань с сосископодобным указательным пальцем. — Такую бородищу отрастил, а мозгов так и не нажил! Дубина.

Хорст намерено покачнулся и сел на пол:

— Заболел я, тетка… Не ори так громко.

— Чии-и-во? Какая я тебе тетка, Иуда?! Совсем мозги пропил?

— Головой стукнулся, — объяснил Хорст, двумя руками обхватывая макушку, — не помню ничего.

— Ой, — сказала толстуха, падая на колени, — ой! — она подползла ближе, распихивая коленями упавшие метлы, — Как же так, Гансушка? Совсем ничего?

— Не-а, — Хорст качнул головой и всхлипнул, — даже имени своего не помню.

— Ой, напасть-то какая! — Толстуха схватила пухлыми руками его за щеки и, поворачивая голову в стороны, принялась искать видимые повреждения. — Темно здесь, не видно ничего. Пойдем-ка на кухню, на свет, там посмотрю.

— Тетка, ты лекарь что ли? Чего ты там увидишь? Как мозги наружу вылезли? Нет этого.

— Ой, неужто наружу вылезли? — Толстуха закатила глаза и грузно повалилась на пол.

— Тьфу-ты! — Сплюнул Хорст, — ну что за дура!

Он осторожно похлопал няньку по щекам и, когда та стала приходить в себя, помог ей сесть, прислонив её к стенке. Дождавшись осмысленности во взгляде, тяжело поднялся на ноги и сказал:

— Вот что сделаем: ты меня сейчас отведи куда-нито, где мешаться нам никто не будет, еды принеси, попить чего, и будем вместе вспоминать всё, что из головы вылетело. Понятно?

Толстуха часто-часто закивала головой, хотела что-то сказать, но понятливо закрыла ладошкой распахнувшийся было рот и резво вскочила, схватив Хорста за руку. С неожиданной силой она потащила его через полутемные комнаты на второй этаж, впихнула в одну из дверей, а сама всё так же безмолвно унеслась прочь.

Хорст оказался в маленькой комнатушке, с одним подслеповатым оконцем, с высокой кроватью, на которой под кружевной накидкой громоздилась пирамида подушек. В углу стоял маленький столик, и два кособоких табурета замерли под подоконником. Он устало опустился на один из них и стал ждать.

Тётка бегала недолго: уже очень скоро открылась дверь и в комнатенку ввалился какой-то мальчишка, увешанный с ног до головы колбасными кольцами, жирными окороками, пучками зелени и с тремя головами сыра в руках. Следом вплыла нянька, несущая в руках кувшин и несколько мисок, сноровисто освободила помощника от груза и мощным подзатыльником выпроводила его за дверь.

Говорили они долго. Хорст успел и позавтракать, и пообедать, и поужинать; нянька Эльза выпила целое ведро воды, успокаивая свое воображение, несколько раз отлучалась приглядеть за делами по дому, в котором оказалась при вдовом хозяине за главную. Однако свои плоды эта беседа принесла — теперь Хорст знал, что зовут его Ганс Гровель, что он очень богатый купец, занимается торговлей лошадьми и сопутствующим товаром — упряжь, корм, лекарства, не брезгует и строительными подрядами, если речь идет о каменных конюшнях. Впрочем, всех профессиональных тайн Эльза раскрыть не смогла, несмотря на наводящие вопросы — многого просто не знала. Делами занимались два приказчика, которые сейчас были где-то за городом. Зато о личной жизни Гровеля Хорст «вспомнил» всё: от одолевавшего того в пятилетнем возрасте недержания до похорон любимой жены. Несколько десятков имен, прозвучавших из уст Эльзы, он даже не пытался запомнить, резонно рассудив, что если человек на самом деле для него важен, то рано или поздно имя запомнится, а неважных и не значимых хранить в памяти незачем.

Мальчишку, помогавшего няньке по дому, звали Рене и приходился он Гровелю каким-то дальним родственником из провинции. С четырьмя носильщиками, состоявшими при торговом доме «Гровель и Гровель» грузчиками, а в быту выполнявшими всякие вспомогательные работы, он уже познакомился. Из прочих названных при доме околачивались приходящая кухарка Клотильда и работница Флора, с которой у Гровеля в прошлом — еще при живой жене — был короткий, но бурный период взаимной влюбленности, окончившийся женитьбой на Флоре одного из носильщиков — Якоба.

