Замена

Хорст неспеша, так, как казалось ему подобает поступать солидному купцу, вылез из теплой постели, отворил окно и долго смотрел поверх городских крыш, наблюдая за невероятной красоты восходом. В родном Брюннервельде такое зрелище выпадало узреть нечасто: мешали окружавшие деревню перелески, да и хозяйские заботы — корову выгнать, топор подправить, да много чего! — совсем не располагали к пустому любованию встающим светилом. Солнце окрасило оранжево-желтыми оттенками стены и крыши столичных домов, контрастно выделило черным глухие закоулки, тупики и теневые стороны зданий. Где-то далеко — на стене, опоясывающей город, вяло перекликивались часовые. Теплый луч сорвался сверху и упал на нос Хорста, даря первое тепло наступающего дня.

Хорст потянулся, растягивая слегка занемевшие за ночь мышцы, и протяжно зевнул. Спать он больше не собирался, но и чем себя занять — придумать сразу не мог. Когда вчера под причитания расчувствовавшейся Эльзы он укладывался на просторное ложе, ему казалось, что уж теперь-то, обзаведясь немыслимым прежде состоянием, он сумеет пожить! Пожить так, как ему хочется! Но вот пришел новый день, вчерашнее возбуждение улеглось, и вдруг пришло понимание, что он совершенно не представляет себе — что делать дальше? Мысли крутились вокруг «королевской» жратвы, какой-нибудь цыпочки благородных кровей и покупки вороного коня (от этой мысли по его лицу расползлась улыбка: зачем еще один конь тому, у кого и так их столько, что сосчитать невозможно?), но больше в голову ничего не лезло. Чем ещё занимаются купцы, у которых есть приказчики, выполняющие всё, что надобно для торговли, Хорст не представлял.

Прошлым вечером придумалось одно толковое, как ему тогда показалось, утреннее занятие — проверить, как распоряжаются хозяйством Карл и Жаком, но теперь он отчетливо понимал, что сделать этого просто не сумеет. Ведь ни читать, ни писать он так и не научился, а бывая на ярмарке, видел, что каждый раз, отпуская или принимая товар, приказчики в лавках царапают что-то на восковых дощечках или мажут какие-то значки на гладких досках специальной краской и тонкой кисточкой. И как ему с подобными записями — а Карл и Жаком просто обязаны были их вести — разбираться?

Он ещё раз зевнул и замер, озаренный внезапной догадкой о своем первейшем занятии в новом облике! Как просто! Нужно учиться грамоте! И время убьется, и польза будет. Согласно кивнув удачной находке, он стянул с себя ночную рубаху и переоделся в домашние порты, теплую сорочку, поверх неё накинул шерстяную безрукавку, влез в непривычно мягкие тапки, и отправился на кухню, предполагая поживиться чем-нибудь вкусным.

Здесь, помимо уже проснувшейся Эльзы, допивающей молоко из пивной кружки, обнаружилась кухарка Клотильда, ещё более толстая, чем нянька, с заправленными под платок прядями черных кудрявых волос и необъятным бюстом, звенящая чем-то в прокопченом котле над очагом. Услышав дверной скрип, они обе, как по команде, посмотрели на вошедшего Хорста. Взгляды их, сердобольные и нежные, были полны неподдельного сочувствия к тяготам заболевшего хозяина.

— Утро доброе, — осторожно поприветствовал женщин Хорст.

— Ганс, ты чего так рано поднялся? — Нянька отставила в сторону кружку и начала подниматься из-за стола.

— Сиди, Эльза, — поморщился Хорст, — не спится мне. Голова болит. Найдете, чем накормить? Хозяина?

Последнее слово он произнес с особым смаком.

— Конечно, конечно, — захлопотала нянька, выставляя на стол голову сыра, творог в крынке, несколько яблок и половину ржаного хлеба. Последней на стол попала целая копна разнообразной зелени.

— Эльза! Я тебе лошадь, что ли? Сама эту траву ешь! — Хорст скорчил недовольную гримасу. — Мяса давай! И побольше!

Нянькино лицо приобрело удивленное выражение, но перечить она не стала и очень быстро вместо обычного завтрака Гровеля на столе возникла маленькая копия мясной лавки.

— Вот это дело, — одобрил Хорст и принялся за еду. — Вина еще налей!

