Княжич

- Поступай, как знаешь! - недовольно буркнула супруга. - Только убери его отсюда поскорей! И шубу его не забудь!

Половинка растущей луны, выйдя из-за тучи, осветила заснеженную дорогу, виляющую среди мрачного черного леса, по которой резво бежала две лошади, одна из которых была запряжена в сани, а другая, привязанная к оглобле, трусила рядом. Возница, согнувшись, сидел на передке. Внезапно, где-то невдалеке послышался волчий вой.

- Тпру! - негромко крикнув и взяв поводья на себя, остановил возница лошадь. Он вылез из саней, и деловито отдернув рогожку, покрывавшую сани, скатил что-то с них в сугроб на обочину. Взяв под уздцы, свободного коня, он крепко привязал его к толстой ветке ближайшего дерева. Вой приближался. Среди деревьев уже замелькали волчьи тени. Торопливо развернув лошадку, возница хлестнул ее кнутом и на ходу, с возгласом “Пошла родимая!”, запрыгнул в набирающие скорость сани.

Волки, выскочившие на дорогу, не стали, преследовать ускользающую от них санную упряжку, тем более что добыча, в виде привязанного к дереву жеребца и лежащего на обочине тела человека, никуда от них уйти не могла. Собравшаяся вокруг лежащего навзничь человека стая, расступилась перед вожаком. “Большелобый” приготовился одним рывком оскаленных клыков порвать человеку глотку. Но чувство страха внезапно охватило его. Такое же, как и много лет назад, когда он маленьким волчонком наблюдал за тем, как в муках умирают его мать и отец, братья и сестры. Ему, самому слабому из выводка, не удалось напиться материнского молока, которое пахло тогда так же, как одежда и кожа этого человека сейчас. “Большелобому”, выползшему из логова повезло. Его подобрала другая волчья семья. С тех пор он на всю жизнь запомнил этот запах, который всегда несет с собой смерть. “Большелобый” повернул голову в сторону, храпящего от испуга жеребца. Стая поняла вожака и кинулась на скакуна. Очень быстро все было кончено.

Утром следующего дня, по этой же самой дороге, низкорослая лохматая лошадка непонятной масти медленно тащила за собой сани. На санях, впереди сидел мужик в овчинном тулупе, таком же колпаке и “клевал”, что называется носом. Глаза возницы периодически открывались, туманным взглядом контролируя дорогу. Сзади него, на сене лежал страшный груз, состоящий из сваленных в кучу окоченевших человеческих тел. Были среди них и одетые и голые, целые, как будто заснувшие и изуродованные страшными ранами. У места вчерашнего пиршества волков, на которое указывали окровавленный снег и остатки обглоданных костей, он резко остановил лошадь. Спрыгнув с саней, разглядывая следы на снегу, возница прошел к месту звериной трапезы.

- Эх-хе-хе! Волки лошадку задрали! Только как они ее сюда загнали? - рассуждая произнес он. - Всадник что ли заблудился? Значит, и его косточки под какой-нибудь елкой лежат!

Интуиция не обманула возницу. У обочины дороги торчали припорошенные снегом чьи-то ноги в темно-красных сапогах.

- А тобой они, почему побрезговали? - искренне удивился мужик, разглядывая изуродованное гримасой боли мертвое лицо. - Из знатных! Одет богато! Надо будет обязательно объезжему голове сообщить!

Ему очень понравились лисья шуба и сапоги мертвеца, но, подумав, он решил оставить их на нем. Раз знатный, значnbsp;ит, будут искать его убийцу! А не дай Бог, найдут у него сапоги и шубу, разбираться не станут, его же и признают душегубом! На всякий случай возница обшарил карманы мертвеца. Ему повезло. В одном из карманов кафтана лежала горсть серебра. Обрадованный мужик за ноги затащил тело несчастного в сани, присоединив его к таким же, как и он, бедолагам и поехал дальше. Вскоре он свернул с главной дороги в сторону и через какое-то время оказался у ворот высокого сплошного забора, вокруг которого, среди деревьев, виднелись торчащие из снега могильные кресты городского кладбища да силуэт, занесенной снегом почти под крышу, маленькой деревянной часовни. За забором, зашлись громким лаем псы.

- Эй, есть там кто живой? - громко закричал он. Послышался шум открываемых ворот и из них к нему вышел седой старик, в оборванном ветхом армяке, подпоясанном какой-то веревкой.

- Что надо? - хриплым голосом спросил он.

- Вот подарки тебе в дом привез! - усмехнувшись, сообщил ему мужик.

Старик отмахнулся от его шутки рукой и пошел отворять ворота. Мужик не шутил. Заведение, окруженное глухим забором от диких зверей, действительно было домом. Божьим домом, как называли москвичи его. Сюда, зимой свозили до весны, умерших бедных, у родственников которых не было денег на покупку дров, для разогрева промерзшей земли на месте могилы и трупы неизвестных, найденные на улицах города. Весной, когда земля отогреется, их похоронят, как положено. Возница, взявшийся подработать в Земском приказе, который наблюдал за безопасностью и порядком на улицах Москвы, каждое утро, объезжал свой участок города с объездным головой и стрельцом. Трупы замерзших и убитых, попадающиеся на их пути, они собирали, а затем возница вез их в Божий дом.

Вдвоем со стариком они разгрузили сани в один из не отапливаемых бараков на территории Божьего дома. Затем, возница прошел в казенную избу, в которой располагался подьячий. С его слов подьячий, молодой парень в овчинном тулупе и подбитой зайцем шапке, записал количество мертвецов, приметы и где они были найдены. Обрадованный закончившимся общением с мертвыми, мужик вскочил в сани, и выехал в открытые стариком ворота. Старик поспешно закрыл ворота на тяжелый засов и побежал к бараку, в который они с возницей, только, что занесли трупы. Там, на столе, лежал труп того, кого возница подобрал по дороге в Божий дом.

- Андрюша! Что же они с тобой сделали? - возопил старик и заплакал, уткнувшись в грудь мертвеца. - Не уберег я тебя старый дурак! Никогда мне за это не будет прощения!

Его рыдания не прекращались. Старик как будто решил умереть, припав к недвижимому телу дорогого ему человека.

Между тем, подьячему, Кеншову Савке, потребовался старик. Закончилась стопка дров перед печуркой, и он начал мерзнуть. Старик, принятый за еду и проживание в Божий дом на зиму, обязан был быть не только сторожем, но и истопником.

- Эй, где ты старый дуралей? - выкрикнул во двор, не привыкший церемониться с прислугой Савка.

Ему никто не ответил, только из дальнего барака слышались завывания старика. Накинув на плечи шубу, Савка пошел на вой. В бараке, упав на чей-то труп, в судорогах дергался и рыдал старик.

- Родственник что ли? - сочувственно положив руку на плечо старику, спросил подьячий.

Старик, закивал головой, не переставая плакать.

- Ну, ладно! Перестань! - ласково сказал Савка, аккуратно оторвав старика от трупа. - Все мы там будем! Принеси лучше дровишек в избу, а то у меня скоро и чернила от холода замерзнут!

Старик, всхлипывая послушно пошел к выходу из барака, а Савка остался у трупа, решив получше рассмотреть его родственника. “Молодой, судя по одежде из знатных! - думал Кеншов, разглядывая покойника. - Только вся одежда испачкана рвотой! Опился что ли?”. Что-то непонятное остановило его взгляд на лице покойника. Сквозь иней покрывавший лицо отчетливо выделялись синие губы чуть приоткрытого в оскале рта. Почему на губах нет инея? Догадка мелькнула в голове подьячего! Растаял что ли?

- Старик! - громко крикнул он. - Иди сюда! И топор свой принеси!

- Господи, что случилось? - спросил его прибежавший старик.

Он уже успокоился и смирился с мыслью о смерти своего родственника.

- Дай топор! - потребовал Савка.

Старик боязливо протянул ему топорище. Тщательно протерев лезвие топора о рукав шубы, подьячий поднес его к губам покойника. Старик удивленно наблюдал за происходящим. Немного подержав топор в таком положении, Кеншов осмотрел лезвие. Отполированное до блеска лезвие, еле заметно потемнело. Не веря своим глазам, Савка еще два раза повторил эту операцию. И каждый раз лезвие, запотев, темнело. Не было никаких сомнений в том, что тело покойника почти невидимо дышало.