Смертельный архив

– Еще один: летят русский, немец и американец в самолете…

– Девушки, можно, украду больного на пару минут? – прервал друга Звонарев, заслужив недовольные гримаски.

– О, Саня! – Николай схватил ладонь коллеги и долго тряс. – Скажи им, что я здоров! «Лежите, больной!» – передразнил он неизвестно кого. – Сколько можно лежать, работать надо!

– Я к тебе по делу. Важному. Кстати… – капитан протянул пакет с апельсинами. – Выздоравливай, поправляйся, что там еще в таких случаях говорят…

– Так… – коллега сразу посерьезнел, уловив тревогу. – К черту формальности, излагай!

Звонарев быстро и четко пересказал все, что случилось в кабинете Пушенкова. Большое каменное лицо Юркова ничего не выражало, но капитан интуитивно чувствовал, как оно недовольно кривится – слишком долго работали бок о бок, научились понимать друг друга с полуслова.

– Короче, жопа, – лаконично закончил капитан, – теперь у меня есть лимит времени, в который надо уложиться. Ну и, по возможности, выжить: не просто так в меня палили, перешел кому-то дорогу.

– Что думаешь делать?

– Поеду, снова навещу Князя.

– А если от него стрелок? Странное совпадение, не находишь – он дает адрес, вечером едем и чудом остаемся живы.

Мимо них прошаркал тапочками столетний дед. Звонарев молчал, пока он не отошел достаточно далеко.

– Думал об этом… Вряд ли Луганского работа: ему архив нужен, а не моя голова. Смысла нет убивать – по крайней мере, на первый взгляд… Но, даже если от него, идти не к кому. Если хочу что-то сделать, без помощи не обойтись.

– Сань… – Юрков кашлянул. – Почему для тебя важно найти убийцу? Может, правда Ерема от сердца скопытился, а мы пустышку тянем? Да если и убийство – помер Максим, и хрен с ним: дела нет, улик нет…

– Это личное, еще с той службы. Он меня часто выручал, а то, что начал документы эти продавать, так ведь действительно с ума сошел. Психам даже убийство с рук сходит!

– Не сравнивай безумное убийство и торговлю информацией. Безумный – не безумный, а денежку получал немалую. Скурвился, и не списывай на болезнь… разве что сучью, так она врожденная! – Коля отвернулся.

– Давай проедем для ясности, – Звонарев примирительно хлопнул друга по плечу. – В основном профессиональный интерес, плюс хочется глянуть в глаза мрази, решившей нас ухлопать.

– На меня можешь рассчитывать. День… максимум два, я выйду отсюда. Сразу возьму за свой счет, будем работать.

– Нет, Коля, не пойдет. Один раз схлопотал пулю – мало? Ты мне в прокуратуре нужен: может, понадобится что-то узнать, «пробить»… Работай спокойно – я, как что узнаю, сразу отзвонюсь. Лады?

– Но…

– Не спорь, я старше по званию… по крайней мере, пока. – Звонарев шутливо нахмурился. – Ладно, поехал…

– Постой. Ты на маршрутке?

– Да, мою не сделали… наверное, уже не сделают: мастер такую сумму заломил, что проще новую купить.

– Погоди… – Юрков забежал в палату и вынес ключи. – Бери мою… если она еще стоит. Доверенность на предъявителя в козырьке.

– Вот за это отдельное тебе… Сподручнее будет, – капитан спрятал ключи в карман.

– Удачи. Смотри, не лезь особо. Чуть что, звони.

– Обязательно.

Следователи обменялись крепким рукопожатием.

Из больницы Звонарев ехал с чувством приятной теплоты, знакомой всякому, кому повстречался на жизненном пути настоящий друг.

Маршрутка ехала по Золотникам – старому району с изысканными домами купцов и уродливыми, выросшими за каких-то десять лет коробками торговых центров. Александр здешние кварталы изучил как свои пять пальцев – тут прошло его детство и большая часть юности, выкурена первая сигарета и потискана первая грудь. Под гитару вечерами пелись блатные песни, спирт продавался по десять рублей «чекушка», закуску тайком несли из собственных холодильников – кто что может. Здесь же в драке капитану сломали нос, который с тех пор смотрит чуть влево, и здесь же был самопальный спортзал дяди Антона, где районные пацаны занимались бесплатно.

Каждый раз, проезжая родные места, Звонарев чувствовал щемящую тоску по ушедшим временам и рано почившим друзьям – одних забрал алкоголь, других наркотики… пришла новая эпоха, новые идеи и новые удовольствия, доступные каждому.

Неожиданно капитан решил зайти к матери, благо изученными тропками всего пять минут ходу. Расплатившись с водителем, он купил в магазине торт и, петляя между старыми гаражами, скрываясь под козырьками от непостоянного дождика, вышел к знакомому подъезду.

– Кто? – бдительно осведомился домофон родным голосом.

– Я, мам.

Запиликала, открываясь, дверь.

– Похудел! – мать критически оглядела капитана со всех сторон. – Поди, ешь одну быструю лапшу?

Она, конечно, права…

– Да нет, хорошо ем. Держи тортик, – он разулся и прошел в маленькую, знакомую с детства кухню. – Где чай?

– Погоди с тортом, садись – будем борщ есть.

– О, это мы с превеликим! – Звонарев довольно обхватил живот обеими руками.

– А врешь, что нормально питаешься!

– Надо тебе в следователи идти вместо меня.

– Налетай, шутник, – она поставила на стол глубокую тарелку наваристого, с большим куском мяса, борща.

Мать всегда была у него одна, и он у нее один – отца капитан никогда не видел… почти никогда, об этом чуть ниже – даже фотографии не осталось: ушел, когда маленькому Саше не исполнилось и года. Она никогда не говорила о нем, на вопросы не отвечала и предпочитала тему замалчивать… Подросший сын начал выяснять настойчивее – ведь пацану нужен отец! – но однажды заметив, как мама болезненно реагирует на такие разговоры, замыкается, становится раздражительной… просто перестал ее тревожить: родной человек дороже чужого, пусть и однокровного, родственника.

Учился Звонарев средне, много занимался спортом, с пятнадцати – как все подростки – стал пропадать на улицах… обычная жизнь обычной семьи, без особо волнительных происшествий. Мать работала водителем трамвая, по двенадцать часов через день, так что большую часть времени Сашка был предоставлен самому себе… или, что чаще, предоставлен к услугам Машке Орловой, признанной красавицы двора и школы, которой посвятили стихов и песен великое множество. Естественно, при таком количестве ухажеров чемпион района по боксу был обласкан – кого ж брать в телохранители, как не его? – и даже дважды целован в щеку – один раз тайно и один раз прилюдно.

Именно Машка, выскочив замуж за мелкого фарцовщика и ранив Звонарева в самое сердце, косвенно стала причиной их любви со Светой – будущая жена посочувствовала страдающему однокласснику: подошла и сказала, что все будет хорошо… Он посмотрел в ее светло-зеленые, с веселыми искорками, глаза; на милую улыбку, от которой она всегда розовела и появлялись ямочки на щеках… Предательница Орлова была забыта в ту же секунду – молодость не умеет долго быть раненой.

В общем, детство как детство, если бы не один эпизод, надолго оставивший – да и не забытый полностью до сих пор – неприятный душевный осадок.

Случилась в тот год крайне мокрая осень – это Звонарев помнил отчетливо. Мать работала на смене, Сашка пришел из школы и едва успел заварить чай – раздался звонок в дверь. На пороге стоял незнакомый потрепанный мужчина – слегка за сорок, лысоватый, с коричневым советским чемоданом и в старой, больше его головы, шляпе. Звонареву сразу не понравились глаза гостя – тускло-серые, цепкие, они буквально за секунду обежали все, за что могли уцепиться. Мужик улыбнулся во весь ряд крупных, никотиново-желтых зубов, поставил чемодан:

– Ну, здравствуй, сын!

Попытался обнять, но Санька, в свои шестнадцать на голову выше и в два раза шире, не позволил:

– Ты кто такой?

– Не узнал, – вздохнул отец – а ведь я тебя качал, в две ладони умещался!

– Знать тебя не знаю, чушь несешь какую-то… вали отсюда! – Звонарев хотел закрыть дверь, но мужик успел протянуть фотографию: на ней мама держала тугой комок с ребенком, а рядом этот… с букетом, усами и улыбкой.