Страница 105 из 123
По московским улицам тем временем понеслась весть о послании царя Дмитрия Ивановича, которое станут читать на Лобном месте дворяне Пушкин и Плещеев, и будто ливневым потоком заполнились улицы спешившими на Красную площадь взволнованными горожанами.
Выборные дворяне, кто в этот день стоял на стенах и на всех кремлевских воротах, всполошились. Воевода их — к Царскому дворцу, чтобы доложить о наводнивших Красную площадь горожанах, среди которых видны казаки, но его не допустили до Федора.
— Царь заседает в Думе.
— Но сообщение мое весьма важное.
— Никуда оно не сбежит. Велено не пускать никого. Вот Дума закончится, тогда — милости просим.
А в это время Гавриил Пушкин уже начал читать на Лобном месте:
— Вы клялись отцу моему не изменять детям и потомству его во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал в царствование Федора Ивановича — жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостью. Лилась драгоценная кровь лучших людей русских. Но я жалею о том без гнева: неведение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угоду Марии Годуновой и сыну ее? Им не жаль Руси: они не своим, а чужим владеют. Они упитали кровью землю Северскую и хотят разорения Москвы. Вспомните, что было от Годунова вам, бояре, воеводы и все люди знаменитые: сколько опал и бесчестия несносного? А вы, дворяне и дети боярские, чего не претерпели в тягостных службах и ссылках? А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались? Мы же хотим вас жаловать беспримерно: бояр и всех мужей сановных честью и новыми вотчинами, дворян и людей приказных милостями, гостей и купцов льготою в непрерывном течении дней мирных и тихих…
Атаман Корела не слушал воззвание разинувши рот, а по условному сигналу сосредотачивал пеших казаков у Фроловских ворот, но чтобы не привлечь внимание воротниковой стражи, решил не дожидаться всех. Лишь с парой дюжин подступил к воротникам из выборных дворян.
— Иль оружие на пол и вон из Кремля, либо, — Корела обнажил наполовину саблю из ножен, украшенных алмазами и другими драгоценными каменьями. — Я — Корела. Я слов на ветер не бросаю. Вам это хорошо известно. Выбор ваш!
Торопливо воротники побросали на пол рушницы, пики, мечи и — в толпу на Красную площадь.
— Вот так-то лучше.
Подтянулись остальные казаки. Оставив десяток на воротах, повел свой отряд пеших казаков Корела к Казенному двору. Конных он не считал еще нужным вводить в дело. Стража и там не противилась. Рада-радешенька, что отпустили живыми.
Атаман Корела к главе Казенного двора:
— Выводи посланцев царя Дмитрия Ивановича, какие имеются в застенках.
— Сейчас, сейчас. Но еще есть пленные. Казаки, дети боярские, есть ляхи и литва.
— Выводи и их.
К главе Казенного двора Корела приставил десяток казаков вместе с десятником, повелев им осмотреть все закутки.
Первыми вывели бедняг-посланцев. Все из дворян. В тяжелых кандалах. Лица в кровоподтеках, в рубцах и коростах, на теле, видном сквозь изодранную одежду, следы прижигания и истязания плетьми.
— Сейчас кузнецы придут. Собьют кандалы.
— Не теперь. На Красной площади. Пусть народ зрит, как злобствует прикидывающийся ягненком Федор.
— А что со мной? — робко спросил глава Казенного двора. — Нельзя же, чтобы по доброй воле я…
— Не трусь. Годуновы отцарствовали. Это говорю я, атаман Корела! Их песня спета!
В задачу Корелы не входил, согласно договоренности, захват Кремля и арест Федора со всеми родственниками и клевретами[32]. Его место на Казенном дворе в готовности прийти на помощь толпе, которая, как Бельский со товарищи уверяли его, непременно пойдет на штурм Кремля. А если будут иные распоряжения, исполнять их быстро и решительно.
А из Фроловских ворот выходили уже, едва волоча опухшие донельзя ноги в тяжелых кандалах, звякая ими при каждом шаге, освобожденные из застенков. Площадь моментально притихла. Пушкин прекратил читать о тех благах, какие посыплются на Русь (он делал это уже третий раз по просьбе толпы) из щедрых рук царя Дмитрия Ивановича, и только кандальное позвякивание нарушало тишину.
Вот поднялся на Лобное место первый посланный с воззванием к москвичам дворянин. Ему, первому, досталось больше всех. Истерзан. Изможден. С трудом поднял руки, окованные тяжелой цепью. Растопырил распухшие пальцы, лишенные всех ногтей.
— Глядите, люди добрые! Что творится в застенках Федора Годунова! Лучше ли он отца своего?! Не кровожадней ли?!
Площадь взвилась многоголосо:
— Долой Федора!
— Долой всех Годуновых!
Прорвался все же воевода выборных дворян на Думу. Тихо и мирно здесь. Глаголят размеренно, вовсе не тревожно.
— Да как вы можете?! Красная площадь битком! Призывы штурмовать Кремль и свергнуть государя нашего Федора Борисовича!
Федор Годунов не побледнел. Срывающимся от волнения и страха голосом велел своим советникам:
— Пойдите, успокойте.
Поднялись Мстиславский, Шуйский и Бельский, размеренным шагом направили свои стопы к Фроловским воротам и еще на подходе к ним услышали, как бурлит народ на площади.
К Бельскому подошел казак — посланец Корелы.
— Мы в Казенном дворе.
— Передай атаману, чтобы за Федором имел неотступно свое око. Как только народ ворвется в Кремль, пусть возьмет его под свою охрану. Не дай Бог разойдется толпа, не удержится от самосуда. Такого нельзя допустить. Так и передай.
— Понял. Передам.
Толпа расступилась перед князьями и окольничим точно так же, как малое время назад перед кандальниками. Тихо-тихо. Только удары молотка по зубилу, сбивавшему кандалы с очередного узника, рвали эту тишину, заставляя вздрагивать сердца.
Терпеливо ждала площадь, что скажут сановники, так много потерпевшие от Бориса Годунова. Молодой князь Федор Мстиславский лишился отца, оружничий Бельский претерпел самый великий позор, оставшись вовсе без бороды. Отросла она, почти как прежняя, но разве он может выкинуть из сердца неуемную обиду?
Так что же они скажут?!
Опередив своих спутников-князей, Богдан первым поднялся на Лобное место. Заговорил предельно громко:
— Нас послал Федор Годунов успокоить вас. Напомнить вам о крестоцеловании ему и матери его. Я не присягал им. Я присягал сыну Ивана Грозного царю Дмитрию Ивановичу. Присягал без всякого сомнения, ибо я тот, кто опекал его с самого детства. — Богдан набрал полную грудь воздуха и заговорил еще громче: — Я клянусь своей честью, клянусь честью своих родителей, честью славного рода князей Бельских, клянусь здоровьем своих детей, что все, о чем вы сейчас услышите — сущая правда. Вы знаете: по духовной царя Ивана мне определено было опекунствовать над малолетним царевичем Дмитрием. Зная коварный нрав Бориса Годунова и его устремления захватить престол, я подменил царевича Дмитрия. С согласия его матери, царицы Марии, ее отца, Федора Федоровича Нагого и ее брата Афанасия. Больше никто не был посвящен в эту великую тайну, кроме одного доверенного, кому было поручено осуществить подмену. Его, к сожалению, нет в живых. Вот и вышло, что Годунов зарезал не царевича, а подмененного юнца, а царевича Дмитрия я продолжал опекать, всячески поддерживаю его и сейчас. Сегодня законный по роду своему наследник престола Великой Руси приближается к Москве, и дело чести каждого москвича содействовать торжеству закона и справедливости!
— На Кремль! — пронесся над площадью одинокий истошный крик, и тут же многоголосье подхватило его:
— На Кремль!
Оружничий поднял руку, и народ на Красной площади постепенно утихомирился. Тогда Бельский вновь заговорил:
— Что мы ответим царю нашему батюшке на ласковое его слово к нам? Дадим ли клятву присягнуть ему?
32
Клеврет — приспешник, приверженец, не брезгующий ничем, чтобы угодить своему покровителю.