Сердце Льва

Под звуки ревунов вернулась в воду истерзанная касатка, крепыш оберштурмфюрер смыл из шланга кровавую память о ней. А тризну справили товарищи — белобрюхие, зубастые, разрывающие на части…

Три дня тянулось ожидание, томительное и выматывающее… Тем не менее Хорсту улыбнулась удача. На глубине пятидесяти футов он обнаружил пирамиду со входом у вершины, проплыл по узкой вертикальной шахте вниз и к изумлению своему нашел подобие закрытой двери — из серебристого, тускло светящегося во тьме металла. Восторженно осмотрелся, вытащил «взрыв-щипцы», чтобы справиться с мудреным массивными запором, и тут услышал в наушниках сигнал — тревога, общий сбор, аврал, касатки… Но пока Хорст ворочался в туннеле, запоминал местоположение пирамиды и усиленно работал ластами, все было кончено — касатки уплыли с поля боя. На поверхность, кверху брюхом. Зато появились аквалангисты, скопом, с ножами в руках. И в специальном защитном снаряжении, экранирующем действия излучателя. Весь их наглый вид говорил: а видали мы ваш пинч-эффект в гробу в белых тапках!

Только ведь воюют не числом, а умением. Хорст, пригнувшись, уклонился он ножа, взрезал нападаюшему пах и, стараясь двигаться расслабленно и плавно, с ходу встретился со следующим противником. Резанул ему запястье, приласкал коленом в живот и, не обращая более внимания, стал выискивать другого супостата — с распоротой лучевой артерией больше двух минут не живут. А побоище между тем разгоралось не на шутку. Сверкали боевые ножи, под ударами шлемов крошились стекла масок, вода помутнела от человеческой крови. Откуда-то сбоку из красного этого облака к Хорсту метнулся нападающий, но не в добрый час — получив укол в плечо, он сразу же выронил клинок. Хищной серебристой рыбкой нож спикировал на дно и, подняв напоследок муть, канул без следа в песке…

«Сам, падаль, нарвался», — Хорст взял супостата на стальной зажим и хотел было пройтись ножом по горлу, но вдруг понял, что имеет дело с женщиной. Ну русские дают, своих баб на дно морское тащат! Нет, резать женщину он не стал — полоснул ножом по шлангам и с силой, словно норовистую кобылицу, хлопнул русалку ладонью по бедру.

— Пшла!

Послушалась сразу — пробкой из бутылки устремилась наверх. Бешено работая ластами, в шлейфе воздушных пузырьков. Ее счастье, что глубина небольшая.

— Все, отходим. — Хорст дал условный сигнал и, сожалея о так и не открытой двери в пирамиде, во главе своих отправился на «Валькирию».

Ночью он проснулся от ощущения беды — «Валькирия» вся вибрировала, мелко содрогаясь от мощи моторов. Тоненько позвякивал хрусталь, тени от луны стремительно бежали по полу. «Что за черт?» — Хорст перелез через дежурную жену, схватил на ощупь трубку телефона.

— Алло, мостик? Что за спешка?

— Маневр, херр штандартенфюрер. Уклоняемся от торпед, — отрапортовал Вильгельм фон Ротенау, и в хриплом его голосе послышалась ярость. — Акустик засек три болванки, идут от русских веером. Бог даст, проскочим.

«Ах, значит, от русских и веером», — Хорст отчетливо представил звук идущих под водой торпед побледнел от злости и скомандовал в телефон:

— Алло, мостик. Объявляю нулевой вариант. Повторяю, нулевой вариант!

— Есть по нулевому варианту, — бодро отозвался Вильгельм фон Ротенау, кашлянул и гордо сообщил: — А торпеды, херр штандартенфюрер, стороной прошли. И русские свиньи сейчас об этом очень пожалеют.

— Отлично, сейчас буду. — Хорст, бросив трубку, оделся, растолкал утомленную жену и, стремглав выскочив из каюты, взбежал на капитанский мостик. — Ну, как дела?

Дела шли — «Валькирия» на глазах превращалась из праздношатающейся путаны в грозную деву-воительницу. Ревели оглушительно сирены, урчали электрические моторы, стучали по ступеням и настилу палуб пружинистые немецкие ноги. Шнелле! Шнелле! Вспыхнули, выискивая врага, мощные прожекторы, слаженно запели сонары, чуткие людские пальцы закрутили верньеры дальномеров. Из недр «Валькирии» на юте и на баке появились башни главного калибра. Есть цель, к бою готовы! Бухнули шестидюймовые орудия, разразились гибельным огнем, смертоносные стальные дьяволы с ревом понеслись над океаном. Недолет! Перелет!

— Ага, мы их взяли в вилку! — в восторге закричал фон Ротенау, глянул с нетерпением на экран радара, выругался и шепотом спросил: — А где они? — По-бизоньи заревел, топнул ногами, бешено схватил трубку телефона. — Эй, акустик, как там слышимость? Что, никаких шумов? Химмель-доннер-веттер! Сакрамент!

Он снова зарычал, выбросил за борт бинокль и негромко, словно обиженный ребенок, пожаловался Хорсту:

— Ушел, ушел, лег на дно, х…ев жид!

Ох непрост оказался «Академик Иоффе», взлететь не мог, испариться тоже, значит, залег на дно. Похоже, инженерная мысль в стране Советов не дремала.

— Ну ничего, я его еще вые…у, высушу, из Марианской впадины достану, суку! — Вильгельм фон Ротенау вынул из нактоуза запасной бинокль и велел ложиться на боевой курс — приступать к немедленному глубоководному бомбометанию.

Сделав циркуляцию, легли, примерились, прибавили ходу, приступили. Заухал за кормой, вздыхая тяжко, океан, взметались к небесам обрывки у пены, бледнела полная луна, мерцая, содрогались звезды, а разъяренный Ротенау все никак не унимался — еще заход, еще, еще. Пирамида не пирамида, Нептун не Нептун, академик Иоффе не академик Иоффе. Огонь! Огонь! Огонь!

Хорст не вмешивался — пусть побесится, отведет душу напоследок, все равно нужно убираться, так и не открыв загадочную дверь в подводной пирамиде…

Тим (1979)

Проснулся Тим от громовых раскатов — бабахнуло где-то совсем рядом, между щетинистых верхушек сосен. «Люблю грозу в начале мая», — он зевнул, лениво потянулся и, нехотя открыв глаза, разочарованно фыркнул — все вокруг было сер словно штаны пожарного. Серый полумрак комнаты, серый в полумраке кот, серая рубашка Лены спавшей «лягушкой», на животе. А снаружи было еще хуже, иссиня-фиолетово, невыразимо мрачно, дождь выстукивал на хай-хэте крыши грустную свингово-блюзовую тему: «Скоро осень, за окнами август… Хрен вам, а не ностальгически-романтический медовый месяц на берегу реки детства. И чтобы жизнь медом не казалась, идите-ка растапливайте печь».

Снова громыхнуло, но деликатнее, глуше. Ветер зашумел верхушками сосен, хлопнул резко полузакрытой рамой и погнал лиловые сполохи дальше.

Гроза уходила прочь.

— Правильно, завтра докуем. — Лена улыбнулась во сне, перевернулась на спину, открыв глаза, и крепко прижалась к Тиму. — Расслабься, тебе все это снится.

В кои-то веки они выбрались на дачу к Лене — подышать воздухом детства, побродить, взявшись за руки, по берегам сонной Оредежи и вот — низкая облачность, осадки по колено, промозглая не по сезону свежесть вечером. Гроза в начале мая это, может, и хорошо, а вот весь август напролет — сыровато для ног и утомительно для души. Приходилось днями, на радость Тихону, ловить на удочку пескарей, искать моховики и красненькие в лесу или самозабвенно сплетаться в объятиях под стук барабанящего по крыше дождя. Однако одной любовью сыт не будешь — после баловства Лена шла на кухню возиться с керосинкой, Тим садился поближе к свету и с видом академика на отдыхе лис тал какую-нибудь заумную книжонку.

В июне он прибился на практику к смежникам археологам, провел полтора месяца в поле на раскопках гнездовских курганов под Смоленском и в душе начал считать себя заправским археологом. Теперь его идеалом, объектом преклонения и подражания стал Игнатий Стелецкий, прославившийся исследованиями подземной Москвы. Вот кто истинный ученый, положивший всю свою жизнь на алтарь науки. Не какая-нибудь там кабинетная крыса, вроде папочки-академика!

Управившись, Лена звала его за стол, накрываемый обычно на веранде, затем они сражались то в шахматы, то в шашки, то в подкидного дурака, разговаривали ни о чем и снова шли сплетаться в неистовых объятиях…

А запевала-дождь все барабанил и барабанил по крыше. Словом, как-то монотонно, невесело было в просторном доме с запущенным яблоневым садом, построенном, если верить Лене, еще во времена молодости ее бабушки-колдуньи.