Бельский: Опричник

Были бы деньги, рабочие руки всегда сыщутся. За ледяную церковь взялось несколько артелей, вовсе не интересуясь, чего ради ее ладить. Плати по уговору и своевременно, вот и — ладно. Фантазии же у артельных хоть отбавляй. Они даже иконостас там наморозили, будто настоящий. Немного, правда, удивились, когда великий оружничий велел им возводить вокруг церкви крепостную стену. Не высокую, чтоб было можно без лестницы вскарабкаться, но чтобы с башнями и даже с заборолами по верху стены. Оплату посулил щедрую, потому справились со стеной быстро, наморозив ее велелепно и прочно.

У воеводы Басманова иная забота — заготовка снежков. Возами их завозили на церковный двор за ледяную крепостную стену, а затем укладывали целыми кучами на верху стены, под заборолами, чтобы под рукой были у обороняющихся.

Все готово к указанному государем сроку, о чем доложено ему без задержки.

— Молодцы, — хвалит он. — Завтра, сразу же после рассвета, штурм. Я сам встану в ряды штурмующих и поведу их. Все три сотни моей охраны. У тебя, воевода, должно быть под рукой не более, сотни. Кроме снежков — ничего. Ни у штурмующих, ни у защитников.

Штурм начался, едва забрезжил рассвет. Опередили время наемники на добрые полчаса, но стрельцы Петра Басманова не опростоволосились, не были застигнуты врасплох, встретили меткими снежками и вынудили штурмующих отступить. Самому Дмитрию Ивановичу тоже досталось несколько метких снежков в голову, но он не досадует, а радуется:

— Как не похвалить стрельцов. Не даром хлеб едят и жалованье получают.

Иначе восприняли свое отступление наемные царские охранные сотни. Их командиры, понявшие озлобленность подчиненных, посоветовавшись меж собой накоротке, решили не морочить голову, чтобы выдумать тактику для победы, а забросать стрельцов камнями, снегом лишь облепленными. Это предложил Кнутсен.

— Угодит если кому в голову, собьет спесь.

Мержерет и Вандеман поддержали своего товарища без всякого сомнения:

— Ставить нужно русских стрельцов на свое место!

— Еще как! Они должны нас уважать!

Через час все было готово к новому штурму. Двинулись царские охранные сотни. Впереди них — сам Дмитрий Иванович. Рвется вперед, несмотря на попадавшие в него снежки, даже не замечая, что оборонительный пыл на стенах спадает. Он первым, подсаженный Мержетером, оказывается на стене. Радостно возглашает:

— Победа!

Но что это: у многих стрельцов лица разбиты до крови. Одному бинтуют кисть руки льняным бинтом; стрельцы хмуры. В руках у многих камни. Они потрясают ими перед носами наемников, что вызывает у тех гнев: как могут русские недотепы так нагло вести себя с ними, наемниками?! Похоже, вот-вот начнется настоящий кулачный бой, который уже не остановишь возгласом: «Победа!»

Понял Дмитрий Иванович, что сковарничали его охранные сотни, велит сердито Мержерету:

— Уводи всех в Кремль. Да поживей!

Сам же — к стрельцам. Молчат те, насупившиеся, утирая окровавленные лица.

— Не судите строго. Я не ведал их коварства.

— Не нам судить, государь, — ответил за всех молодой, но весьма разбитной стрелец. — Тебе судить.

И все. Даже это — очень смело. Царь, однако, не одернул стрельца, но и не пообещал наказать коварно нарушивших уговор потехи. Ему, впрочем, это даже в голову не пришло. А вот воеводе Басманову он повелел, позвав с собой:

— Так устрой службу стрельцам, чтобы с моей охраной не соприкасались ни в коем случае.

— Из Москвы, что ли, всех оборонявшихся?

— Нет. Высылать не стоит. Но в Кремль им дорогу закрой.

— Хорошо, — ответил воевода, хотя, если признаться честно, ничего хорошего он в этом распоряжении не увидел: стрельцы все до одного узнают о совершенном наемниками зле и горячо поддержат ратных товарищей. Весь Кремлевский стрелецкий полк возненавидит наемников, которых и прежде не очень жаловал.

Так все и вышло. Едва сходились стрельцы и наемники, тут же возникали ссоры. Вроде бы по пустякам, но злобные, готовые перерасти в зуботычины, а то и рубку.

