Страница 63 из 105
— Монеты,— озадаченно пробормотал он,— монеты, холодные, как лед, а с ними какая-то бумага. Что это значит, откуда они?
Мартин не знал, что и думать. Оставив вазу открытой, он снова принялся шарить на столе в поисках спичек. И ему повезло! Открыв одну из шкатулок, он нащупал в ней целый коробок.
Мартин быстро вытащил одну из них, принялся чиркать, но она не зажигалась. Вторая спичка сломалась.
— Черт побери! — одернул он себя.— Ты, наверное, думаешь, что имеешь дело с веслами! Не так быстро, старина!
Этот выговор, сделанный самому себе, помог Мартину извлечь огонь из третьей спички, и он зажег свечку. Комната осветилась. Он присел к столу и нетерпеливо придвинул к себе старинную китайскую вазу. По-видимому, до нее давно никто не дотрагивался, она была вся покрыта слоем пыли. Мартин заглянул внутрь и увидел целую россыпь золотых монет. Они ярко блеснули при свете свечи. Не веря своим глазам, Мартин поднес вазу к самой свечке, не это действительно были золотые монеты, а между ними виднелись исписанные листки бумаги.
— Странная находка,— сказал он себе и недоуменно посмотрел на вазу.— Каким образом попали сюда деньги? Может быть, в этих бумажках есть какое-нибудь пояснение?
Мартин взял листок, лежавший сверху, приблизил его к огню и с трудом разобрал слова:
XIX. ЗАВЕЩАНИЕ СТАРОЙ УРСУЛЫ
Прочитав этот заголовок, он невольно вздрогнул и оглянулся.
— Гм, завещание,— задумчиво повторил он, рассматривая листок бумаги с неровными строчками, выведенными неверной дрожащей рукой,— старуха не очень-то надежно спрятала свои сокровища; хотя она вряд ли предполагала, что умрет так внезапно и такой страшной смертью.
Мартин положил листок на стол и начал выкладывать на него монеты. Их оказалось около сотни. Под ними, на самом дне вазы, лежал еще один лист бумаги, сложенный вчетверо и исписанный той же дрожащей рукой. Должно быть, немало времени понадобилось старой Урсуле, чтобы составить свое завещание. Судя по различному почерку, можно было полагать, что она часто прерывала свое писание и затем через некоторое время вновь продолжала его. Однако, несмотря на разницу во времени, завещание было составлено хотя и по-своему, но весьма разумно.
«Я, Урсула Вессельмон,— так начиналось завещание,— родилась 10 января 1790 года в городе… (здесь было указано место ее рождения). Я рано потеряла своих родителей, и родные мои обо мне не заботились. Я служила у богатых людей, пока мне не минуло пятьдесят лет. Тогда стало мне трудно найти себе место, потому что никто не нуждался в старухе.
В это время могильщик кладбища Святого Павла Самуил Барцель, моложе меня несколькими годами, искал себе пожилую помощницу, говоря, что он слишком беден, чтобы жениться и содержать детей.
Все мои родные в это время уже умерли, и я поселилась у могильщика, не спрашивая его о жаловании, потому что видела, как он был беден, а я хотела иметь на старости лет лишь спокойное пристанище.
Он был странный, немного грубоватый в обращении, но в душе все-таки добрый человек. Оттого-то я и терпела от него все, даже иногда и голод; я не покидала его и даже мечтала, что он сделает меня своей женой.
Я прожила три или четыре года в его доме. В один прекрасный день — я помню это как вчера, было довольно холодно — ему заказали выкопать к завтрашнему дню могилу.
Самуил Барцель тотчас же принялся за работу, но земля была мерзлая, и он вынужден был работать и ночью, чтобы успеть в срок.
Он редко рыл могилы по ночам, но тут, как видно, вмешалась судьба.
Я не хотела ложиться, пока Самуил работал, и хотя было очень холодно, укуталась в платок и около полуночи вышла.
Глубокий снег лежал повсюду. Я стала искать Самуила около свежевырытой могилы, черные края которой резко выделялись среди белого снега, но его нигде не было.
Я подумала, не стоит ли он в самой могиле, и направилась туда, пробираясь между надгробьями и крестами.
Но напрасно заглядывала я в могилу, напрасно звала его — он не откликался.
Где же он мог быть?
Он никогда не уходил с кладбища, особенно ночью.
Вдруг в лунном свете я увидела его стоящим у калитки, выходящей на дорогу, которая ведет из города ко дворцу принца; он наполовину был скрыт каменной колонной и, казалось, что-то высматривал или к чему-то прислушивался.
— Что он там делает? — спросила я сама себя и из любопытства пошла к нему.
Было холодно, и я сильно озябла.
Самуил Барцель поставил свою лопату и в ту минуту, когда я подошла к калитке, направился куда-то по дороге.
— Что он задумал? — спрашивала я себя.— Что он ищет в лесу, что заметил там?
Я ждала у калитки. Вскоре он возвратился, держа что-то на руках.
Я очень испугалась.
— Урсула! — проговорил он вполголоса, увидев меня.— Смотри, ребенок!
— Как,— воскликнула я,— что это значит? Что вы намерены с ним делать?
— Послушай, Урсула,— продолжал он шепотом, укрывая совсем озябшего новорожденного ребенка,— ужасно было смотреть! Вообрази, молодая женщина положила там около дерева своего ребенка и ушла.
— И вы подобрали его?
— Он ведь умер бы от холода, Урсула, он уже наполовину замерз!
Самуил Барцель, этот обычно грубый и неприветливый человек, был в эту минуту нежнее и чувствительнее меня.
— Что вы с ним собираетесь делать? Чем станете его кормить, Самуил? — воскликнула я.— Не хватало нам еще чужих детей! И что люди обо мне подумают?
— Пусть думают, что хотят,— отвечал он. Затем взял лопату и сам понес ребенка домой.
Я шла за ним, ворча то громко, то про себя.
Теперь мне больно об этом вспоминать, но тогда я именно так думала.
Нам и без того часто нечего есть, а тут еще дитя — чужое дитя, к тому же, о котором каждый может подумать, что оно мое!»
Мартин невольно улыбнулся, вспомнив, как Урсула вечно уверяла его, что ни одна мужская рука ее не касалась и что маленький Иоганн на самом деле найденыш. Завещание подтверждало это, но Мартин и без того не сомневался в правдивости ее слов.
«Маленький новорожденный мальчик,— писала далее Урсула,— был очень слаб и болен. Холодный ночной воздух пагубно отразился на его здоровье, и если бы он оставался на дороге еще несколько минут, то, о Боже, его уже нельзя было бы спасти, он погиб бы! Много трудов стоил мне уход за ним. Часто я недоедала, чтобы купить ему немного молока. Самуил Бар-цель тоже любил маленького Иоганна, как своего родного ребенка.
Но он все-таки на мне не женился, хотя и видел, что я заменяла ребенку мать.
Так проходили годы. Маленький Иоганн рос, как положено, но не хотел учиться говорить, и вскоре мы заметили, что он нем. Очевидно, на морозе он лишился способности говорить.
Я была очень недовольна, что приходилось содержать лишний рот, и не раз бранилась из-за этого с Барцелем. Теперь я чувствую свою несправедливость; не будь Иоганна, я не испытала бы многих счастливых дней на исходе своей жизни.
Недаром говорят, что подкидышам везет. Снова-таки по велению судьбы, маленький Иоганн, начавший уже ходить, вышел однажды из калитки и перебежал через дорогу. Его все тянуло к деревьям, где он когда-то лежал. Вдруг его задела коляска и сбила с ног. Тут подошел князь Монте-Веро, поднял его и на руках принес к нам.
Так мальчик узнал князя и полюбил его. Я понимала все его жесты и знаки и видела, что он все время думает о князе.
Когда через несколько лет Самуил Барцель заболел и был при смерти, я побежала во дворец на Марштальской улице и сообщила об этом князю; он приехал, и когда старый могильщик навеки закрыл глаза, он взял к себе маленького Иоганна, а вместе с ним и старую Урсулу.
Все было так, как я описываю, в том беру Бога в свидетели.
О матери маленького Иоганна я никогда ничего не слыхала. Как обрадовалась бы она, узнав, что князь взял на себя заботу о мальчике!
Мои дни проходят спокойно и счастливо, мне не на что тратить деньги, которые князь велит мне ежемесячно выплачивать.
В то время, как я пишу, я уже успела скопить восемьдесят золотых монет, и сумма все увеличивается.