Клотильда так и стояла перед котлом, прижав к своей могучей груди массивную поварешку. Эльза поставила перед хозяином небольшой кувшинчик, встала рядом с кухаркой, и обе с умилением стали наблюдать за работой челюстей Хорста.

— Уф, — насытившись, Хорст отодвинулся и вытянул вперед ноги, одновременно ослабляя завязки на портках. — Хорошо! Когда Жаком с Карлом приедут?

— Рене вернулся вчера уже за полночь, — доложила Эльза, — Видел обоих упырей твоих, всё передал в точности. Обещали сегодня поутру быть. У них и дело к тебе какое-то есть. — Она на мгновение замолчала, и вдруг, решившись, выпалила: — Жаком-то опять какую-то девку обрюхатил! Конюхи смеются. А девкины братовья подловили твоего Собаку и оглоблями приголубили! И ещё грозились господину прево нажаловаться. А у того на Жакома ещё с прошлого года злоба не прошла — когда этот жеребец его служанку опозорил! Помнишь? Сколько ты тогда за него заплатил, а? Гнал бы ты от себя этого паразита, Ганс?

В Брюннервельде за такие дела полагалась показательная порка с последующей женитьбой, а вот что говорилось о подобном в столичных законах — Хорст не знал. Вряд ли что-то хорошее. Но остаться один на один с вороватым Карлом ему не хотелось. Поэтому он почесал сначала бороду, потом затылок и важно изрёк:

— Посмотрим. Может, и выгоню. Ты, как эти двое появятся — сразу ко мне отсылай. И с обедом не задерживайте.

С этими словами он поднялся и прошел в свой приёмный покой, где ещё час сидел, разглядывая в открытое окно начинавшуюся городскую суету. А еще час ловил проворных мух, докучавших своим постоянным жужжанием.

Первыми явились вовсе не приказчики.

Хорст как раз подкрался к особенно надоедливой мухе, спрятавшейся от него на боковой стенке бюро, встал на четвереньки, готовясь нанести решающий удар, когда дверь распахнулась, и влетевший Рене испуганно затараторил, вспугнув осторожное насекомое:

— Господин! Там пришли эти двое из лавки менялы Езефа, требуют подать им тебя!

— Нешто я окорок? — Выпрямляясь, поинтересовался Хорст. — Что значит — подать?

— Не знаю, господин! Только очень злые они!

— Злые? С чего бы это? Ладно, — Хорст уселся в кресло, — зови этих… злых.

Рене опрометью выскочил за дверь, спустя минуту послышались незнакомые голоса и перед Хорстом предстали два человека, с ног до головы одетые в черное. У одного из них на перечеркнутой шрамом морде красовалась черная же повязка, прикрывающая левый глаз, второй, обладающий незапоминающимся лицом, заметно хромал, припадая сразу на обе ноги.

— Гровель? Ганс Гровель? Глава торгового дома «Гровель и Гровель»? — Хрипло поинтересовался кривой.

— Ага, — согласился с ним Хорст. — Чего вам?

— Мы по поручению господина Езефа, — вступил в разговор хромой.

— Чего ему?

— Господин Езеф прислал нас напомнить уважаемому господину Гровелю, что срок погашения займа, полученного тобой, истек три дня назад. — Хромой бесцеремонно уселся на край стола.

— И что? — Хорст честно пытался понять, о чем идет речь, но пока что безуспешно.

— Согласно вашей с господином Езефом договоренности, три дня назад тебе надлежало погасить свой долг в размере пятидесяти тысяч лотридоров …

— Сколько?! — Хорст вскочил из-за стола и выпучил глаза. Никогда прежде ему не приходилось слышать, что подобные суммы могут быть еще у кого-то кроме короля.

— Пятьдесят тысяч и три тысячи двести монет лихвы на сегодняшний день.

— Так пятьдесят или три? — Слова сами вырывались из горла, а Хорст понимал происходящее всё меньше и меньше.

— Пятьдесят три тысячи двести лотридоров. В случае неоплаты этой суммы сегодня — господин Езеф будет вынужден обратиться в королевский суд.

— Но сначала, — зловеще прошипел одноглазый, — к тебе снова придем мы! И мы не будем столь вежливы как сейчас! Подумай об этом!

— Да, — подтвердил угрозу товарища хромой, слез со стола и парочка не простившись удалилась.

Как громом пораженный сидел Хорст, беззвучно повторяя: