Овечья шкура

Только я открыла рот, чтобы сообщить Горчакову, что он — уникальный болван и на этот раз паршивым букетиком не отделается, поскольку Зое фантастически влетело от шефа (слава Богу, он хоть в машине успел пробежать глазами документ и в результате вернулся с полдороги), — как Горчаков заявил, что за сорок минут, истекшие с момента его faux pas[4], он успел подарить Зое целых два букета и мороженое. Но прощения не получил: букеты были выкинуты в окно, а мороженое — в урну.

— Ладно, дай ей успокоиться, — посоветовала я Лешке, — а потом повтори фокус. Подари что-нибудь в коробочке с бантиком. Она не утерпит, ей захочется посмотреть, что там, а после того как она развяжет бантик, выкидывать все это в мусорку будет уже неудобно.

Горчаков резко повеселел и потребовал пищи Духовной и плотской, то есть чаю с бубликами и рассказов о свежих преступлениях.

— А то я со своими взяточниками закис в собственном соку. Что там у тебя по маньяку?

Я добросовестно рассказала Лешке про то, что мои девочки со связанными руками странным образом пересеклись с бизнесменами, мрущими как мухи, в точке “Александр Петров”, и дала почитать свои конспекты синцовских бесед с девушками из Курортного района. Горчаков, шумно пережевывая пищу, схватил мои бумажки, пробежал их глазами и вдруг попросил протокол допроса Люды Хануриной.

Я послушно достала из сейфа допрос Люды и, глядя через горчаковское плечо, стала перечитывать показания, гадая, чего хочет Лешка.

— Вот смотри, — он бросил протокол допроса на стол и ткнул пальцем в строчки про приметы парня, приходившего за Вараксиным. — Твой Петров засветился и там, и там. Сравни приметы, названные Людой, и приметы со слов девушек, к которым маньяк приставал на пляже.

Я положила рядом две бумаги и добросовестно сравнила. А что, пожалуй, Лешка прав.

— Смотри, — не умолкал он, — Люда говорит, рост сто восемьдесят. Стелле он показался очень высоким — ну так она лежала и смотрела на него снизу. Не худой и не толстый — это и есть нормальное телосложение. Глаза маленькие и глаза близко посаженные — что-то общее в этом есть. Губы узкие и там, и сям. Люда просто грамотно, протокольно выражается, а суть одна и та же.

— К сожалению, не одна и та же. Да, приметы расплывчатые, и к ним можно примерить кого угодно. Да хоть тебя, — сказала я, и Горчаков стал придирчиво себя осматривать. — Но есть одна существенная деталь — пирсинг.

— Да, — согласился Горчаков. — Если бы пирсинг у него появился к моменту похищения Вараксина… Но тут все наоборот — летом кольцо в губе есть, а осенью нету. Слушай, а может, он просто его снял?

— Может, все может быть. Но дырка-то должна была остаться? Ты не знаешь, за какое время дырки в губе зарастают?

— Не знаю, — сказал Горчаков с сожалением, на всякий случай ощупывая свою нижнюю губу.

Я набрала номер Коленьки Василькова, по которому уже соскучилась, и попросила его притащить Люду, чтобы мы вместе поехали на “Звездный” рынок и выбрали кроссовки. Заодно спрошу у Люды, могла ли она не заметить дырку на губе у парня, забравшего Вараксина. Васильков радостно защебетал, что все исполнит в лучшем виде, и что он приедет с распечаткой исходящих звонков с трубки Островерхого, которой пользовался наш загадочный господин Петров, и что там есть кое-что интересное.

Прибыла эта сладкая парочка буквально через сорок минут. Васильков, как всегда, излучал любовь к жизни, а Люда — мертвящий холод. Она категорически опровергла предположение, что могла что-то во внешности парня упустить. Ни дырки, ни заросшей дырки, ни даже прыщика на губе у парня не было.

Васильков положил передо мной распечатку звонков. Количество их потрясало — еще бы, за три дня наговорить на шестьдесят долларов… Тем не менее Коленька отчитался практически по каждому звонку. Около двадцати номеров зависали — в настоящее время уже не обслуживались, два были зарегистрированы на умерших людей — слава Богу, умерших своей смертью. Два номера были квартирными телефонами, работящий опер Васильков успел даже проверить их по “квартирной” базе и приложил справки о том, по каким адресах установлены телефоны и кто в этих квартирах прописан. Мы с Горчаковым хмыкнули одновременно — прочитав, что в каждой квартире имелась несовершеннолетняя девочка.

Остальные звонки приходились на мобильные телефоны старьевщиков из “Олимпии”. И только один номерочек стоял особняком: номер телефона Управления кадров ГУВД.

Посовещавшись с Васильковым и Лешкой, мы пришли к выводу, что из звонка в “кадры” ГУВД мы ничего не выжмем. Конечно, надо там поспрашивать, не знает ли кто Островерхого, но надеяться, что люди вспомнят, кто им звонил в пятнадцать часов в августе прошлого года, по меньшей мере глупо.

В общем, мы с Коленькой стали собираться на вещевой рынок; Люда, как всегда, безучастная, сидела в углу, заплетя худые ноги и подпирая кулаком подбородок, а Лешка все листал копии объяснений девушек из Сестрорецка.

Я выразительно позвенела ключами у него над ухом, но он отмахнулся и продолжал читать. И вычитал.

В ответ на пинок, означавший, что его сидение в чужом кабинете, в то время как хозяйка его собирается уходить, уже неприлично, Горчаков, не отрываясь от бумажек, почесал спину и сунул мне под нос одно из объяснений.

— Вот твой Петров, — пробормотал он, и я выхватила у него листок. Это объяснение я еще не успела прочитать. А там, помимо довольно приличных примет развратника с кольцом в губе, упоминалось, что развратник показывал некий документ, видимо, должный вызвать к нему доверие и уважение. Документом, по словам девушки, был потрепанный студенческий билет какого-то медицинского института. На имя Александр. Только фамилия — не та, что мне хотелось бы. Не Петров. А какая — девушка не помнила.

Объяснение тут же из моих рук перекочевало к Василькову, который недоверчивым взглядом впился в неровные строчки.

Ехать куда-то мне мгновенно расхотелось. Неужели придется прочесывать все медицинские вузы города в поисках мифического Александра? Судя по мигом скисшему Василькову, ему в голову пришли те же мысли.

— Почему вы решили, что не Петров, если девица не помнит фамилию? — нервно спрашивал он, но дочитав до конца, и сам понял; девица особенно подчеркнула, что фамилия какая-то простая, оканчивающаяся на “ов”, но точно не Иванов и не Петров. Коленька зачем-то заглянул на оборот листа, но и там фамилия Петров не фигурировала.

— Коленька, пока мы едем до рынка, есть время на размышления, — поторопила я его, опасаясь, что и второй день в плане подбора кроссовок пройдет впустую.

Вздыхая и сетуя на злую судьбу, Коленька потащился позади нас с Людой на выход, но в конце коридора резко притормозил.

— Слушай, Маша, — сказал он, — голова у меня дырявая я же в машине таскаю вещи Кати Кулиш. Те, что мы в морге получили. Забери-ка их, пока я помню.

— Ну давай, тащи, — согласилась я.

Мы с Людой вернулись в кабинет, а Коленька, насвистывая, поскакал вниз по лестнице, пообещав мигом появиться. И вправду, не успела под окном пискнуть сигнализация его машины, как он уже влетел ко мне с узелком. Принюхавшись, я уловила уже знакомый затхлый запах и решила посушить вещички, разложив их на подоконнике, пока я езжу по делам. Развязав узелок, я достала из сейфа пинцет и на полотне оберточной бумаги расстелила предметы одежды, содержавшиеся в упаковке. Особенно бережно я уложила колготки — судя по показаниям Алисы Кулиш, колготки надел на Катю преступник, а значит, где-то взял их для этой цели. Колготки заслуживали самого пристального изучения.

Не в силах справиться с профессиональным любопытством, несмотря на то что еще несколько минут назад именно я всех торопила, я вытащила из сейфа пакет, который привез мне Васильков из розыскного отдела, с вещами Зины Коровиной; мне хотелось сравнить колготки.

Положив рядом две пары колготок — черную и телесную, я стала присматриваться к ним и обнаружила, что эти колготки явно из одной партии. Различие имелось только в цвете, а качество было идентичным, отнюдь не на уровне мировых стандартов.

4

Faux pas (франц.) — ложный шаг.