Дмитрию Ивановичу о каждой из них докладывали Ян и Станислав Бучинские, обвиняя в основном стрельцов и обеляя наемников, но он не очень-то верил этим докладам, понимая меж тем, что, если не успокоит ратников, неуютно ему придется на золотом троне.

Не давали ему успокоения и разговоры с воеводой Петром Басмановым, который больше обвинял его личную гвардию, а не стрельцов. Да и советовал воевода неисполнимое:

— Замени, государь, весь Кремлевский стрелецкий полк. Откажись от наемников для личной охраны. Пусть тоже разъезжаются по своим странам. Выборные дворяне, уверяю тебя, государь, и казаки надежней.

Совершенно прав воевода, тут с ним не поспоришь, но как на это посмотрят иезуиты, одобрят ли Папа Римский, Сигизмунд Третий и Юрий Мнишек? Если же они отвернутся, можно ли будет усидеть на троне? Нет, на такой риск Дмитрий Иванович не смог решиться.

А зря. Россия бы сумела защитить своего государя, стань он действительно русским царем, отцом-батюшкой для народа. И от Сигизмунда защитить. И от Папы Римского. Да и от боярско-княжеских домогателей престола.

Не понял всего этого Дмитрий Иванович, круто повязавшийся с католицизмом и сам его приняв. Сумели его так воспитать хитрецы-иезуиты и ляхи. Он видел полное успокоение Кремля, Москвы и всех иных старейших городов в скорой свадьбе. Празднества отвлекут от различных крамольных мыслей, а главное, после свадьбы можно будет постепенно избавиться и от докучливых иезуитов, и от разнузданных шляхтичей, возомнивших о себе Бог знает что.

Воздушные замки. Чтобы ускорить приезд Марины Мнишек, послал ей еще крупную сумму из царской казны, а отцу ее — отдельную мзду с просьбой поспешить, но получил вместо ответа Мнишека доклад тайного дьяка (Бельский теперь часто поручал докладывать государю о полученных доносах дьяку, находя для своего неучастия различные предлоги), который должен был бы вызвать гнев государя: «Не ехать меня приневоливает князь Московский, а лететь».

Тайный дьяк даже осмелился посоветовать:

— Расторгни договор с Мнишеками. Гони их.

— Ступай, — незлобливо остановил непрошеного советчика Дмитрий. — Я знаю, как поступить.

Он в тот же день подготовил владенную грамоту Сандомирскому воеводе на управление Смоленском, и это подействовало: поезд будущей царицы Руси поехал спешней, и к концу апреля прибыл в Вязьму, где остановился в бывшем дворце Бориса Годунова. Передохнув всего пару дней, Марина продолжила путь, и уже первого мая, в день праздника Первых всходов, невесту государя встречали верстах в пятнадцати от столицы дворяне, дети боярские, стрельцы, казаки — все в красных кафтанах с белой перевязью на груди. Кроме войска Марину встречали толпы москвичей, поляки, немцы и даже англичане со шведами. Дмитрий Иванович тайно находился в этой толпе в одежде простолюдина.

Среди встречающих не было только духовенства. Даже самого патриарха. Церковь православная протестовала: она поставила условие Дмитрию Ивановичу, чтобы до венчания Марина Мнишек крестилась в греческое вероисповедание. Государь пошел на уступки, но не полностью. Он заверил, что Марина станет посещать православные церкви, хотя тайно будет иметь для себя католическую; примет от патриарха Игнатия Святые Тайны, станет поститься не в субботу, а в среду — патриарх согласился с этим полуобращением царицы в православие, но мало кто из клира поддержал, даже опала митрополита Гермогена и епископа Иосифа, которые наиболее яро противились женитьбе царя русского на католичке, не испугало духовенство. Оно выказывало отрицательное отношение к предстоящей свадьбе совершенно откровенно, подбадривая себя: «Всех не осмелится сослать!»

На берегу Москвы-реки, перед въездам в город — шелковый шатер, шитый жемчугом и золотом. В него ввели Марину. Он полон бояр и князей, встречают с поклоном. С приветственной речью выступил князь Мстиславский. Ее дополнил князь Василий Шуйский по собственному почину, не предусмотренному загодя: