Бельский: Опричник

Богдан спешил к паперти, толпа расступалась, но без почтительного поклона. Слышались даже приглушенные реплики:

— Вот он — клятвоотступник.

Повернуться бы воеводе, поспешить не на паперть, а в свой дворец, сесть в седло, и пока толпа слушает речи, ускакать из города, и такая мысль у него появлялась, но он, не отдавая себе в том отчета, торопливо шагал к паперти. Возможно, вела его надежда повернуть толпу на свою сторону. Но скорее всего, рок вел его. Не иначе. Подталкивая надеждой уговорить казанцев примкнуть к Ляпунову.

С этого и начал свое слово.

— Вы знаете думного дворянина Ляпунова. Он всей душой был предан царю Дмитрию. Он даже подался к нему, поверив слухам, что тот жив, но с великим разочарованием покинул его, не признав в нем царя. Князь Шаховской тоже прислал мне письмо, полное разочарования и даже гнева. Я же не могу сказать ничего определенного. В дни, когда князь Василий Шуйский рвался к трону, я не покидал дома своего по сильной болезни. Прежде, как опекун Дмитрия Ивановича, я знал каждый его шаг и мог клясться, что он истинный сын Грозного, теперь же я не уверен, действительно ли спасся наш государь от руки клевретов князя Василия Шуйского, поэтому призываю вас не спешить с присягой, доколе не выяснится вся правда…

Дьяк Шульгин, стоявший прежде бездвижно, резко шагнул вперед и, буквально оттолкнув плечом Богдана Бельского, заговорил трубно:

— Можно ли слушать клятвоотступника?! Ему завещано по духовной царя Ивана Васильевича опекать сына царского, Дмитрия Ивановича, а он, великий оружничий, не мог не знать о заговоре, вот и притворился больным, развязав руки убийцам. Я твердо знаю: Дмитрий Иванович волею Бога остался живым, хотя смерти его хотел и он, — длань в сторону Бельского, — лелея свою тайную мысль.

— Напраслина! — резко ответил оружничий. — Я честно исполнял обязанности пестуна, и не моя вина, что Дмитрий Иванович более приблизил к себе шляхтичей и иезуитов, но не русских дворян и бояр.

— Слышите, он признал свою враждебность к помазаннику Божьему. Он сказал: честно служил Дмитрию Ивановичу. Сомневаюсь, как сомневаюсь и в том, что он честно служил тем царям, которые были до Дмитрия Ивановича. Он изводил их. Недаром московский люд возжелал расправиться с ним.

— Но москвичи избрали меня правителем до воцарения Дмитрия Ивановича!

Дьяк Шульгин вроде бы не услышал столь резкого возражения воеводы казанского, продолжил свою речь:

— Дмитрий Иванович никогда бы не воцарился. Он бы не доехал до Москвы и был бы отравлен, как царь Иван Васильевич, как великий князь Владимир Андреевич, как Борис Годунов, как еще молодой, но уже великий воевода князь Михаил Скопин-Шуйский, — вздох полной грудью и еще громче. — Граждане казанцы, воевода Бельский не случайно сказал, что Москва избрала его правителем. Он этого домогался прежде, домогается и сейчас. К нему приезжали челобитчики от собора Рязанского и Прокопия Ляпунова, дабы дал он согласие силой захватить трон, и он согласился.

Ему предлагал это же от низовских казаков атаман Корела, он и ему не отказал. Воевода считал, что делает все тайно, но нам все известно. Он уже вел разговоры с воеводой Арска об измене присяге. Оружничий убеждает, что это ради благоденствия Руси, но если он болеет за нее, отчего отказался от предложенного Прокопием Ляпуновым еще до кончины Михаила Скопина-Шуйского влиться в рать великого воеводы? Бельский в ответ на это отравил князя Михаила, поистине возможного спасителя Руси!

— Навет!

— Нет! Ты посылал гонца в Москву накануне торжественных пиров в боярских усадьбах в честь героя. И кто, ответь мне, подал кубок князю с ядом! Верно. Твоя сродственница.

Маленькая пауза из-за шума на площади. Шульгин поднимает руку и возглашает:

— Я не закончил свое слово.

Площадь начала успокаиваться, шум перешел в злобное рычание, которое не заглушит громкого голоса, и дьяк продолжает:

— Воевода призывает не присягать ляху Владиславу и изменить Дмитрию Ивановичу. Он говорит — Руси нужен новый царь, и этим царем намеревается стать сам. Но Бельский — опричник, по горло в крови невинных жертв, им и Малютой Скуратовым оболганных. Хотим ли мы кровавого царства?! Если да, то теперь же присягайте кровопийцу! Не хотите — давайте исправим ошибку москвичей, которые не довели до конца справедливой воли! Смерть опричнику!

— Смерть опричнику! — выкрикнули в разных концах площади перед храмом приготовленные крикуны, но толпа поддержала недружно, тогда дьяк Шульгин еще раз возгласил:

— Смерть опричнику!

Вновь подхватили этот призыв только настропаленные крикуны, а площадь снова отмолчалась, и Богдан, понявший, что собравшийся народ можно настроить против самого Шульгина, шагнул вперед, чтобы сказать слово в свое оправдание, но на паперть уже вбегали дюжие молодцы. Они в один миг заткнули ему рот, заломили руки и поволокли по ступеням вверх на колокольню.

Крикуны тем временем надрывали глотки:

— Смерть опричнику!

— Смерть опричнику!

Толпа постепенно возбуждалась, и гомон ее долетел до Бельского, которого грубо волокли по ступеням вверх.

«Все! Конец! Толпа не заступится!»

В мгновение ока пронеслась в голове вся жизнь, и несчастный сделал великое, но очень запоздалое для себя открытие: он — опричник. Но не в том понятии, какое вкладывает в это слово уже бушующая на площади толпа, а в ином, более глубинном смысле. С самых юных лет он участвовал во всех важных событиях державных, но никогда не одаривался по заслугам. Его оттесняли более пронырливые, более разворотливые, и он оставался как бы снаружи, совершенно отстраненным от общего признания. Да, он — опричник. Такова судьба! Он хотел многого, но его желания никогда не сбывались полностью, хотя старался идти к цели с предельной устремленностью.

Ступеней десять до верха. Мысли скакнули в иное: перед глазами стонущие и кричащие от боли в пыточной, из которых он выбивает не правдивые показания, а нужные ему. У иных вырывались вместе со стоном проклятия; в мыслях же проклинали его, Бельского, все жертвы.

…Храм Божий в деревне под Александровской слободой. Кубки с ядом и — проклятия княгини Евдокии.

…Река Шексна. Мать князя Владимира княгиня Евфросиния, понявшая свой конец, шлет ему на прощание проклятие.

Да, он проклят! Не единицами. Даже не десятками, а сотнями.

Вот он на верху звонницы. Его тянут к окну. Кто-то из молодцев задевает большой колокол, тот надрывно всколыхнулся. Сердце сжалось у Бельского от колокольного стона, и последнее, что пронеслось — слова хранителя бога Прова: «На Иване Грозном пресечется на троне род Владимировичей. Свершится проклятие волхвов». У него тоже в жилах кровь Даниловичей, значит, и ему рок не судил царствовать.

Поздно он сделал это открытие. Очень поздно. Осуждай теперь себя за опрометчивость, казнись, все одно — конец неминучий — вниз головой.

Казань присягнула не истинному или мнимому Дмитрию Ивановичу, а уже его тени. Князь ногайский Арслан, мстя за своего отца, утопленного по приказу Дмитрия Ивановича в Оке, отсек ему голову на охоте и ускакал в Тавриду.

Русь освободилась от основных смутьянов, увы, смута не вдруг утихомирилась. Еще много времени Земля Русская обильно питалась праведной и неправедной кровью.

Комментарии

Ананьев Геннадий Андреевич родился в 1928 году. Окончил Алма-Атинское пограничное кавалерийское училище, служил на заставах Забайкалья и Заполярья. В 1965 году поступил в Казахский государственный университет им. С. М. Кирова, в этом же году начал журналистскую деятельность.

Член Союза писателей России с 1985 года. Автор более 10 военно-приключенческих и исторических романов, выходивших в различных издательствах. Лауреат ряда литературных премий.

Исторический роман «Опричник» — новое произведение писателя.