Польские трупы

TVN

— такого коммерческого канала, — которые разговаривали об этом коммерческом канале, а также сколько-то там будущих сотрудников канала

TVN

, которые выспрашивали бывших и нынешних сотрудников

TVN

, стоит ли работать на

TVN

и не будет ли это предательством идеалов. Понятно было, что и так все они окажутся на

TVN

, а сейчас просто ломаются. И он ушел. Даже не выпил. Под окном «Офиса» торчал Шизик. Он держал в руке четвертинку вишневки и посылал в сторону входа в бар красноречивые жесты. * * * Мэтра подмывало спросить Шизика, что он помнит из истории Кота, ведь Шизик, по городской легенде, был в 60-е годы известным угонщиком автомобилей, позже валютчиком, потом гэбистом и только потом спятил, но мэтр ни о чем его не спросил, потому что было совершенно не время о чем-либо его спрашивать. Совершенно. Поэтому мэтр вошел в жаркое, смрадное нутро «Офиса». Толкучка. Молодежь и сотрудники

TVN

, как всегда. За его маленьким столиком на двоих с табличкой «зарезервировано» сидело человек шесть; спорить из-за места не имело смысла. Девицы нигде видно не было. И он начал протискиваться к бару. А вокруг суетилась толпа. Раскрасневшиеся женщины, мужчины с блуждающим взглядом. Чужие люди. Мой пример — последний в истории этого города. * * * — Ну здравствуйте, здравствуйте. — На плечо мэтра тяжело опустилась рука хозяина. — Что будем пить? Он вспугнул взглядом сидевшего рядом с ним на барном стуле мужчину, который безмолвно встал и уступил место мэтру. Барные стулья неизменно вызывали у мэтра опасение, но он рискнул. — Ой, не знаю, стоит ли мне еще пить, я уже немного выпил, может, кофе… — Мэтр заметил, что намечается серьезная выпивка, а это было ему не очень-то на руку. — Кофе и текилу, два раза, — распорядился Манго. Над баром висел телевизор. На экране двигался мусульманин. Среди больших розовых цветов. Звук был выключен. Они выпили. * * * — Давай сегодня надеремся, есть повод, — сказал Манго Гловацкий. — А именно? — А именно — Маженка возвращается. Мэтр не был уверен, является ли та Маженка, о которой он в этот момент подумал, той Маженкой, которую имел в виду Гловацкий: Манго отличался исключительной любвеобильностью и за двадцать с лишним лет их знакомства был смертельно влюблен в такое количество Маженок, что мэтр перестал за ним успевать и запоминать их лица и имена. Было известно, что Манго вечно влюблен и вечно трагически. Объекты менялись незаметно. — Маженка послезавтра возвращается из Лондона, завтра я буду наводить порядок в квартире, а сегодня еще можно напиться. Надеремся на радостях, Маженка возвращается! — Уррра, — добродушно прошептал мэтр. — А что у тебя? Еще раз текилу два раза. И себе тоже налей, сынок, — распорядился хозяин «Офиса». Они выпили втроем с барменом. Движение временно прекратилось. Толпа еще не разошлась, но понемногу замирала. У молодежи кончались деньги на «Ред Булл» и пиво. Те, что постарше, начинали задремывать. Девицы нигде не было видно. Или вся эта история мэтру привиделась, или девица была записной вруньей, да к тому же еще и обдолбанной. — А что у тебя? — вспомнил свой вопрос Манго Гловацкий. Они выпили. Какой-то сотрудник коммерческого канала

TVN

подсел к ним и рассказал, что нового на

TVN

. — Может, возьмешь его к себе на работу? — Манго указал на мэтра, и они с мэтром оба рассмеялись. * * * Все дымилось и парило. Наверно, уже за полночь, уже четверг. В бар вошел варшавянин и, избегая встречаться взглядом с барменом, подсел к каким-то девушкам. «Ну что у меня? — подумал мэтр. — Да ничего хорошего. Эта женщина сбежала. Собака сбежала. Какая-то странная девчонка понарассказывала страшных историй, а потом тоже сбежала. Плохо». Он встал и направился к туалету. — Сколько воспоминаний! — вздохнул он, глядя на мрачный интерьер. * * * Кто-то схватил его сзади за руки. Кто-то другой, с лицом таким же, как все лица, роста такого же, как любой рост, с особыми приметами, как все особые приметы, ударил в живот. — Запомни это, мэтр, — сказал тот, кто держал сзади. Еще один удар в живот, мэтр упал. Ушли. А для убийства многого не надо: должен быть я, должна быть жертва и должно быть спокойно. * * * Погодя мэтр поднялся. Было больно. Он вошел в кабинку, задвинул щеколду. И несколько долгих минут просидел, запершись. Кто-то рвался в кабинку. Кто-то громко пел. Краны шумели, хлопали двери. Он медленно вышел из кабинки и встал напротив зеркала. Трудно было ожидать благоприятного впечатления. * * * — Что же это творится? — спросил он у своей физиономии, заросшей сизой щетиной. — Что же это творится? — спросил он еще раз. — Раньше такое было просто немыслимо! * * * Когда он вернулся в зал, посетителей было уже меньше. Пришла пора, когда песни становятся более сентиментальными. Манго сидел не у стойки, а за столиком, собака сбежала, женщина сбежала, девчонка исчезла, кто-то его избил, может, он здесь еще, тот, кто бил, их было двое, кто именно, за столиком с Манго Гловацким сидит несколько, который из них? Хо-хо, где же тебя носит, тут про тебя спрашивали, кто? да откуда ж я знаю, сука какая-то, что будете пить? если вы не с