После обеда Хорст — теперь уже Ганс Гровель — счел нужным послать Рене за приказчиками, которых, соответственно звали Карлом и Жакомом, наказав тем явиться в город завтра к полудню. Карл, старший из них, согласно рекомендации, выданной болтливой Эльзой, был изворотлив, вороват, но дело свое знал. Жаком же был молод, жесток, скор на принятие необдуманных решений, за что не раз был бит хозяином суковатой палкой, но вместе с тем был исключительно предан, как бывают преданы псы. Работники его так меж собой и звали — Жаком Собака.

К вечеру Хорст притворился, что у него сильно разболелась голова, но от посылки кого-нибудь за лекарем отказался, был проведен в свою спальню и, переодевшись в ночное, уснул беспокойным сном. Ночью часто просыпался, помногу пил воду из объемного ковша, заботливо оставленного Эльзой перед кроватью. Крепкий сон пришел под утро.

Глава 3. Бродерик

В спину чем-то стукнули — твердым и тупым. Бродерик открыл глаза и увидел под носом зеленую траву, неприятно щекотавшую верхнюю губу. Он чихнул, и сразу пришло понимание, что что-то вокруг изменилось: уже очень давно он не мог отчетливо различать ничего, что было перед ним ближе, чем позволяли предельно вытянутые руки, а сейчас вдруг узрел ползущую по травинке букашку. Дышалось ровно, без привычной ломоты в груди. Бродерик перевернулся на спину, что снова получилось неожиданно просто, и рывком сел.

Перед ним стояла длинная шеренга крестьян, вооруженных всяким хламом, который оружием мог назвать только тот человек, что никогда прежде оружия не видел. Все лица — совсем молодые, с едва пробившимися усами, и тронутые сединой, смотрели на него, вернее, поверх него. Бродерик обернулся и встретился взглядом с верховым сержантом, облаченным в цвета баронов Сегюров — верных сторонников Намюрского герцога. Тот ухмыльнулся и еще раз стукнул тупым концом копья по плечу. Бродерик вскочил — тело повиновалось легко, но той абсолютной послушности, которую он помнил из своей молодости — не было. Зато явно чувствовалась мощь, не приобретенная многочасовыми тренировками, какая-то другая, непривычная. Молодость!

Исполнилось!

Сержант, направив коня на Бродерика, заставил его встать в строй. На земле остался валяться ржавый серп и сломанное при падении копье.

— Ты как, Хорст? — Из-за спины послышался торопливый шепот, и на плечо осторожно опустилась четырехпалая — без мизинца — рука.

— Отлично! — Обернувшись, рыкнул Бродерик. — Что здесь происходит?

— Так ведь сражение сейчас будет, — пожал плечами крестьянин, шепеляво коверкая слова. — Нас вот согнали с маршальскими войсками драться. Говорят, он сущий мерзавец и упырь! Не знаю, доживем ли до заката?

— Кто такое говорит? — Характеристика вызвала неожиданный прилив злобы, чего не случалось с маршалом уже четверть века.

— Вон, — четырехпалый вытянул свою изувеченную лапу, — тот важный господин.

Бродерик повернулся в указанном направлении и в полусотне шагов слева увидел тумбообразного человека, сидевшего на рыжей кобыле в окружении жидкой свиты конных оруженосцев и сержантов. Толстяк самозабвенно вещал:

— … мы покажем этим кровопийцам, что такое народная ярость! Мы сметем банду узурпатора вместе с проклятым Бродериком! Не бойтесь его, эта старая развалина уже ни на что не способна. И вам надлежит встать в передовых линиях нашей победоносной армии, чтобы первыми обагрить своё оружие в крови королевских… нет, в крови маршальских ублюдков!

В вислых складках жирной кожи на лице оратора угадывались фамильные черты баронов Сен-Санс — сенешалей дома Намюров.

Бродерик бросил взгляд за реку, до которой было всего ничего — половина полета стрелы. На противоположном берегу пестрели королевские и его собственные значки и знамена, против которых ему вскоре предстояло выступить в битве. Давно позабытая ярость вскипела в крови, Бродерик двумя мощными прыжками оказался перед конем сегюрского сержанта, дернул левой рукой за древко опущенного копья, и, когда сержант чуть наклонился, резко двинул правой бедняге в ухо. Усатую рожу перекосило, всадник стал сползать с коня. Бродерик, не ожидая его падения, дернул вояку за руку и, сильно оттолкнувшись ногой от земли, влетел в освободившееся седло. Сержантское копье так и осталось в левой руке.