TVN

, с удовольствием выпью, но что? это вы сами думайте, а сколько? думайте сами, сто? ну-ну, продолжайте думать, сто пятьдесят? ну, думайте, двести? ну, ради бога, сколько закажете, столько и хорошо, Маженка возвращается… Перед мэтром очутился стакан водки типа сливовки. — Он предпочитает такие говенные цветные настойки, — объяснил бармен тому, кто угощал. — Что, значит, у меня… — Мэтр начал отвечать на вопрос хозяина, заданный какое-то время назад. — Женщина эта сбежала, собака сбежала, кто-то был в моем домике, спал на моей кровати, ел из моей миски, девица сбежала, а может, ее вообще не было, мне прилично врезали два раза по брюху в туалете, в твоем баре… — В моем баре? — Хозяин, возмущенный, встал. — В твоем баре, но не знаю кто и не знаю, правда ли. Но брюхо болит. Чертовски болит. Манго Гловацкий сел. — Выпьем, — предложил он. Выпили. * * * Разговаривали об истории со списком агентов коммунистических времен, рассекреченном честным и благородным человеком, выдающимся журналистом и прозаиком, несравненным стилистом по имени Бронислав Вильдштейн. — А как его на самом деле зовут? Вильдштейна этого? Как его настоящая фамилия? — спросил Манго. Мэтр молчал. Не было уже у него ни на что ответов. Выпил. Прошло немного времени. Вдруг оказалось, что он сидит за столиком, где кроме него остался только один человек. Вроде бы откуда-то знакомый, почти знакомый, такой, которому не кланяются, но он кланяется первым, так что приходится ответить. — И это все, что я знаю? — спросил мэтр. (Не исключено, что это прозвучало как ЭЭСА СЁ ШО Я НАУ?.. Алкоголь возымел свое действие.) — Да, да, — успокаивающе сказал почти знакомый. Мэтр пытался рассмотреть собеседника чуть более трезвым взглядом. Свитер со старомодным узором с оленями. — И это все, что я знаю? — еще раз спросил мэтр. Он заметил, что перед ним стоит несколько полных рюмок. Почувствовал, что с этим ему не справиться. — Пиф-паф! — сказал тот, встал и, нисколечко не шатаясь, вышел из «Офиса». Мэтра словно что-то толкнуло. Он мигом поднялся, мигом отыскал на полу свою куртку, заметил дыру, прожженную этой ночью его собственной или чьей-то чужой сигаретой, поискал глазами хозяина заведения, не нашел, отдернул тяжелую пурпурную портьеру, закрывающую входную дверь, пошатываясь, вышел на резкий зимний воздух, оперся рукой об оконную раму, внутри «Офис» горел странным желтым светом, немногочисленные потные танцующие пары, одиноко дремлющие за столиками мужчины, потом мэтр посмотрел на улицу Святого Иоанна, пусто, он двинулся в сторону Рыночной площади, спотыкаясь о бело-черно-серо-грязные бугорки снега, какая-то фигура замаячила у костела на углу Святого Иоанна и Святого Фомы, как будто читая висящие там объявления о смерти, он ускорил шаг, описывая красивые полукруги, фигура исчезла внутри костела, в такое время костел открыт? может, сейчас вовсе не ночь, может, это у меня чего-то перепуталось, — подумал он, — может, перевели время с зимнего на вечность, он подошел к костелу, споткнулся о массивную цепь, огораживавшую площадку перед входом, падая, заметил не одну, а две фигуры у входа, девицу он узнал, а второй вынул нож и всадил его в спину девицы, со спины легче попасть в сердце, развернулся и, облизывая нож, пробежал мимо лежащего мэтра. * * * Пытаясь встать, мэтр пытался запомнить это лицо. Он почти знал его, но не мог ни с чем связать. Почти запомнил. Перевод Е. Поповой Славомир Схуты Дорога через лес — Здравствуйте, будьте добры пана Обегло. — Мужа нет дома, я могу вам чем-нибудь помочь? — Хм… Позвольте представиться, меня зовут Иоанна Чайковская, я классная руководительница Бартека. — Ах да, мы же познакомились на последнем родительском собрании. — Совершенно верно. Видите ли, я звоню узнать, как ваш сын, его уже две недели не было в школе, и мы не знаем, что с ним. Я бы не стала вас беспокоить понапрасну, но у Бартека серьезные проблемы с учебой, и я боюсь, как бы его не оставили на второй год. — Впервые слышу, он мне ничего не говорил, а ведь на последнем собрании… — Это было три месяца назад. — Ну да. — Бартек сильно отстает по математике, физике и польскому, вы же понимаете, в сложившейся ситуации нельзя позволять ребенку так долго пропускать занятия. Это ведь в первую очередь нужно ему самому, чтобы избежать возможных проблем в будущем. — Да, конечно, я все понимаю, но, к сожалению, сын сейчас в городе, потребовалось срочно пройти обследование в онкологической клинике. — Онкологической? Что-нибудь серьезное? — Мы еще не знаем, но боюсь, что да, мозг, сами понимаете… — Понимаю, мне очень жаль. — Можете себе представить, что сейчас переживает наша семья, достаточно вспомнить, что уже произошло с другими детьми. — Если я могу быть хоть в чем-то вам полезной… — Просто сейчас самое главное — здоровье Бартека. — Разумеется, извините за беспокойство. — Ничего, ведь это ваша работа. — Я передам учителям, думаю, никаких проблем не будет. — До свидания. * * * Малгося некоторое время стояла неподвижно, машинально прижимая трубку к пластиковому корпусу телефона. После разговора на нее вдруг нахлынули тяжелые воспоминания, а в сердце зашевелился страх, расползающийся по всему телу, словно раковая опухоль. — Кто это? — спросил мужчина, сидящий перед телевизором. — Учительница из школы, вроде у Бартека были серьезные проблемы. — Почему эти люди все время цепляются к нашим детям? — Я немного волнуюсь. — Из-за чего? — Из-за всего. — Все будет хорошо, увидишь. Приготовишь мне что-нибудь вкусненькое? — Может, подождем с этим до воскресенья? — До воскресенья? А зачем ждать? Сегодня почти что воскресенье, праздник! У нас будет ребенок, ты не рада? — Очень, только… — Вот и отлично, все не так уж плохо, на следующей неделе двоюродный брат привезет своих детей. — Но ты же понимаешь, что они не заменят нам наших? — Понимаю не хуже тебя, но сегодня приготовь мне хотя бы малюсенький кусочек с этим твоим фирменным соусом, хорошо? * * * Юлиан и Малгожата на удивление подходили друг другу. Во время воскресной проповеди приходскому священнику случалось говорить о кризисе отношений между людьми и о том, что распад союзов, подобно болезни, терзает молодое поколение, делающее первые шаги в жизни. И тогда он ставил их брак в пример всем злопыхателям, утверждающим, что в современном мире сохранить семью невозможно. Малгожата взяла на себя всю работу по дому, ухаживала за скотиной, возилась в огороде и превосходно готовила. Ее муж, более всего на свете любивший вкусно поесть, много раз шутил, что Малгося через желудок пронзила его сердце. Юлиан в свою очередь отвечал за семейный бюджет. Зарплаты, которую он получал на городской скотобойне, хватало. Жили они скромно, умели экономить, благодаря чему уже через пару лет совместной жизни смогли купить машину и надстроить второй этаж в своем небольшом доме. К несчастью, бесы, столь часто вторгающиеся в нашу жизнь, не прошли мимо идеальной, казалось бы, семьи. Двое маленьких детей, не справившись с тяжелой болезнью, умерли в больнице. После их смерти Малгожата замкнулась в себе и с головой погрузилась в религию. Она перестала навещать старых знакомых, избегала появляться на людях и регулярно ходила лишь в церковь. Ксендз часто хвалил ее за набожность и участие в церковной жизни прихода. Семейная трагедия отразилась и на Юлиане, который, несмотря на все страдания, старался не поддаваться апатии, неизбежно сопутствующей такому горю. Каждое утро можно было видеть, как он трудится по хозяйству, работает в поле, что-то чинит. Такого работящего хозяина нужно было еще поискать. Кроме того, все жители Зимнодола хвалили копчености, которые Юлиан время от времени делал у себя в подвале. Свиней он умел резать как никто другой, а о его колбасах впору было слагать стихи. Большого дохода это ему не приносило, зато еды в доме всегда было вдоволь. * * * Их дом, стоящий на отшибе, достался им от не так давно умерших родителей Малгожаты и ничем особенным не отличался. Не слишком красивый и не слишком уродливый, типичная коробка с плоской, покрытой жестью крышей. Построенный из дешевого серого кирпича, с облупившейся штукатуркой на стенах, снаружи дом походил на бетонный бункер, которому неведомая сила приказала выползти на поверхность. Именно в ту сторону, на самый конец деревни, одним пасмурным субботним днем отправилась Иоанна Чайковская, молоденькая учительница из школы имени Яна Красовского в Зимнодоле. Миновав магазинчик с продуктами и хозтоварами, она шла вдоль припорошенного белым налетом высокого бетонного забора химзавода, соседство с которым конечно же сказывалось на здоровье окрестных жителей. Их горячие протесты, многочисленные письма представителей местного самоуправления неизменно наталкивались на стену равнодушия городских чиновников, объясняющих все соображениями высшего порядка, прежде всего необходимостью передвижения на последних моделях автомобилей, строительства шикарных особняков и оплаты дорогостоящего обучения своих отпрысков в столице. Результатом безразличия властей стала повышенная смертность жителей близлежащих районов, постоянно растущее количество раковых заболеваний, многочисленные болезни органов дыхания, повальные инфаркты, а также случаи рождения детей с деформированными конечностями. Иоанна попала в школу сразу же после окончания института. Сначала нос воротила — работать в деревне? А как же развлечения, походы в кино, встречи с подругами, и, наконец, где же найти себе мужа (ведь уже самое время)? Она пыталась зацепиться за место в нескольких городских школах, но в ответ везде слышала одно и то же: приходите в следующем году, — и в конце концов решила отработать годик в Зимнодоле. «Поработаю чуть-чуть, — думала она с оптимизмом, — подтяну квалификацию, узнаю, что такое сельская школа, а потом что-нибудь да найду». Но как это обычно бывает, все вышло несколько иначе: смерть матери, ухудшение ситуации на рынке труда, а также привязанность к своим ученикам привели к тому, что Иоася работала здесь уже третий год. * * * Дорога к домам, стоящим на краю деревни, вела через лес, вдоль которого тянулась нелегальная свалка: клубки кабеля, пластмассовые бочки из-под навоза, груды бог знает чем набитых мешков, словом, место, не слишком подходящее для романтических прогулок. Путь по тропинке, одиноко бегущей вдали от людского жилья, приятным назвать было нельзя. К тому же несколько лет назад рядом с парком нашли труп молодой девушки. Приехавшую на каникулы домой студентку мединститута жестоко изнасиловали и задушили (не о такой судьбе мечтала молодая учительница). Неожиданно на тропинке, метрах в десяти перед ней, появился мужчина в рваной и выцветшей рабочей одежде. Человек в лохмотьях был похож на сумасшедшего, в руке он держал странного вида сверток. Ноги молоденькой учительницы, сделавшись вдруг мягкими, как из пластилина, перестали слушаться, но некая внутренняя сила, принуждение, которое, будто в гипнотическом сне, толкает невинные жертвы в руки их неумолимых палачей, приказало ей продолжать движение навстречу приближающемуся мужчине. Как же она пожалела, что у нее нет с собой купленного в городе газового баллончика или чего угодно, что могло бы ей помочь! — За грибами идете? — Она взяла себя в руки и атаковала первой, сохраняя выработанное за время работы в школе самообладание. — Да какие там грибы, — пробормотал мужчина. Его темное лицо бороздили морщины, свидетели жизни, выстланной не лепестками роз, а скорее колючей проволокой. — Банки пивные собираю и бутылки. Каждую пятницу, после этой дискотеки, приезжают сюда всякие, трахаются, пьянствуют и бросают бутылки куда попало, а иногда и кое-что получше попадается… — таинственный сверток в его руках оказался свернутым в рулон джутовым мешком. — Ну, тогда удачи. — Она улыбнулась. — А я вот вам спасибо не скажу, а то знаете, что бывает с теми, кто спасибо говорит, знаете, а? — Он расплылся в беззубой улыбке. * * * Увидев приближающийся с каждым шагом дом семьи Зайонцев и стоящий прямо за ним дом Юлиана Обегло, Иоася вздохнула с облегчением. * * * — Здравствуйте, можно войти? Не хотела вам портить субботний отдых, просто я гуляла тут неподалеку и подумала, зайду-ка, спрошу, как там Бартек. — Учительница поспешно поздоровалась и без передышки продолжила: — Вот уже два месяца, как он не появлялся в школе, все беспокоятся о его здоровье, мы думали, как бы ему помочь, сами понимаете, нельзя, чтобы ребенок так долго пропускал занятия, и дело не только в переводе в следующий класс, речь о его будущем, о том, где учиться дальше, и даже о будущей профессии, жаль ведь тратить время впустую, и вот мы решили, что раз в неделю кто-то из учителей будет навещать Бартека в больнице, заниматься с ним индивидуально, и я как раз об этом хотела с вами поговорить, не возражаете, если я войду на минутку? — Кто? — крикнул мужчина, не отрываясь от экрана телевизора. — Никто, — ответила Малгожата, — учительница. — Чего ей надо? — спросил Юлиан, медленно поворачивая голову. — Она спрашивает о Бартеке… — Объясни ей… Даже сейчас не могут оставить людей в покое! — Что-то случилось? — спросила учительница. — Мне неловко, что я вас беспокою… — А вы разве ничего не знаете? Присядьте, пожалуйста. — Малгожата усадила ее за стол в кухне. — Может, чаю? — Спасибо, скажите, что случилось, надеюсь, ничего плохого? — Бартек умер. — Малгося отвернулась и оперлась руками о раковину. — Уже почти месяц прошел, а мы никак не можем с этим смириться… — Пусть они наконец перестанут к нам приставать! — рявкнул из комнаты Юлиан. — Даже после смерти ребенка не оставляют в покое! — Простите, пожалуйста, что я вас тревожу в такую минуту, но… — Не обращайте внимания на мужа, он так подавлен… — Малгося повернулась, в ее глазах стояли слезы. — С тех пор, как Бартек нас оставил, он почти не выходит из дому. — Вы можете рассказать мне, что произошло? — Бартек жаловался на постоянные головные боли, мы не знали, что с ним, обследование выявило опухоль, врач сказал, что, привези мы его на полгода раньше, еще был бы шанс. Ему сделали операцию, но, к сожалению, было уже слишком поздно, мы ничего не смогли сделать… — Зачем ты ей все это рассказываешь?! Зачем?! Мало еще тебе досталось?! — Я тогда, пожалуй, пойду, вы уж простите, — прошептала растерянно учительница. — И чаю не выпьете? — Нет-нет, большое спасибо. Вот только я хотела еще спросить… во время нашего последнего разговора вы упомянули, что Бартек лежит в детской больнице в городе, на улице Каспровича, да? — Ну да, отделение онкологии. — И там… значит, именно там он умер? — Врачи боролись за его жизнь до последней минуты. — Видите ли, так получилось… когда я была в городе, я решила проведать вашего сына, но в отделении онкологии на Каспровича больной с такой фамилией не значился, и вообще не было мальчиков из наших мест, а за последние полгода не зарегистрировано ни одного случая детской смертности. Я и в других больницах узнавала, там все то же самое. — Я не совсем понимаю, о чем вы, сын умер от рака… — Дело в том, что люди… то есть я, конечно, понимаю ваше горе, понимаю, что и с другими вашими детьми произошло подобное, понимаю, что наследственность и экологическая обстановка в районе таким вещам способствуют, только я хочу сказать… люди не исчезают вот так, без следа, поймите меня правильно, и учителя, и школьники, его друзья и подружки, мы все вам соболезнуем, но в этой истории есть что-то непонятное, вы только не волнуйтесь, наверняка ведь найдется объяснение, просто это нужно выяснить, и еще меня кое-что тревожит, в смерти ваших предыдущих детей также не все до конца ясно… я, правда, не хочу лезть в ваши семейные дела, просто мне кажется, этой истории нужно положить конец, не хочу больше вас терзать, может быть, я зайду в понедельник, и мы поговорим спокойно. — Вы знаете… пожалуйста… понимаете… — бормотала Малгося. — Закрой дверь! — приказал жене Юлиан, внезапно возникший на кухне за спиной сидящей учительницы. Иоася, услышав его голос, нервно заерзала на стуле, затем попыталась встать, но Юлиан силой прижал ее к спинке. — Перестань, сука, тут шпионить, понятно? — Что вы делаете?! — Сидеть, сука, я сказал! А ты, закрой на хрен дверь, — приказал он жене. — Не слышишь, что я тебе говорю, быстрей давай, твою мать! — Тогда пусть этим делом займется полиция, отпустите меня! — Учительница изо всех сил пыталась вырваться. — Что вы делаете?! — Что я делаю? А ты, сука, что делаешь? Кончай лезть не в свое дело, поняла? Не твоя, бля, забота, что у нас в семье происходит, и попробуй только вывести меня из себя, поняла, сука, я тебе говорю, бля, хочешь, чтобы я объяснил по-другому? — Объясняйте все полиции, отпустите меня! Пустите! — Заладила про полицию! Хватит орать, сука, ты в гостях! Нельзя ее отпускать, бля, иди сюда, держи ее, — крикнул он стоящей за его спиной жене. — Хватай ее! Держи эту мразь! — Оставьте меня! Я позвоню в полицию! — Врежь ей! Врежь этой дряни! — Что вы собираетесь сделать?! Чего вы хотите?! — Кричи, сука, кричи, хрен тебя кто услышит, падла, — сказал он и ударил кулаком вырывающуюся девушку. — На помощь! — крикнула, дрожа всем телом, Иоася. — О боже! — Надо перетащить эту суку в подвал, включи свет, дай мне топор, быстро! А я откуда знаю, где этот гребаный топор?! Что стоишь, бля, двигай! — Жена покорно отошла в сторону. — Ааааа! Эта падла меня укусила! Вырвавшись, учительница в отчаянии бросилась к входной двери. — Ага… ну давай-давай, дергай-дергай. — Юлиан спокойно подошел к сражавшейся с дверью женщине и с хирургической точностью ударил ее по макушке, на всякий случай заслонив свободной рукой глаза от осколков костей, брызг крови и ошметков мозга. Топор вошел глубоко в голову. — Живучая, сука! Тащи нож! — заорал он. — Быстрей! — Но было уже поздно. Перед учительницей, которая по непонятной причине не упала после огромной силы удара, распахнулась дверь, и она выбежала наружу, истошно крича и брызгая кровью, словно недорезанная свинья. Малгожата в шоке от происходящего едва стояла на ногах; Юлиан сохранил хладнокровие. — Дай сюда. — Он вырвал из ее руки нож. * * * — Что у них там происходит, свиней режут, что ли? В субботу уже отдохнуть нельзя, — пробурчал сидящий перед телевизором грузный мужчина. — Что там творится, почему молчишь? — добавил он, подходя к стоящей у окна жене. Когда до него дошло, что сосед борется вовсе не со свиньей, а скорее с человеком, суп из потрохов, которым он сегодня плотно пообедал, подступил у него к горлу. * * * На два последующих дня пастбище Франека Квятковского превратилось в лагерь кочующих вокруг дома Обегло съемочных групп, каждая из которых старалась первой передать последние новости с места происшествия. В самом доме криминалисты устанавливали обстоятельства преступления. На второй день привезли обоих супругов для следственного эксперимента. В ржавой бочке под крышей сарая были найдены еще два тела, вернее то, что от них осталось. Каждый квадратный метр сада был прочесан, везде с собаками на натянутых поводках носились, перекрикиваясь, полицейские. На деревьях, растущих вблизи, на дороге, которая с каждым годом имела все меньше прав называться таковой, в соседнем от дома подозреваемых дворе — везде было полно людей, с нетерпением ожидающих дальнейшего развития событий. Едва весть о случившейся трагедии облетела деревню, в домах начали разрываться телефоны, в результате чего на место происшествия хлынули заинтригованные жители окрестных сел. Из ближайшего городка пустили специальные микроавтобусы, которые каждые несколько часов привозили очередных доморощенных экспертов, детективов и просто любителей криминальных сюжетов. Даже продавец жареной колбасы уже сновал в толпе, надеясь подзаработать. Увы, напирающая со всех сторон людская масса втоптала его дразнящий обоняние товар вместе с надеждой на прибыль в пыль и придорожную грязь. * * * — Я ничего не вижу, ничегошеньки не видно, подвиньтесь уже наконец! — Попрошу не толкаться! Чего вы толкаетесь? — Да не видно ничего! Что там происходит? — Ну что там, что? — Ходят, ищут… — Осторожней, ребенок! Господи боже, мой сыночек! — Чего-то они там нашли! — Опять он сюда голову сует! — Каждому хочется посмотреть! — А ну, убери голову, убери голову, я сказал! — Руки прочь, не то получишь! — Сам сейчас получишь! — было слышно в распалившейся толпе. * * * — Вроде они всех детей убили, чтобы потом съесть. — Ну ладно вам, прям уж чтобы съесть? — Да говорю вам, они этих детей откармливали, как свиней, а потом бац и в кастрюлю! — Да чего тут понимать, все ясно, но чтобы вот так вот… этого я, знаете, не понимаю. — Немного сварили, поели, остальное заготовили впрок, этакий маленький колбасный цех… — Ну, знаете ли, чтобы ребенка собственного съесть, это уж, знаете ли, чересчур, что же это такое в мире творится! — Видите, видите, что телевидение с людьми делает. — Ну нет, не понимаю, да как же такое возможно, нет, я даже слышать этого не хочу! — Но ветчинку-то, колбаски он отменные делал, вы на последние праздники у них брали? — Соседка с трудом сдержала рвотный позыв. * * * — Ну что, Франек, вроде перепадет тебе кое-что за пастбище? — Пожалуй, — согласился Франек, — что-нибудь да заплатят. — Повезло тебе, Франек, а? — Спорить не буду, — ответил Франек. — Эй! Их выводят! Люди, их выводят! — грянуло в толпе. Тотчас же вспыхнули прожекторы, а телерепортеры бросились вперед, словно голодные звери на добычу. То здесь, то там мелькали вспышки любительских фотокамер. — Мы находимся в деревушке Зимнодол, неподалеку от расположенного тут крупного химзавода. Жители окрестных сел многократно обращались к властям с жалобами на столь близкое соседство с ядовитым предприятием, ежегодно собирающим урожай смертей, но никто и не подозревал, что настоящая трагедия разыгрывается здесь, за забором соседей, на первый взгляд обычных, нормальных людей, оказавшихся преступниками-извращенцами, которые чудовищным образом лишили жизни троих своих детей, объяснив их смерть онкологическими заболеваниями… Если бы не вмешательство учительницы, борющейся сейчас за свою жизнь, кровавая коллекция двух маньяков могла бы пополниться новыми жертвами, — комментировала события девушка-репортер. — Разойдитесь, пожалуйста, пропустите подозреваемых, — объявил полицейский. — Освободите проход! — Пан Юлиан, как случилось, что вы решились на хладнокровное убийство собственных детей? — бросилась к нему с микрофоном журналистка. — Не задавать подозреваемым никаких вопросов, попрошу в сторону! — Прокладывать путь через напирающую отовсюду толпу было делом не из легких. — Ваша жена принимала участие в этих кровавых оргиях? — Расступитесь! Пропустите! Дорогу! — Вы любили своих детей? — Девушка с телевидения не сдавалась. — О да, я обожал их… — оживился, услышав эти слова, Юлиан, — есть… Я опережу ваш следующий вопрос: полная версия моих воспоминаний скоро выйдет в свет, наш адвокат ведет переговоры с известным издательством, обещаю, это будет хит сезона… — Прекрасная новость! — Журналистка повернулась к камере. — Настоятельно всем рекомендую прочитать эту захватывающую книгу! Магдалена Пюрко, для экстренного выпуска новостей из Зимнодола. * * * До наблюдающего за этой сценой сына Франека Квасьневского дошло, что он упустил уникальную возможность взять автограф у настоящего маньяка. Перевод М. Алексеевой Марек Харны Папка Глисты, или Ловушка для писаки В жизни Адама Буковского беды не ходили парами. Если уж налетали, то целой тучей. И потому он нисколько не удивился, когда утром после ночного скандала, в результате которого Дорота выгнала его из своей квартиры, проснулся на Плантах без куртки, кошелька и мобильника. Очнувшись, он сразу это понял, и ему не захотелось открывать глаза. Его охватило пронзительное чувство обиды. Почему это произошло именно с ним? Он, конечно, знал, что журналистика — опасная профессия. Но ведь не рвался в горячие точки. Такого рода амбиций у него давно уже не было. Впрочем, как и необходимости туда рваться. Кирпич мог упасть ему на голову и в Кракове, с дерева в парке. Впрочем, на сей раз был не кирпич, а нечто куда более страшное. С трудом разлепив веки, он увидел двух полицейских, разглядывающих его со строгостью, свойственной их юному возрасту. «Нет! Еще и это?! С нормальным человеком такое не может случиться!» — подумал он. Один из полицейских стоял чуть поодаль и тихо разговаривал по мобильному. Непонятно почему, но они им явно заинтересовались. Если бы посчитали его обычным спящим на лавке пьяницей, то просто разбудили бы и прогнали. Следующая мысль: сделать ноги! По собственному опыту он знал, что неожиданный побег часто удается. Мельком взглянул, свободна ли дорога в сторону улицы Подвале. Свободна. — Даже не думайте, пан журналист, — услышал он. — Вы уже не такой шустрый, как когда-то. С нами этот номер не пройдет. Буковский быстро оценил свои реальные шансы и передумал. Уже не притворяясь спящим, открыл глаза и сел, трясясь от холода. Июльское утро было необычно прохладным. — О, мы знакомы? — Он старался говорить дружеским тоном. — Писал о вас или я настолько знаменит? — Я вас не знаю и не имею желания знакомиться, — второй, с телефоном, бросил на Буковского презрительный взгляд. — Но в отделении вас узнали и велели привезти. Буковский слегка запаниковал, но еще пытался хорохориться. — У вашего отделения есть волшебный глаз, что ли? — А вы как думаете? Полицейский поднес к его глазам мобильник. На дисплее Буковский увидел свое опухшее синеватое лицо и всклокоченные волосы. — И вы в столь ранний час не поленились идентифицировать обычного гражданина, спящего сном праведника? Это ли не пустая трата государственных денег? — спросил он с притворным удивлением. — Это уж забота начальства. Нам велено только вас доставить. Ну что, пойдем по-хорошему? — В голосе полицейского слышалась плохо скрываемая надежда, что Буковский будет сопротивляться. — Вам, кажется, хочется кому-нибудь с утра врезать, — вздохнул журналист. — Я мог бы, конечно, доставить вам такое удовольствие, только что-то вы мне не больно нравитесь. Поскольку вы обо мне не слышали, то не заслуживаете симпатии. У полицейского заходили желваки. — Надеюсь, скоро вам станет не до шуток. Буковский вовсе и не собирался шутить. Но таким уж он был — несусветные глупости сами срывались с языка. Иногда это даже могло быть небезопасно. Он слишком хорошо понимал, что в полиции по меньшей мере несколько человек охотно расправились бы с ним именно за его шутки. И только искали предлог. Интуиция подсказывала ему, что нашли. Только какой? В полицейском автомобиле он постарался собраться с мыслями, что было нелегко в ситуации, когда желудок подкатывал к горлу, а мозги стремились выскочить из черепа. Может быть, речь идет о его репортаже о банде Хельмутов, опубликованном в последнем номере еженедельника «Вперед»? Там он разоблачал сотрудничество Хельмутов с полицией. Главное управление впало в бешенство и делало все, чтобы узнать, откуда произошла утечка. Он надеялся, что краковское отделение точит на него зубы именно по этой причине. Была, однако, и другая, куда более опасная. Пока он не хотел даже о ней думать. А Дорота предвидела, что именно это его погубит. Журналистский опыт научил ее осторожности. Она предпочитала все проверять по десять раз. Он же иногда сокращал путь ради быстрого достижения цели. Насколько мог вспомнить, именно поэтому они так страшно разругались этой ночью. * * * — А, вот мы и опять встретились, пан журналист! — Выражение лица комиссара Фуляры было как у ловкого кота, которому удалось зацепить лапой мышь. — Я тоже очень рад, — пробормотал Буковский. — Сомневаюсь. Вам это только кажется под влиянием алкоголя. — Боже сохрани. Беседы с вами, пан комиссар, всегда для меня огромное удовольствие. — На этот раз будет по-другому. — Исключено. Я настоящий мазохист. Полицейский резко ударил ладонью по столу, а у Буковского в голове прогремел взрыв. — Хватит! Не паясничай, Буковский, тебе это не к лицу. Шутки кончились. Где папка Глисты? Рассказывай, или тебе каюк. На этот раз наверняка. Так и есть — вот она, наихудшая из причин, о которой он подумал несколькими минутами раньше. Теперь Буковский понимал, что придется выдержать, кто знает, возможно, самое большое испытание в жизни. Он решил еще немного потянуть время, собраться с мыслями. — Что я слышу, пан комиссар? Полиция позволяет себе тыкать добропорядочному гражданину Речи Посполитой только потому, что он немного выпил? Фуляра скрипнул зубами. — Могу обращаться к тебе на вы, если хочешь. В твоей ситуации это ничего не изменит. Не обольщайся, что найдется идиот, который поверит, будто ты — добропорядочный гражданин. Итак, что вы, пан Буковский, делали вчера после семнадцати? — Ничего особенного, был в гостях у доктора Мручека, известного историка, специалиста по… — Я знаю, кем был доктор Мручек. Дальше! — Полицейский прервал его на полуслове. Буковский почувствовал вдруг дискомфорт в желудке. С большим трудом, напрягая мышцы, ему удалось сдержать физиологический рефлекс. Значит, Мручека нет в живых! Этого следовало ожидать. — Был? Доктор Мручек является знаменитым… — Он пытался блефовать. — Является, был — какая разница, — махнул рукой Фуляра, пристально глядя ему в глаза. — Есть более важные проблемы. Еще раз спрашиваю, что вы вчера делали, вы оба. С начала и до… до конца. — Дайте подумать. Ну, выпили водочки, болтали… — О чем? — О том о сем… — Достаточно. Держите меня за идиота, Буковский? Я знаю, о чем вы говорили. О записках генерала Червякевича — о так называемой папке Глисты. Так? — Попробую вспомнить… — Так? — гаркнул Фуляра. — Кажется, и об этом тоже. — Ну и где она сейчас, эта папка, пан Буковский? — Честно? Думаю, она никогда не существовала. Скорее всего, то, что называют «папкой Глисты», — фальшивка. — Фальшивка, — кивнул Фуляра, растянув губы в язвительной усмешке. — Я так и думал. — Что фальшивка, правда? — в раскалывающейся голове журналиста опять сверкнула слабая надежда. — Нет, пан Буковский. Там есть кое-что и на вас. Так говорят. Буковский опять почувствовал, что сфинктер вот-вот сдаст. — Кто говорит? — спросил он севшим голосом. — Наши люди. А точнее — ваши коллеги из Союза журналистов. — Чушь… Обычная профессиональная зависть, неужели вы не понимаете? — Может, понимаю, а может, нет. Из зависти тоже иногда говорят правду. Ну что? Есть там какой-нибудь компромат на вас? — Вы прекрасно знаете, что все можно сфабриковать. — Конечно. Но если это фальшивка, вам нечего бояться. Мы все проверим. Только не морочьте мне голову, а расскажите, где она спрятана. — Спросите у доктора Мручека. Только он знает. — Ваше упорство вызывает сожаление, Буковский. Вы что, правда советуете мне допросить труп? — Труп? — прошептал Буковский. Он пытался подготовиться, но, когда момент настал, сфинктер опять настойчиво о себе напомнил. — Не прикидывайтесь дураком, Буковский. Защищайтесь как-нибудь поумней, черт подери. Скажите хотя бы, что действовали в состоянии аффекта, в ярости, потому что Мручек вас шантажировал. Ну? Так было дело? * * * Он проклинал день, когда впервые услышал о папке Глисты. Слухи о том, что генерал, а тогда еще полковник Гражданской милиции Червякевич в восьмидесятые годы организовал собственную сеть агентов, ходили давно. Фамилии тайных сотрудников не фигурировали в документах госбезопасности, а значит, никогда не попадали в архив ИНП[44]. После 1989 года[45] Червякевич уехал за границу, и о деле забыли. Всплыло оно несколько месяцев назад, после смерти генерала. Говорили, что он оставил записки, которые могли стать настоящей нейтронной бомбой. Первым это определение использовал именно Буковский, хотя на авторство претендовали многие. Ведь записки тоже были оружием, которое убивает избирательно, не разрушая окружающие структуры. И теперь получалось, что он может стать первой жертвой. Хотя к властным структурам отношения никогда не имел. Кто бы мог подумать! Еще недавно он сам не верил в существование какой-то папки Глисты. Мнение его изменилось, когда к нему обратился Мручек. Заверениями известного своей честностью историка трудно было пренебречь. Буковский знал Вацека Мручека много лет. В студенческие годы они проводили время в одних клубах, вместе пили водку и, бывало, ухаживали за одними и теми же девушками. Позднее, по мнению Буковского, Мручек стал едва ли не самым компетентным в Польше специалистом по новейшей истории. Может, поэтому как-то не мог пробиться. Менее талантливые давно были профессорами, смотрели на него сверху вниз, иногда публично высмеивали его взгляды. Больше всего Мручек страдал от того, что его не допускали к сотрудничеству с ИНП. Об этом позаботились его давние коллеги. Он затаил обиду и решил всем отомстить. Однажды ночью Буковского разбудил телефонный звонок. — Адам? У меня есть потрясающая тема для смелого журналиста, который ни перед чем не остановится. Мручек предложил срочно встретиться в открытом до утра пабе. Буковский был несколько удивлен — они с историком не общались несколько лет, — но знал, что лучшие темы часто появляются неожиданно, и тогда их нужно сразу хватать. А именно сейчас ему была просто необходима хорошая тема. Историк, забившийся в самый темный уголок паба, успел слегка набраться в одиночестве. Но его приглушенное бормотание прозвучало убедительно: — Слышал о папке Глисты? Знаешь, где она? — Понятия не имею. — Она у меня. И тут Буковский решил рискнуть втемную. Спросил только: — Почему ты вздумал обратиться именно ко мне? — Тебе практически нечего терять. Прямолинейный ответ только утвердил Буковского в убеждении, что он должен заняться этим делом. Даже если откровения Мручека не до конца достоверны, игра стоила свеч. Тема гарантировала, что статью будут цитировать другие газеты и радиостанции, а фамилию автора повторять по нескольку раз в день во всех телепередачах. Короче говоря, у Буковского появится шанс напомнить о себе и поднять свой рейтинг в журналистской среде. Однако Мручек не собирался допустить, чтобы вся слава досталась журналисту. Несмотря на немалое количество выпитого, он говорил неожиданно трезво, а его тон исключал дискуссию. — Слушай, сделаем так. Для начала напиши пространную статью, просто чтобы подогреть атмосферу и вызвать кое у кого панику. Пока без фамилий. Буковский насторожился. — Но ты назовешь мне фамилии? — Позже. Я назову их в интервью, которое ты возьмешь у меня после статьи. Я уже придумал название: «Доктор Мручек открывает правду». Слушай, чтобы все было ясно: я должен быть на первом плане. Это мое открытие и мой шанс показать всем этим говнюкам, что мое место в ИНП. — Конечно, — притворно согласился Буковский. — Но какая у меня гарантия, что ты меня не кинешь? Я проторю дорожку, а ты потом побежишь в другую газету или прямиком на телевидение. — Даю слово. В откровениях пьяного Мручека не было информации, которой жаждал Буковский. Но его собеседника, похоже, невозможно было переубедить. Он производил впечатление человека подавленного, погруженного в депрессию, но в этом деле проявил железную волю. Будто интервью «Доктор Мручек открывает правду» могло спасти ему жизнь. Выхода не было. Буковский не хотел упустить шанс. Если даже половина того, что внушает ему историк, окажется правдой, славы хватит им обоим. Получалось, что полковник Червякевич создал тайную команду, которая проникла во все структуры антикоммунистической оппозиции. Возможно, некоторые из этих структур даже созданы его людьми. Никто другой не знал, кто они. Только он один. — Сейчас лишь скажу тебе, что сегодня это люди с первых полос газет. Члены правительства, парламентарии, генералы, епископы, главные редакторы. Нравственные авторитеты. Таков, например, тайный сотрудник Сократ. Раскрытие его фамилии потрясет общественность. Поэтому пока я не стану ее называть — боюсь, ты не выдержишь и проболтаешься. Ему следовало уже тогда что-то заподозрить. Тем более что Дорота его предостерегала. А он, кретин, считал, что она просто завидует. И попался в ловушку, как ребенок. К этому Мручеку! * * * — Ну что, признаетесь, наконец? Сами видите, нам и без того все известно, — давил комиссар Фуляра. — Вас заманили в ловушку, так? Когда писали статью о папке Глисты в еженедельник «Вперед», вы еще не знали, что ваша фамилия в списке, верно? Мручек только вчера вам об этом сообщил. — Издеваетесь? Как я мог быть в секретной команде, о том не зная? — А может, и правда не знали и действовали бессознательно? Может, в том и гениальность этого гэбэшника? Понимаю, вы испытали шок. — Полицейский сочувственно покачал головой. — Вы ничего такого не ожидали. А тут Мручек пригрозил: либо вы сами об этом напишете в интервью с ним, либо он пойдет на телевидение. Вот тут бы вы и прославились, о чем давно мечтали, да? Он просто не оставил вам выбора, пан журналист, не правда ли? Кстати, а почему он вас так не любил? Знаете? — Нет-нет, это просто в голове не укладывается. На что идут деньги налогоплательщиков! Ничего не выйдет, комиссар. С Мручеком мы расстались, довольные друг другом, еще до теленовостей. — А откуда вы знаете, что Мручек убит позднее? — поймал его на слове Фуляра. — Потому что, когда я от него уходил, он был жив, черт вас подери! — Кто-нибудь может подтвердить, что вы ушли из квартиры Мручека именно в это время? — А вот и да, — обрадовался журналист. — В лифте со мной ехали две пожилые дамы. Наверняка меня запомнили. Нужно их отыскать. Удивлены, да? — Отнюдь. — Фуляра глянул насмешливо. — Мы их нашли. — Ну и что? — Они вас, конечно, помнят. — Вот видите! — воскликнул Буковский. — Я вижу только, что вы неудачно пытаетесь состряпать себе алиби. Вы всегда устраиваете в лифте непристойные представления для пожилых дам только потому, что они носят мохеровые береты и голосуют за ЛПС[46]? Не верю. Вы сделали это специально, чтобы они до конца жизни не могли вас забыть. Но такие номера с нами не проходят, Буковский. Журналист вдруг понял: что бы он ни говорил, только еще больше себя губит. — Позднее множество людей видели меня в нескольких пабах. — Конечно. Это было продолжение комедии. Но по дороге из одного паба в другой, а точнее из «Алхимии» на Казимеже в «Бровары» на Подвале, вы легко могли вернуться к Мручеку и сбросить его с балкона. Страх перед разоблачением придал вам решимости, не так ли? Буковский вдруг понял, как себя чувствуют невинно осужденные люди. И еще у него мелькнула мысль: какое счастье, что в Польше нет смертной казни, — хотя он тут же понял абсурдность таких мыслей. — Нет, это какой-то кошмар! — воскликнул он. — Согласен. И я лично вам очень сочувствую, — вздохнул полицейский. — Понимаю, как вам тяжело. Вы ведь не убийца, просто так уж случилось. — Но… — И правда, очень жаль, — не позволил себя перебить полицейский. — В вашем возрасте перспектива попасть в тюрьму к молодым беспощадным бандитам, которые ненавидят интеллигентов, действительно малоприятна. — Никакой суд меня не осудит. — Буковский сам почувствовал, как жалко это прозвучало. — Заблуждаетесь! Вы ведь сами так смело писали, какие скверные и необъективные у нас суды. Буковский слишком хорошо знал, что полицейский прав. Не надо даже сажать его в тюрьму. Хватило бы трех месяцев в СИЗО. Он и этого не выдержит. — У вас нет доказательств, — прохрипел он. — И опять вы ошибаетесь, — хитро усмехнулся Фуляра. Он протянул руку к сложному аппарату, занимающему соседний столик, нажал какую-то кнопку. Послышалось шуршание, а потом взволнованный голос прокричал: — Полиция? Пусть кто-нибудь приедет! Это доктор Мручек, улица… — Он продиктовал точный адрес. — Я в опасности. Меня преследует один журналист, Буковский. Хочет добиться от меня некой информации, отобрать один документ… Угрожает мне. Умоляю, скорее. Я жду на балконе. Буковский не мог шелохнуться. Вибрирующий вой громкоговорителя, наполнивший комнату, отдавался в его голове невыносимой болью. Но ужас был не в этом: голос действительно принадлежал Мручеку Комиссар опять нажал кнопку. Наступившую тишину вынести было еще труднее. В голове Буковского крутились панические мысли: «Ты погиб! Это они убили Мручека. И теперь им нужен козел отпущения. Не выпутаешься, тебя прикончат». Но в следующую секунду включился профессиональный инстинкт, последняя защита от безумия: «Они — это кто? Кому в действительности служит Фуляра? Для кого так важна папка Глисты? И зачем она этому человеку? Чтобы перед выборами убрать своих конкурентов или уничтожить компромат на себя? Какая потрясающая могла быть тема! Какую популярность приобрел бы автор, написавший об этом первым!» Буковский пожалел, что этот шанс достанется не ему. — Вы все это состряпали, — прошептал он обреченно, скорее лишь из принципа. — Вы думаете? А если и так, не все ли вам равно? Важно, что скажет суд, а это легко предвидеть. Разве что… Полицейский сделал многозначительную паузу. Журналист затравленно взглянул на него. — …доказательство просто исчезнет. Между нами говоря, процесс над вами, пан журналист, по большому счету, никому не нужен. Зачем баламутить измученную общественность еще одной аферой? Что бы это дало? Хватит того, что найдутся записки генерала Червякевича. Буковский старался не позволить призрачной надежде завладеть собой. Это было нелегко. — А убийство доктора Мручека? — Надо подумать… Это могло быть и обычное нападение с целью ограбления. Доктор унаследовал от родителей ценные картины — Коссаки, Вайсс[47]. — И что, пропали? — вырвалось у Буковского. — Пока нет. Но… Вы ведь знаете, на счету банды Хельмутов несколько нападений на коллекционеров. Некоторые детали могут указывать на их методы… — Только бы я отдал вам папку Глисты, да? — Именно, господин журналист. — Но у меня ее нет! — завопил Буковский в отчаянии. — Жаль, — вздохнул полицейский. — В таком случае я вас больше не задерживаю. Если вам что-то придет в голову, прошу незамедлительно мне позвонить. А если захотите что-нибудь написать… Мой вам совет: сначала десять раз подумайте. Буковский сидел неподвижно, оглушенный. — Правильно ли я понял? — заикаясь, произнес он наконец. — Я свободен? — По крайней мере, пока. Хотя не могу ручаться, что надолго. А сейчас поезжайте-ка домой или к какой-нибудь симпатичной даме, примите ванну, выспитесь в удобной постели, лучше не один. А потом совершите долгую прогулку по Кракову, желательно в приятной компании. И посмотрите хорошенько, как прекрасен мир, когда человек на свободе. Может, это будет последняя возможность. — Не боитесь, что я убегу? — решился на отчаянную провокацию Буковский. — Вы? — Полицейский бросил на него насмешливый взгляд. — А куда? * * * У него не было иллюзий. Его выпустили лишь затем, чтобы он привел их к папке Глисты. Как только у них в руках окажется то, что им нужно, они без колебаний свалят на него вину за смерть Мручека, арестуют и посадят. А может, и того хуже. Если они действительно убили историка, зачем им такой свидетель? Не проще ли, вместо того чтобы устраивать судебный процесс, организовать несчастный случай, и он погибнет, сэкономив налогоплательщикам ненужные расходы? Была еще одна возможность, хотя неизвестно, не худшая ли. Эти записки искала, конечно, не только полиция. У каждого из списка генерала Червякевича было достаточно причин, чтобы постараться заполучить их первым. За папкой Глисты гонялась чуть ли не сотня бывших тайных агентов, готовых на все, лишь бы избежать скандала, который бы их уничтожил, лишил надежды и впредь пользоваться милостями властей. Возможно, кто-то из них, сам или с помощью наемных киллеров, сбросил Мручека с балкона и завладел бумагами. Если именно так и случилось, все остальные заинтересованные лица просто обезумели. Как и полиция, они могли подумать, что это Буковский. Так или иначе, за свою шкуру он сейчас и сам не дал бы ломаного гроша. Сразу вспомнил, что обычные бандиты делают со своими жертвами, дабы выбить даже самые ничтожные суммы. Теперь на кону была ставка, которая оправдала бы сдирание с Буковского шкуры постепенно, день за днем. Он мог бы поклясться чем угодно, что не знает, куда подевалась папка Глисты. Но даже Фуляра ему не поверил, что же говорить о хитрющих оборотнях, которые когда-то ходили на поводу у Червякевича, а сейчас распробовали вкус свободы. Страх не отпускал журналиста. Он, однако, понимал, что, если хочет жить, должен победить страх и действовать. У него был, собственно, единственный выход — самому найти убийц Мручека, кем бы они ни были, разыскать папку и опубликовать документы. Только тогда дальнейшая охота на него потеряла бы смысл. А заодно он связал бы концы с концами. Думать, думать! — торопил он себя: время не ждет. Необходимо вспомнить все очень подробно, найти что-нибудь, за что можно зацепиться. Он чувствовал, что ключ к загадке надо искать в последнем разговоре с Мручеком. Ведь на самом деле они вовсе не расстались друзьями. Историк в последний момент выкинул гнусный номер. — Ну, приступим к финалу? Буковский дрожащими от волнения руками вынул из рюкзака диктофон: наконец-то он увидит знаменитые записки и узнает фамилии членов тайной команды полковника. И поначалу не обратил внимания на еще более угрюмое, чем обычно, лицо хозяина. Понял, что что-то не так, только когда Мручек ответил ему странно изменившимся голосом, будто перестав скрывать прежде подавляемую злость. — Не так быстро. Ситуация изменилась. Журналиста охватила ярость. — Что изменилось? Кто-то пообещал тебе больше славы? А может, денег? Мручек злобно скривился. — Не суди о других по себе. — Что такое? Что вдруг случилось? — Мне очень жаль, но я узнал, что и ты в этом списке. — Обалдел? Ты бредишь! Покажи! — Ты что, считаешь, в этой ситуации я хоть что-нибудь тебе покажу? — Вацек, ты ведь сам не веришь в то, что несешь. А если говоришь правду, то твой список ни хрена не стоит. Я ведь точно знаю, что не был тайным агентом. — Червякевич придерживался другого мнения. Да, в материалах нет твоей фамилии. Но, внимательно изучив записки, я понял, что секретный агент под псевдонимом Писака — это ты. Помнишь Париж и «Свободное слово»? Думаешь, не осталось никаких следов, да? Ан нет. — Нет, это какой-то кошмар. Тебе надо лечиться, Мручек. Воспоминание, вызванное историком, конечно, приятным для Буковского не было. Но по совершенно другой, чисто личной причине. В Париже их любовь с Доротой Май претерпела первый серьезный кризис. Коммунизм в Польше бился в предсмертных судорогах, когда оба они наконец вырвались на Запад. Но их положение во Франции было довольно сложным. Дорота получила стипендию и работу в эмигрантском «Свободном слове». Он бегал по временным унизительным подработкам, все больше завидуя ее успехам и знакомствам. Роман закончился разрывом на многие годы. — Будешь отрицать, что твоей задачей была идеологическая диверсия в «Свободном слове»? — спросил историк. — Ты использовал Дороту, чтобы внедриться в редакцию. А потом занимался подрывной работой. — Ты бредишь, Мручек. Поговаривали, что в «Свободном слове» есть стукач, но это был не я! Я и дела-то с ними почти не имел. Напечатал под псевдонимом два или три материала с критикой коммунистического режима, вот и все. — Верно. — Мручек иронически ухмыльнулся. — Но с каких позиций? Либеральных и космополитических. Ты издевался над якобы пресловутой польской провинциальностью, польской ксенофобией, над чувствами истинных поляков, над их страхом попасть из одной неволи в другую. Следуя директивам полковника Червякевича, который уже тогда предвидел переворот и работал над размещением своих людей в структурах новой власти. Твои статьи в «Свободном слове» именно этой цели и служили, тайный агент Писака. Глиста за это получил генерала. А ты что получил? Буковский смотрел на историка с неподдельным ужасом. Этот человек действительно болен. Как он мог раньше не заметить? Самым горьким было ощущение бессилия. Споры с сумасшедшим, попытка повлиять на него с помощью рациональных аргументов бессмысленны. Он мог только дать выход своей злости. — Ты псих! — заорал он. — Я уничтожу тебя, понимаешь? Разделаюсь с тобой раз и навсегда, ты, философ доморощенный, ты… Ему не хватало слов, и, замолчав, он понял, что сделал очередную ошибку. Угрожал, хотя не мог осуществить своих угроз. Как теперь доказать свою невиновность? Если Мручек распространит клевету, он конченый человек. Коллеги-журналисты вцепятся в него, как собаки. Он собственными глазами уже много раз видел такую травлю. Иногда и сам участвовал. Из кабинета Фуляры Буковский вышел с четким пониманием того, что ситуация еще хуже, чем ему казалось накануне вечером. Он должен защитить не только свое доброе имя, но и свободу, а может, и жизнь. Но как? * * * Он не смог бы выразить охвативших его чувств — счастья, облегчения и благодарности, — когда увидел Дороту, которая ждала его перед отделением. Значит, несмотря на все недоразумения, она не обманула его надежд. После долгих лет разлуки они с трудом привыкали друг к другу, беспрерывно ссорились. Но когда она была ему нужна — пришла. Он так расчувствовался, что обнял ее посреди улицы, не обращая внимания на невидимых полицейских, которые конечно же следили за ним из укрытия. Дорота не только не отстранилась, но и сама к нему прижалась. Зашептала в самое ухо: — Ничего не говори. Разделимся. Через полчаса там, откуда при коммуняках бежали от ЗОМО[48]. Через тридцать минут, подходя к нужному дому на улице Святой Гертруды, Буковский чувствовал себя конспиратором. По дороге пытался оторваться от хвоста, дважды сменив трамвай, но ему казалось, что попытка не удалась. На месте его ждала неприятная неожиданность. На дверях подъезда был домофон — раньше отсутствовавший. Но дверь вдруг приоткрылась, и чья-то рука втянула его внутрь. — Теперь быстро, — шепнула Дорота. Как когда-то, они пробегали, крадучись, через дворы мимо старых деревьев, преодолевали ограждения, вскарабкиваясь на них по мусорным бакам и выброшенной старой мебели, пробирались по крышам гаражей и пристроек. Наконец через какую-то темную подворотню выбрались на улицу Сарого, быстро перешли на другую сторону. На улице Богуславского было пусто. Дорота подвела его к подъезду, открыла дверь ключом. Дом был ему незнаком. Поднялись на третий этаж. Дорота ввела Буковского в квартиру справа от лестницы. Тщательно закрыла дверь на два замка, задвижку и цепочку. — Ну, теперь можно спокойно поговорить, — сказала она. — Здесь наверняка нет прослушек. — Что это за квартира? — Не важно, — махнула она рукой. — Хозяева ненадолго уехали. Поливаю цветы. Квартира была темноватая, заставленная мебелью, запущенная, типично краковская. В ванной комнате он увидел огромную чугунную ванну, и это разбудило в нем желание на минуту забыть обо всем, что случилось. — Примешь со мной ванну? Вопрос он задал, не надеясь получить согласие. После стольких лет они с трудом возвращались друг к другу. Все еще не были любовниками. А уж после предыдущей ночи он тем паче мало на что мог рассчитывать. Сердце учащенно забилось, когда Дорота неожиданно ответила: — А почему, собственно, нет? Они уже сидели в горячей воде, покрытой прохладной пеной, когда Буковский признался: — Честно говоря, после вчерашней ночи я думал, ты меня до смерти не простишь. — Что? — удивилась она. — Это ты жутко обиделся и убрался ко всем чертям. — Я? Ты выгнала меня на улицу, как собаку. — Ну знаешь! Сказала только, что если не нравлюсь тебе такая, какая есть, то проваливай. Решение было за тобой. Ты его принял. Между прочим, даже забыл взять куртку и бейсболку. — Что-что? Значит, меня не обокрали? А кошелек и мобильник? — Все оставил у меня, до того я тебе осточертела. — А из-за чего мы поругались? — спросил он осторожно. — Не помнишь? — Ммм… не очень. — Ну вот, этого я и боялась. Из-за несчастного Мручека, конечно. И из-за того, что ты так бездарно влип. Говорила я тебе, чтобы был осторожен. А ты не послушал. — Я журналист, не мог упустить такую тему. — И добился того, что сам можешь стать темой для других стервятников. — Если бы ты сказала… — Что именно? — Что Мручек влюбился в тебя, пробовал за тобой приударить. Если б я знал, что он считает меня соперником, вел бы себя осторожнее. Зачем ты меня обманывала? — Боже, обманывала? Да если б я вздумала рассказывать о всяких придурках, которые стремились со мной переспать, не хватило бы времени ни на что другое. А этот был глупее всех. Хотел на мне жениться… — А ты? — Что я? Сижу с тобой в ванне, а он лежит на столе патологоанатома. Ну, сам себе ответь. Буковский неуверенно прикоснулся к ней. Кожа была скользкой от пены. — Впрочем, сейчас это действительно не важно, — добавила она. — Мы должны найти ответ на гораздо более существенные вопросы. — Увы, — поддакнул он. — Но мы оба слишком скованы, тебе не кажется? Может, сначала решим эту проблему? — неожиданно спросила она. — Часок ничего не изменит. Идем. Ему было трудно поверить, что это происходит наяву. Дорота наконец сдалась. В спальне хозяев стояло большое супружеское ложе. Она знала, где чистое белье, и через несколько минут они лежали на свежей простыне, пытаясь воскресить друг в друге себя прежних, какими были когда-то. Оба старались, чтобы все продолжалось как можно дольше, и прошел почти час, прежде чем они упали рядом без сил. Неожиданно Дорота громко рассмеялась. — Ты что? — спросил он. — Убедился, что нигде нет скрытого микрофона? А если я его проглотила? Может, на всякий случай сделаешь мне клизму? — Ну, знаешь! Свинья! — обиделся он. — А я-то старался! Но почувствовал неловкость: ведь такие мысли действительно пару раз промелькнули у него в голове. — Не принимай близко к сердцу, — шепнула она, снова прижавшись к нему. — Я тебя тоже немного подозревала. Ох, до чего мы дошли во всеобщем безумии! Это же паранойя. — В чем ты меня подозревала? — поразился он. — Хотя бы в том, что ты подумал, не была ли я случайно тем самым стукачом в «Свободном слове». И решил меня разоблачить. — А была? — спросил он почти всерьез. — Нет. Но хватило бы, чтобы кто-нибудь так написал. Ты или кто-то другой. Я бы не отмылась до конца жизни. Пьянчужка, распутница, да еще и агентша. Великолепно! Сейчас в ее шутливом тоне послышалась горечь. — Одно утешение — оказалась бы в хорошей компании, — добавила она. Протянула руку к столику, взяла сумку. Вынула сложенный вчетверо листок. — Что это? — спросил он. — Составила гипотетический список. Подумай, поразмышляй. Может, что-нибудь надумаешь. Хотя задача не из легких. — Она развернула листок. — Ну, вот. Одиннадцать теперешних и семнадцать бывших депутатов парламента. Девять сенаторов. Четыре министра. Двадцать два замминистра и госсекретаря. Два епископа. Четырнадцать прочих священнослужителей. Четыре знаменитых альпиниста, покорители гималайских восьмитысячников. Двенадцать актеров и режиссеров, известных антикоммунистическими взглядами. Один нынешний генерал разведки. Пятнадцать профессоров. И, внимание: сорок два журналиста из разных изданий. Надо признать, что Червякевич, мать его, ценил нашу силу! — Ты права, это чистая паранойя, — вздохнул он. — Именно. Но кто-то все же убил Мручека. Мы не должны об этом забывать. — Я наверняка не забуду, — его передернуло. — Постой! Тебе эти фамилии дал он? — По-моему, это должна была быть приманка, чтобы я согласилась стать госпожой Мручек. Но никаких бумаг он не показал. Всё только на словах. — Мою фамилию тоже назвал? — воскликнул Буковский возмущенно. — Твою нет. Может, боялся, что я тебе протреплюсь и пропадет эффект неожиданности. Дорота поднялась с постели, и он несколько мгновений мог видеть ее тело в ярком свете полудня. Оно мало изменилось за эти годы. — Куда ты? — спросил он с обидой. Она наклонилась и быстро его поцеловала. — Час прошел. Мне пора начинать расследование. Тебе нельзя показываться в городе. Сиди здесь, никому не открывай, не подходи к телефону. Выспись, а потом немного подумай. Я поработаю ногами, а ты попробуй головой. Мы разгадаем эту чертову загадку, увидишь. * * * Он ничего не смог придумать. Провалился в неглубокий беспокойный сон, в котором появлялись люди из списка, оставленного Доротой. Был ли это настоящий список из папки Глисты или хотя бы его фрагмент, он не знал. Не имел понятия, в чем мог обвинить персонажей своего сна, каким образом к ним подобраться, заставить признаться, кто из них убил историка Мручека. Поэтому, наверное, они обнаглели. Когда, ненадолго проснувшись, он опять погрузился в сон, все появились снова и все на него ополчились. В каком-то задымленном холле, похожем на вокзальный зал ожидания, вдруг раздались крики: «Это он! Этот писака убил! Убийца! Хватай убийцу!» Бежать было некуда. Он стоял и кричал: «Люди, не слушайте! Это не я! Я не виноват!» Ему ответил громкий хохот: «Он не знает! Не знает, что в квартире была видеокамера!» На огромной стене вдруг появился кадр, снятый видеокамерой. Четкие очертания фигуры, проскользнувшей в полумраке по комнате. Буковский помертвел во сне. Это действительно был он! На фигуре была его куртка, его бейсболка, которую он носил в плохую погоду. В ужасе он смотрел, как фигура на цыпочках приближается к открытым дверям балкона, где доктор Мручек поджидал прибытия полиции. Буковскому опять захотелось крикнуть: «Нет!» — однако он не сумел издать ни звука. Но ведь это не мог быть он! Кому, как не ему, это знать. Кто-то прикинулся им. Кто? Во сне ему стало холодно. Кто знал его настолько хорошо? Знал, как он ходит, его жесты… Дорота! У нее были его куртка и бейсболка. Она убила Мручека? Исключено. И все-таки… Он должен сказать об этом разъяренным людям, которые наступали на него со всех сторон, размахивая кулаками. Напряг все силы… * * * — Не ори. Это я, — сказала Дорота. Внезапно разбуженный, Буковский судорожно хватал ртом воздух. Несколько минут не мог отличить, где сон, а где явь. Потом до него дошло, что он в чужой квартире. Сидит голый на матрасе, смятая и перекрученная простыня съехала на пол. На улице было уже почти темно. Из окна дуло, наверное, сквозняк его отворил. — Слава богу, — сказал он. — Надеюсь, что мне все это только приснилось. — Я тоже, — ответила она. — Одевайся, у нас гость. На пороге гостиной Буковский остановился как вкопанный, увидев человека, который сидел за столом, весело на него глядя. — Ну, вот мы и опять встретились, пан журналист, — заговорил комиссар Фуляра. — Ты… — произнес Буковский, заикаясь. — Ты предала меня. — Спокойно, пан журналист, — усмехнулся Фуляра. — Если бы у всех преступников были такие адвокаты, как пани Май, тюрьмы стояли бы пустыми. — Что-что? — Я пришел не для того, чтобы вас арестовать. Мы встретились здесь, так как пани Май утверждает, что квартира не прослушивается. Будет лучше, если это дело останется в тайне. — Ничего не понимаю. — Буковский бессильно опустился на ближайший стул. — Вы знаете убийцу? — Вроде того. — То есть? — Я нашла свидетеля, — сказала Дорота. — Значит, был свидетель? — Оказалось, что был, — поддакнул комиссар. — Одна пожилая дама… Обратите внимание, опять пожилая дама! И вдобавок — сторонница ЛПС. Между прочим, мы допросили старушку еще утром, но она нас обманула. Видимо, пани Дороте свидетели больше доверяют. Сила масс-медиа, — закончил он с легкой язвительностью. — О, пожалуйста, не преувеличивайте, комиссар, — скромно сказала Дорота. — Просто с этой женщиной я была знакома раньше. Помогла ей, когда родственники хотели отправить ее в психушку, чтобы завладеть квартирой. Это была услуга за услугу. — Ради бога, что она тебе сказала? — потерял терпение Буковский. — Сам послушай. Дорота вынула диктофон и нажала на кнопку. «Дорогая пани Дорота, вам я расскажу все, что видела, — раздался дрожащий голосок. — Тем, из полиции, или каким другим чертям я бы не сказала. Все это, милочка, одна мафия. — В этом месте комиссар Фуляра хмыкнул. — Знаете, я не могу спать после того, что пережила. Да и жаль тратить время на сон. Хочу еще немного на этот свет поглядеть. Особенно с утра, когда солнышко всходит, птички просыпаются. Сегодня я тоже встала рано. Светало, и я сразу узнала мужчину на балконе напротив. Это был пан Мручек, говорят, он ученый, но — между нами, милочка, — немного тронутый. В голове у него помутилось от науки, ну и от одинокой жизни — все женщины ему отказывали. Мне ли не знать, я ведь помню его с младенчества, понятное дело, соседи. Не везло ему в любви, вот и неудивительно, что жить расхотелось». — Что она говорит? — произнес пораженный Буковский. — Ш-ш-ш. Слушай дальше, — остановила его Дорота. «Ох, милочка, никак не могу успокоиться. Разве ему одному расхотелось — только посмотрите, что творится вокруг! Но взять на душу смертный грех? Сперва-то я не догадалась, в чем дело, когда он перелез через перила, думала, антенну хочет поправить или что. Только когда руки от перил оторвал и поднял вверх, у меня прямо сердце остановилось. Закричала во весь голос: «Матерь Божья!» А он наклонился и бах!..» — Его точно никто не толкнул, пани Богуслава? — раздался голос Дороты. «Клянусь Божьей Матерью! Видела, как вас сейчас», — заверил голосок. Дорота выключила диктофон. — Ну, повезло вам, пан журналист, — сказал комиссар Фуляра. — Мои поздравления. Буковский долго молчал. Наконец спросил: — Вы верите этому, комиссар? — А что, вы бы предпочли, чтобы Мручек погиб в результате сговора агентов? А еще лучше, чтобы сам тайный агент Сократ, сегодня уважаемый нравственный авторитет, столкнул его с балкона. Вот была бы тема! — Прошу не издеваться, — вскинулся Буковский. — Почему? Вы считаете, что ко всему этому следует относиться серьезно? Это комедия, хоть и с трагическим финалом. Бедный Мручек так заигрался, что плохо кончил. Так хотел, бедняга, заслужить похвалу, так мечтал попасть в ИНП, что начал болтать о папке Глисты раньше, чем до нее добрался. Загнал себя в угол, в чем вы ему изрядно помогли, пан журналист. — Не чувствую за собой вины, — возмутился Буковский. — Конечно, вы ведь боролись за право общества на информацию, верно? Так или сяк, после появления вашей первой статьи Мручек должен был представить общественности папку Глисты. А у него ее все еще не было. Надежда на место в ИНП становилась призрачной. Ну он и предпочел смерть позору. — А заодно решил погубить Адама. Невероятно! — покачала головой Дорота. — Наоборот, совершенно логично. Таким образом могло создаться впечатление, что папка Глисты действительно у него, только ее забрал убийца. В этом случае он сам становился мучеником за правду. И губил соперника, которому проиграл в борьбе за благосклонность некой дамы. Что ему оставалось? Только попытаться после смерти сохранить доброе имя. Не предполагал, бедняга, что у пани Богуславы бессонница. Теперь молчание длилось еще дольше. Наконец Буковский спросил с легким разочарованием в голосе: — Следовательно, папка Глисты вообще не существует? Полицейский развел руками. — Кто знает? Может, где-то ждет своего часа? А если и нет, то, может быть, надо ее выдумать? Перевод С. Равва Послесловие Анджея Стасюка Я пытаюсь представить себе детективный роман, где говорится не об убийстве, а о другом преступлении, — и ничего у меня не получается. Может ли сюжет с ограблением так захватить нас, чтобы мы несколько часов были не в силах оторваться от чтения? Или с мошенничеством? Или с изнасилованием? Конечно, подстегиваемые своим воображением, мы можем пуститься на поиски лжесвидетеля, охальника, вора, двоеженца или разбойника с большой дороги, но такая книга будет скорее литературной игрой, нежели полнокровным детективом. То-то и оно — только пролитая кровь способна заинтересовать нас настолько, что мы, как гончие псы, помчимся по пятам убийцы. Убийство и смерть возбуждают в нас любопытство. Особенно когда на мокрое дело идет за нас кто-то другой. Доискиваясь, вынюхивая, кто убийца, мы в глубине души хотим убедиться, что он ничем не отличается от нас: «нормальный», неприметный человек, преступивший границы своей нормальности. Дело в том, что детективный роман — это наша трансгрессия[49] в мягкой обложке. Наше преступление на сон грядущий в теплом свете настольной лампы. Мы жаждем, чтобы свершилось убийство, и боимся, что оно будет слишком быстро раскрыто и нам недолго придется наслаждаться своими опасениями и подозрениями. Да мы просто мечтаем, чтобы преступник остался недосягаем для правосудия и избежал наказания. Мы одни должны знать, в чем его вина, только между нами образуется теснейшая связь «палач — жертва». Тогда мы сможем заставить его с первых страниц постоянно поверять нам мотивы своих действий, раскрывать душу и разъяснять методы. Терзая злодея, мы получаем шанс влезть в его шкуру и удовлетворить свою жажду преступления, оставаясь невиновными. Более того — еще и воображая себя при этом орудием справедливого возмездия. К сожалению, мы лишь бессильная тень некоего инспектора, лейтенанта или частного детектива. Мы поспешаем за ними, не имея возможности шепнуть душегубу: «Осторожно!», чтобы тот сумел ускользнуть из ловушки и совершить еще более кровавые злодеяния. Ведь, чем серьезнее преступление, тем суровее кара и тем толще книга. Лихорадка чтения должна длиться бесконечно. Преступник должен постоянно ускользать, его зверства должны разрастаться до таких размеров, чтобы кара превосходила наше воображение. Да, хотим мы того или нет, наше сердце на стороне убийцы. Это он доставляет нам наслаждение, он нас искушает. Однако существует и совершенно другой тип книг — я бы назвал их антиподом детектива. Нас перестает интересовать преступление, наказание, кровь и тому подобное. Мы ждем, когда легавый, частный детектив или кто другой встанет поутру и выйдет из дома, чтобы столкнуться лицом к лицу с действительностью. Часто он страдает от похмелья, сложностей в личной жизни и денежных затруднений. Но его отношение к миру, его лишенный иллюзий взгляд и горький юмор притягивают нас так, что мы готовы провести в его обществе целый день до самого вечера. Он без всякого удовольствия общается со смертью, и поэтому от книги, в которой описана картина мира, увиденная его глазами, остается хорошо ощутимый благородный привкус настоящей прозы. Но и тут мы хотим, чтобы злоумышленник как можно дольше ускользал от правосудия, потому что мы привязались к главному герою, от чьего лица, как правило, ведется повествование, и просто-напросто боимся одиночества. Боимся момента, когда этот усталый и всё понимающий парень последний раз закроет за собой дверь. Перевод М. Курганской Разное, или Послесловие к послесловию Фрагмент письма Анджея Стасюка к Иреку Грину: Свой непритязательный текстик я сначала хотел завершить каким-нибудь актуальным акцентом: когда на Новый Орлеан обрушилась «Катрина», я, конечно, осознавал, что это поистине ужасно и т. д., но в глубине души больше беспокоился о детективе Робишо, его доме над озером Пон-шартрен, его любимом кабаке и лодках напрокат[50]. Само собой, я переживал и за Клита Пёрсела[51], но как-то меньше. Потом, однако, мне пришло в голову, что этот намек на Джеймса Ли Берка вряд ли будет понятен. С наилучшими пожеланиями, а.с. Перевод М. Курганской Указатель трупов Составил Павел Дунин-Вонсович Принцип составления указателя: фиксируется первое сообщение о чьей-либо смерти. NN — рассказчик, взлетел на воздух в подаренной женой машине (М.П. Прус. «Она убьет меня в четверг») 4 не названных по имени мужчин, зарезаны в Англии ножами и оставлены с измазанными собственной кровью лицами (Я. Дукай. «Дьявол в структуре») отец Адам — доминиканец, зарезан ножом в зале капитула краковского монастыря возле гроба отца Порембы (И. Грин. «Бесхозный пес») Вероника — юная немка, обнаружена мертвой на крыше гостиницы на Майорке, была прикована к системе нагревания воды, ее кровь текла из гостиничных кранов (П. Братковский. «Смэш на Майорке») Гжегож по прозвищу Гжесь-дурачок, или Сирота — церковный сторож из подкраковской деревни, обнаружен повесившимся в дверном проеме своего храма (И. Грин. «Бесхозный пес») девица — студентка I курса Краковского педагогического института, убита ударом ножа в спину у костела на углу Святого Иоанна и Святого Фомы в январе 2005 г. (М. Светлицкий. «Котик») Донован — старший — судостроительный магнат под семьдесят, зарезан ножом, оставлен с измазанным собственной кровью лицом (Я. Дукай. «Дьявол в структуре») Казик — деревенский дурачок из Залесья, убит выстрелом из револьвера в 1919 г. в лесу у Чертова моста в окрестностях Мендзыхода (Р. Групинский. «Последнее дело следователя Гощинского») Казик — тесть рассказчика, найден мертвым, лицом в ведерке с мороженым (М.П. Прус. «Она убьет меня в четверг») пан Мирек — поставщик садовых растений, найден мертвым в собственном доме в Варшаве (или под Варшавой), в комнате, напоминающей городскую скотобойню (И. Хмелевская. «Зажигалка») доктор Мручек, Вацлав — краковский историк, умер в результате падения с балкона собственной квартиры в 2005 г. (М. Харны. «Папка Глисты, или Ловушка для писаки») Новак Чеслав — убит выстрелом в висок из «вальтера» модели 1933 г., обнаружен на пленере (А. Гурский. «Версия Чеслава») Обегло Бартек (а также его брат и сестра) — якобы скончавшиеся от смертельной болезни дети супругов-людоедов из деревни Зимнодол (С. Схуты. «Дорога через лес») генерал Писарек Марьян — летчик, национальный герой в альтернативной истории Польши, убит в 1987 г. (А. Пилипюк. «Самолет Риббентропа») отец Поремба Болеслав — доминиканец, найдет мертвым в своем краковском монастыре в стоматологическом кресле (И. Грин. «Бесхозный пес») Сивый — см.: Чажастый Роман. Стефан — бандит, застрелен в Констанчине (В. Бересь. «Аська») студентка мединститута — жестоко изнасилована и задушена рядом с парком в Зимнодоле (С. Схуты. «Дорога через лес») Хайди — юная немка, найдена распятой на лесенке бассейна на Майорке (П. Братковский. «Смэш на Майорке») Чажастый Роман, он же Сивый, 21 год, бандит, застрелен в Констанчине (В. Бересь. «Аська») Кроме того, не известно, выжила ли Чайковская Иоанна — молодая учительница из деревни Зимнодол, которой нанесли удар топором (С. Схуты. «Дорога через лес»). Перевод Е. Верниковской Об авторах Иоанна Хмелевская Прозаик, публицист, сатирик, автор радиопьес, соавтор киносценариев. Принадлежит к числу самых популярных польских писателей последнего пятидесятилетия. Родилась 2 апреля 1932 года в Варшаве. В годы войны жила с родителями в городе Груец, где ее отец был директором банка. После войны неразрывно связана со столицей. Окончила варшавскую гимназию им. Королевы Ядвиги, затем, в 1954 году, — архитектурный факультет Варшавского политехнического института, получив диплом инженера-архитектора. Во время учебы вышла замуж за инженера Станислава Куна. Прожив вместе больше десяти лет, супруги разошлись. У Иоанны Хмелевской два сына и две внучки. После развода в официальном браке не состояла. До 1971 года работала архитектором в Бюро энергетических проектов (1954–1958), в строительном управлении (1958–1961), где принимала участие в строительстве варшавского Дома крестьянина и других общественных зданий по всей Польше, в проектных бюро «Блок» (1961) и «Столица» (1964–1965). В 1966–1968 годах дважды побывала в Дании, работая в проектных бюро в Копенгагене. С 1970 года занимается только литературной деятельностью. Начинала как публицист в профсоюзных журналах циклом репортажей на архитектурные темы. Дебютный роман «Клин» опубликован в 1964 году К настоящему моменту Хмелевская — автор более 50 художественных и публицистических произведений. Награждена Офицерским крестом Ордена Возрождения Польши, присуждаемым президентом Республики Польша, который был вручен ей 3 мая 2004 года; является почетным гражданином города Крыница Морска. Общий тираж произведений И. Хмелевской, изданных в Польше, превысил 6 млн. экземпляров, а в России, по данным российских издателей, — 10 млн. экземпляров. Следует добавить, что российская литературная критика считает ее создателем уникального вида детективного романа, именуемого «ироническим детективом». Произведения Иоанны Хмелевской послужили основой для многочисленных кино- и телеэкранизаций, в том числе кинофильмов «Украденная коллекция» и «Лекарство от любви», телевизионного шоу «Свидание с дьяволом», а также российских многосерийных фильмов «Что сказал покойник» и «Пан или пропал» (по мотивам романа «Все красное»). О произведениях И. Хмелевской в различных польских университетах написаны и защищены двадцать с лишним дипломных работ. Поклонники творчества Хмелевской создали фан-клуб: Общество «Все Хмелевское». С 1973 года И. Хмелевская — член Союза польских писателей. В течение всей своей жизни она оставалась беспартийной и не связывала себя ни с одним политическим объединением. Романы, а также публицистические и сатирические произведения И. Хмелевской переведены на чешский, эстонский, испанский, литовский, немецкий, словацкий, русский (все произведения) и шведский. Готовятся к печати новые переводы на испанский, немецкий, шведский и другие языки. Витольд Бересь Родился в 1960 году. Публицист и сценарист. Едва начав различать буквы, написал рассказ «Инспектор Риск начинает следствие», который, к счастью (для любого следствия), был положен под сукно. Потом взялся за ум и начал соединять буквы так, чтобы это приносило какую-никакую прибыль. Написал несколько сотен статей для самых разных издательств: добропорядочных и сомнительных, больше десяти сценариев и штук тридцать публицистических книг (в одиночку или совместно с друзьями), был продюсером нескольких фильмов. Сейчас же, ловко загнанный в угол издателем, Бересь вернулся к истокам, снова взявшись за уголовщину. Впервые он публикует прозу и задается вопросом, не пора ли начать рвать на себе волосы, утешая себя только тем, что еще больше проблем с этим текстом возникнет у издателя. Является одним из отцов основателей Общества любителей детективов и приключенческих романов «Труп в шкафу». Член жюри премии «Крупный калибр» за лучший польский детективный или приключенческий роман. Петр Братковский Родился в 1955 году в Варшаве. Дебютировал в прессе в 1975 году. Литературный и музыкальный критик, публицист, постоянно печатался в таких изданиях, как «Литература» и «Газета Выборча», в последнее время сотрудничает с «Ньюсвиком». Опубликовал поэтические сборники «Университет» (1981), «Зона заражения» (1983), «Наука стрельбы» (1991), «Старые и новые стихотворения» (2003), роман «Состояние свободы» (1983), а также сборник посвященных рок-музыке фельетонов и эссе «Личная фонотека» (2003). Перевел книгу Тони Мейсона «Страсть миллионов. Футбол в Южной Америке» (2002). Является одним из отцов основателей Общества любителей детективов и приключенческих романов «Труп в шкафу». Член жюри премии «Крупный калибр» за лучший польский детективный или приключенческий роман. Ирек Грин Родился в 1969 году в городе Жары. Писатель и фотограф. Автор цикла приключенческо-шпионских романов «В добрый путь, Анат» и «Пурпурная сутана». Цикл не завершен, писатель обещает опубликовать третью — последнюю — часть. Кроме того, Грин — автор триллера «Дневник дьявола» и романа «По злобе». Совместно с Анис Д. Пордес написал книгу «Их Город». Является одним из отцов основателей Общества любителей детективов и приключенческих романов «Труп в шкафу». Член жюри премии «Крупный калибр» за лучший польский детективный или приключенческий роман. Живет в Кракове. Рассказом «Бесхозный пес» И. Грин начал новый литературный цикл, герой которого — бывший монах Иосиф Мария Дыдух, ставший частным детективом, специализирующимся на разводах. Рафал Групинский Историк культуры, литературный критик, публицист, издатель. Основатель познаньского независимого литературного журнала «Время культуры», опубликовал три сборника поэзии, в том числе «Бег в темноту» (1998), а также критический анализ интеллектуальной и политической жизни Польши «Подворье для самок страуса» (1992) и анализ молодой литературы 90-х годов «Вот-вот хлынет грязь» (в соавторстве с Изольдой Кец). Соавтор антологии молодой поэзии 90-х годов «Цеппелин». Редактор серии «Библиотека “Времени культуры”». Председатель правления издательства «Прушинский и Ко». Артур Гурский Родился в 1964 году С детства хотел быть писателем, но, только опубликовав несколько книг, понял, что зря корпел над осуществлением своей мечты. Поэтому сейчас если и пишет, то исключительно ради собственного удовольствия: для того, чтобы порадовать глаз не столько изданной книгой, сколько рецензиями (выпрошенными) на свои сочинения (иногда, впрочем, он сам является их автором). По профессии журналист, военный корреспондент, а также так называемый литературный критик, пишет книги, преимущественно опирающиеся на факты (даже если эти факты выдуманы лично им). Действие некоторых его приключенческих романов — например, «Gucci boys» или «Охотник за телами» — происходит на охваченных войной Балканах, хорошо ему известных по собственному опыту. Гурский — лауреат одной известной польской литературной премии, которую организаторы забыли ему вручить и лишь после убедительной просьбы автора выслали факсом информацию, подтверждающую его победу. Кроме того, он играет в мини-футбол (в качестве вратаря) и является одним из отцов основателей Общества любителей детективов и приключенческих романов «Труп в шкафу». Член жюри премии «Крупный калибр» за лучший польский детективный или приключенческий роман. Яцек Дукай Родился в 1974 году. Дебютировал в 1990 году на страницах журнала «Фантастика». Работает главным образом в жанре научной фантастики. Его рассказы публиковались, в частности, в журналах «Новая фантастика», «Феникс», «Science Fiction», многочисленных антологиях (например, «Альтернативное видение», «PL+50. Истории будущего»). Кроме того, работает в жанре публицистики, пишет рецензии. Опубликованные книги: «Ксаврас Выжрын» (1997), «В краю неверных» (2000), «Черные океаны» (2001), «Экстенса» (2002), «Кафедральный собор» (2003, в соавторстве с Томеком Багинским), «Иные песни» (2003), «Ксаврас Выжрын и другие национальные мифы» (2004), «Совершенное несовершенство» (2004). В настоящее время готовятся к изданию роман «Лед» и сборник рассказов «Король Боли». Многократный лауреат премий, присуждаемых читателями фантастики (в т. ч. премии им. Януша А. Зайделя), трижды номинировался на премию «Сертификат журнала “Политика”». Короткометражный фильм «Кафедральный собор» Томека Багинского по мотивам рассказа Я. Дукая в 2003 году номинировался на премию «Оскар». Интернет-сайт: http://dukaj.fantastyka.art.pl/ Рафал Александр Земкевич Родился в 1964 году. Окончил Варшавский университет по специальности «польская филология», дебютировал в 1982 году рассказом в жанре научной фантастики, в журналистику попал в 1990 году. Работал на радио, телевидении, в прессе (в качестве публициста), руководил отделом публицистики еженедельника «Газета Польска». С 1997 года — независимый публицист, в настоящее время сотрудничает с журналом «Ньюсвик Польска» и газетой «Речьпосполита». По вторникам ведет авторскую утреннюю радиопередачу на радио «Ток ФМ» и выступает в кабаре «Под эгидой» Яна Петшака. В 2001 году был награжден премией Киселя (премия, учрежденная в 1990 г. польским прозаиком, публицистом, музыкальным критиком и композитором Стефаном Киселевским) за политическую и экономическую публицистику. Является автором пяти постоянно переиздаваемых романов, сборников рассказов и фельетонов. Читатели фантастики трижды награждали его премией им. Я. Зайделя, а сборник публицистических произведений Дукая «Полячество» попал в список бестселлеров 2004 года. В сентябре 2005 года опубликовал роман на современную тему «Инородное тело». Анджей Земянский Выдающийся дегенерат и ипохондрик. Ничего не умеет. Единственное, что у него получается, — это зарабатывать деньги и заниматься сексом. К сожалению, только с лицами противоположного пола, поэтому в обществе он даже не может похвастаться, что является геем или хотя бы теткой. Перепробовал уже все, чтобы привлечь к себе внимание. Заблокировал дорогу в Оборниках Шлёнских, но, к сожалению, его приняли за Леппера (лидер польской партии правого толка «Самооборона», известной своими националистическими и популистскими лозунгами). Пытался внести себя в список Вильдштейна (перечень лиц, сотрудничавших со спецслужбами социалистической Польши), но перепутал милицию с полицией, а Управление безопасности — с Агентством внутренней безопасности, так что получил от ворот поворот. Ему даже крикнули: «Никого ты не закладывал, сукин сын!» Редкий кретин. Пытался взорвать себя на ступеньках Сейма, обвязался взрывчаткой, но забыл, как будет по-арабски «Аллах акбар» и из-за языковых трудностей не выдернул чеку. Лауреат 11 литературных премий, которые получил, приставив нож к горлу спонсора (его собственная версия) или к своему, умоляя проявить милосердие (официальная версия). Его тексты не стоит читать, потому что там слишком много секса, насилия и вульгаризмов. А, кроме того, он просто мужская шовинистическая свинья! Анджей Пилипюк Родился в 1974 году. Писателем решил стать в возрасте 12 лет. Десять лет в одиночестве приобретал профессиональные навыки. Дебютировал в 1996 году на страницах журнала «Феникс». Признание читателей принесли ему фантастическо-сатирические рассказы о приключениях бомжа-экзорциста. Они вошли в сборники «Хроники Якуба Бродяжко», «Волшебник Иванов», «Возьми черную курицу», «Загадка Джека Потрошителя». Наиболее значительные тексты изданы в книге «2586 шагов». Пилипюк — автор трилогии «Кузины», «Принцесса» и «Наследницы» о приключениях женщины-алхимика Станиславы Крушевской, ее двоюродной сестры — агента Центрального следственного управления Катажины и вампирши Моники. К изданию готовятся романы «Операция “День воскресения”» и «Теория поля». Для юных читателей он написал трилогию «Норвежский дневник» и, под псевдонимом Томаш Ольшаковский, — 19 книжек о приключениях Пана Самоходика. Вместе с Марией Весоловской-Старнавской разработал новаторский учебник по обществоведению «Ближе к миру». Мачей Петр Прус Родился в 1958 году, хотя утверждает, что не помнит этого факта. Согласно документам, получил высшее образование. Из его биографии следует, что он не приспособлен к жизни и не способен найти в ней свое место (больше десяти лет провел в эмиграции). Брался за разную работу, от простого физического труда до исполнения обязанностей главного редактора в журналах с сомнительной репутацией (ежемесячный журнал «Макс», еженедельник «Пшекруй»). Опубликовал два сборника стихов и сборник рассказов, хотя не исключено, что это плагиаты. Живет в Кракове. Готовит к изданию роман «Куклы». Мартин Светлицкий родился 24 декабря 1961 года в Люблине; польский поэт; живет в Кракове; автор многочисленных сборников стихов; вокалист и автор текстов песен группы «Светлики»; лауреат множества премий; единственный польский деятель культуры, который номинировался на получение как литературной премии Ника (трижды), так и музыкальной Фридерик (дважды); опубликованный здесь рассказ является первой главой романа под названием «Двенадцать»; один из отцов основателей общества любителей детективов и приключенческих романов «Труп в шкафу»; член жюри премии «Крупный калибр» за лучший польский детективный или приключенческий роман. Славомир Схуты Родился в 1973 году. Писатель, фотограф, автор андеграундных фильмов, организатор и главный исполнитель цикла хепенингов «Цирк на заводе». Автор сборника рассказов «Новый дивный вкус» (1999) и «Сахар в норме» (2002), романа «Бормотание» (2001), а также первого польского гипертекстуального романа «Блок». По мотивам рассказов, опубликованных в сборнике «Сахар в норме», в театре «Лазьня Нова» (Нова Гута) ведется работа над спектаклем, режиссер Бартош Шидловский. В 2004 году в издательстве В.А.Б. вышел роман С.Схуты «Герой нашего времени», награжденный премией «Сертификат журнала “Политика”» за «прекрасный литературный стиль, страстность и отвагу в отображении польской действительности». По мотивам «Героя нашего времени» режиссер Эмилия Садовская поставила спектакль в познаньском «Театре Польском». Произведения С. Схуты публиковались в альманахах «Растр», «Лампа и искра божья», «Брульон»; автор регулярно сотрудничает с издательством «Ха!арт». Марек Харны Родился скорее давно (1946) и по чистой случайности в Забже, куда его родители убежали из зеленых долин Бескидских гор от народного гнева. Он не хотел, чтобы силезцы узнавали в нем «парня с гор», но в магазине ему так и не удалось выдавить из себя «колбаски, битте». С тех пор вопрос о своей национальной принадлежности он предпочитает не прояснять. Впервые отправился за границу в 1968 году — в Прагу на бронетранспортере, после чего приобрел стойкий иммунитет к пролетарскому интернационализму. В соответствующем возрасте ему не хотелось учиться, так что несколько лет он занимался физическим трудом в шахте, добывая серу. Тогда он излечился от симпатии к рабочему классу. Когда Харны опубликовал свою первую книгу (1975), ему надоело вставать на рассвете вместе с рабочим классом, и он нашел работу в газете, в результате чего по прошествии нескольких лет избавился от иллюзий, что четвертая власть лучше, чем три остальные. Революция под эгидой «Солидарности» лишила его надежды, что в Польше можно чего-либо добиться не прогнувшись. Харны поселился в Кракове, потому что ему понравилось, что здесь всюду можно дойти пешком. Очарование прошло, когда он понял, что на самом деле в городе царят велосипедисты. В конце концов, ему не осталось ничего иного, как написать детективный роман. Перевод Е. Шарковой Примечания 1 Роман написан и вышел в русском переводе в издательстве «Фантом-пресс». (Здесь и далее — прим. перев.) (обратно) 2 В Польше опубликован роман М. Светлицкого «Тринадцать», в который «Котик» включен первой главой. (обратно) 3 СДВГ — синдром дефицита внимания из-за гиперактивности. (обратно) 4 Заткнись (англ.). (обратно) 5 Добрый вечер, синьорина (итал.). (обратно) 6 Добрый вечер, сеньор (исп.). (обратно) 7 Есть кто-нибудь (англ.) здесь (нем.) ?! Убийство! (англ.) (обратно) 8 Привет! В чем дело? (исп.) (обратно) 9 Карабинеры! (ит.) (обратно) 10 Полиция! (нем.) (обратно) 11 Старинный, бывший еврейский район в центре Кракова, где, в частности, снимались сцены известного фильма С. Спилберга «Список Шиндлера», а в настоящее время находится синагога, музей и много еврейских ресторанов и кафе. (обратно) 12 День Богоявления, или День Трех Царей (Волхвов), отмечаемый католиками 6 января (православными — 19 января), — древнейший христианский праздник, посвящен крещению Иисуса и поклонению младенцу языческих царей — Каспара, Мельхиора и Валтасара. (обратно) 13 Речь идет о католических священномучениках и святых — Панкратии, Сервации и Бонифации, почитаемых соответственно 12, 13 и 14 мая. В народном календаре природы их принято называть «тремя холодными огородниками или садоводами», т. к. в эти майские дни еще можно ожидать заморозков. (обратно) 14 Планты — окружающее старинный центр Кракова бульварное кольцо, возникшее на месте снесенных средневековых оборонительных сооружений. Вавель — «краковский Кремль» — крепостные стены, королевский замок, кафедральный собор, расположенные на одноименном холме. (обратно) 15 Конвент — монастырь и монастырская община. (обратно) 16 «Псы Господни» — название, утвердившееся за нищенствующим орденом монахов-доминиканцев, каковое является прямым переводом с латыни, а также связано с эмблемой ордена — собака с пылающим факелом — и их активным участием в инквизиции. (обратно) 17 Формация (у католиков) — период подготовки и духовного становления монаха перед принятием священнического сана. (обратно) 18 Священник стучит в стенку исповедальни, когда исповедь закончена. (обратно) 19 Главный герой романа Умберто Эко «Имя Розы». (обратно) 20 Тишина (лат.) — одно из правил, регламентируемых монастырским уставом. В частности, в краковском монастыре доминиканцев на сводах большими буквами выведено «Silentium», а основатель ордена, св. Доминик, изображен с прижатым к губам пальцем. (обратно) 21 «Помилуй меня, Боже» (лат.). (обратно) 22 Томас де Торквемада (1420–1498) — монах-доминиканец, великий инквизитор в Испании, отличался исключительной жестокостью. (обратно) 23 Новициат — период испытаний и подготовки к постригу для кандидатов в послушники. (обратно) 24 Филареты, т. е. «любящие добродетели» — общество прогрессивных студентов Вильненского университета (1820–1823). (обратно) 25 Колоратка — «воротничок священника», белая льняная или пластмассовая полоска вокруг шеи под воротничком рубашки, отличительная черта светской одежды западного духовенства, означающая послушание и посвящение Богу. (обратно) 26 Тадеуш Желенский (псевдоним Бой; 1874–1941) — известный литературный и театральный критик, публицист, переводчик, сатирик. (обратно) 27 Здесь и далее улицы в центре Кракова. (обратно) 28 Имеется в виду маньяк, серийный убийца, главный герой романов Томаса Харриса, известный прежде всего по фильму «Молчание ягнят». (обратно) 29 Имеется в виду обряд в ночь на Ивана Купалу, когда устраиваются шумные гуляния, а девушки пускают по воде венок, который либо приведет к ней суженого, либо утонет. В эту ночь нельзя спать, т. к. оживает всякая нечисть. (обратно) 30 Вуду — религия островов Карибского моря. Ключевая часть обрядов вуду — танец под звуки барабана. Колдуны вуду используют восковую куклу либо ожившего мертвеца, чтобы запугать врага или наслать на него порчу. (обратно) 31 Провинциал — в иерархии Католической Церкви духовное лицо, в ведении которого находятся принадлежащие к одному ордену монастыри, коллегии и прочие духовные заведения на территории данной провинции. (обратно) 32 Иэн Бэнкс (Iain Menzies Banks) — шотландский писатель (р. 1954). Пишет как «реалистичные» (под именем Iain Banks), так и научно-фантастические произведения (под именем Iain M. Banks). Рассказ «Дьявол в структуре» — литературная шутка Яцека Дукая, имитация рецензии на несуществующий роман Иэна Бэнкса. Это не первый опыт Дукая в данном жанре. В 2002–2003 гг. на страницах журнала «Science Fiction» он вел постоянную рубрику «Альтернативная книжная лавка», где публиковал рассказы-рецензии на несуществующие книги. (обратно) 33 Джеймс Клавелл (1924–1994) — американский писатель, сценарист, режиссер и продюсер. Автор романов «Король Крыс», «Тай-Пен», «Сёгун» и др. (обратно) 34 Говядина, приготовленная в жарочном шкафу. (обратно) 35 Ироническое обыгрывание польского фильма «Четыре танкиста и собака». (обратно) 36 Жолибож — район Варшавы. (обратно) 37 Иронический намёк на переговоры об отмене американских виз для польских граждан, проводившиеся в 2005 г. (обратно) 38 Ян Кобушевский — известный польский комический актёр. (обратно) 39 Богуслав Линда — популярный польский актёр. (обратно) 40 Бельведер — здание резиденции польского президента в Варшаве. (обратно) 41 Повислье — район Варшавы на правом берегу Вислы. (обратно) 42 Вильно — польское название Вильнюса. (обратно) 43 Клецки (ит.). (обратно) 44 Институт национальной памяти — комиссия по сбору и распоряжению документами, подготовленными органами госбезопасности и касающимися преступлений против польского народа в период с 22 июня 1944 г. по 31 декабря 1989 г. (создана в 1989 г.). (обратно) 45 В апреле 1989 г. состоялся «круглый стол», где встретились представители власти и антикоммунистической оппозиции, в результате чего прошли первые свободные выборы в Сейм. Первым премьером новой Польши был избран Тадеуш Мазовецкий. (обратно) 46 Лига польских семей — католическая праворадикальная политическая партия, созданная в 2001 г., объединившая ряд национально-католических и христианско-демократических групп. Дамы в мохеровых беретах — ср. с нашими пенсионерками, участвующими в прокоммунистических митингах. (обратно) 47 Юлиуш Коссак (1824–1899), Войцех Коссак (1857–1942), Войцех Вайсс (1875–1950) — известные польские художники. (обратно) 48 Моторизованные войска специального назначения. (обратно) 49 Одно из основных понятий постмодернизма, обозначающее преодоление границы, и прежде всего — границы между возможным и невозможным. (обратно) 50 Детектив Дейв Робишо — главный герой популярных криминальных романов современного американского писателя Джеймса Ли Берка. Оставив работу в полиции Нового Орлеана, Робишо поселился с женой на побережье Мексиканского залива, где держал собственную лодочную станцию. (обратно) 51 Клитус Пёрсел — персонаж романов Джеймса Ли Берка, бывший коллега Дейва Робишо по работе в полиции. (обратно) Оглавление От издателя Иоанна Хмелевская Зажигалка Витольд Бересь Аська Петр Братковский Смэш на Майорке Ирек Грин Бесхозный пес Рафал Групинский Последнее дело следователя Гощинского Артур Гурский Версия Чеслава Яцек Дукай Дьявол в структуре Рафал А. Земкевич Идеальное преступление live Анджей Земянский Кормилец, или Любовь зла… Анджей Пилипюк Самолёт Риббентропа Мачей Петр Прус Она убьет меня в четверг Мартин Светлицкий Котик Славомир Схуты Дорога через лес Марек Харны Папка Глисты, или Ловушка для писаки Послесловие Анджея Стасюка Разное, или Послесловие к послесловию   Фрагмент письма Анджея Стасюка к Иреку Грину:   Указатель трупов Составил Павел Дунин-Вонсович Об авторах   Иоанна Хмелевская   Витольд Бересь   Петр Братковский   Ирек Грин   Рафал Групинский   Артур Гурский   Яцек Дукай   Рафал Александр Земкевич   Анджей Земянский   Анджей Пилипюк   Мачей Петр Прус   Мартин Светлицкий   Славомир Схуты   Марек Харны