Героев не убивают

Ладно, начнем собирать дело по крупицам, по зернышку. В конце концов, я расследую похищение человека, а не разбой, в ювелирном. Вот похищение я и отработаю как следует. А на личную жизнь, как всегда, времени уже не останется.

Глава 11

Неприятных разговоров состоялось гораздо больше, чем даже я ожидала. Не считая шефа, двое зональных из городской, зампрокурора города, отдел кадров, несколько назойливых журналистов… Кончилось тем, что я сбежала из родной прокуратуры под благовидным предлогом обсудить план расследования с сотрудниками ФСБ.

Оба чекиста сидели в небольшом, но аккуратном кабинете, где, в отличие от милицейских и прокуратурских помещений, под столами не пылились пустые бутылки, маскирующиеся под изъятые с места происшествия вещдоки, на столах и подоконниках не валялись бумаги россыпью и пачками, и корзина для бумаг была девственно пуста.

Встретили они меня приветливо и сразу стали угощать чаем из красивого сервиза, а не как в милиции — из щербатых сосудов, употребляемых для всех видов жидкости, включая кофе, водку, суп и рассол. За чаем я им рассказала о своих соображениях по поводу возможности расстрела людей в магазине одним из похитителей жены Масловского.

— Ой, Маша, кривите душой, — хитро посмотрел на меня Царицын. — Как это он в магазине своих пальцев не оставил?

— Что вы имеете в виду? — Я уставилась на него, искренне не понимая.

— А гильзы?

— Что гильзы? — Вот тут я покраснела и мысленно обругала себя за это.

— Неужели специалисты Скотланд-Ярда не найдут на гильзах отпечатков? — продолжил Царицын.

Меня окатило волной ужаса. Ко всем моим неприятностям мне не хватало еще утраты вещдоков. Ведь просила Лешку сделать все в обстановке строгой секретности… А как говаривал старина Мюллер, — то, что знают двое, знает свинья.

— Да ладно, Мария Сергеевна, — Царицын подвинул мне конфетку, — не переживайте, никто вас не сдал. Это специфика нашей организации такая, мы должны все знать о людях, с которыми работаем. Чем мы можем помочь?

Справившись с волнением и сразу прикинув, что теперь надо выбирать выражения не только в телефонных разговорах, но и дома, и в кабинете, я попыталась связно объяснить, что надо, конечно, составлять композиционные портреты похитителей и предъявлять их инспектору ДПС, на глазах которого похищение происходило, а также плотно заниматься деятельностью Асатуряна в последний месяц его жизни — распечатки его телефонных разговоров, допрос свидетелей, в чем я рассчитываю на содействие оперативников. А сама я попытаюсь размотать, откуда пошла информация про похищение в прессу. Я уже знаю, что телевизионщикам ее сообщил журналист Трубецкой, поэтому надо закрепить данные, полученные от Скачкова и допрашивать Трубецкого. И не помогут ли мне доблестные чекисты его найти и вызвать.

После этих моих слов Крушенков лениво кивнул в сторону Царицына:

— Ну, это к Андреичу. А Юрий Андреевич Царицын пообещал к завтрашнему дню высвистать мне Трубецкого и спросил, где я предпочитаю его допрашивать — у себя в прокуратуре, у них в ФСБ или в редакции, вернее, в офисе Трубецкого.

Конечно, я выбрала прокуратуру. В ФСБ хорошо допрашивать человека, если от исхода допроса зависит, отметит он пропуск и уйдет или поедет прямиком в изолятор на Шпалерной. А обычный допрос, к тому же достаточно амбициозной личности, вполне может иметь место в нашей обшарпанной прокуратуре, где со стен падает штукатурка, а в период максимальных осадков прямо на посетителей протекает потолок.

Я попросила разрешения позвонить и, порывшись в записной книжке, набрала номер мобильного телефона Елизаветы Энгардт. Мне повезло, она ответила сразу. И даже сразу догадалась, что мне нужен Скачков.

— Маша, я вас расстрою. Он опять в запое, уже второй день на работу не выходит.

— Лиза, а вы не дадите его домашний адрес?

— Сейчас, мне надо порыться. — И после паузы Энгардт продиктовала мне название улицы и номера дома и квартиры.

— С кем он живет, Лиза?

— Насколько я знаю, один. Он развелся год назад, жена уже вышла замуж за другого, квартиру они разменяли.

Я сердечно поблагодарила Елизавету и в ответ услышала:

— Не стоит, Маша, это пустяки. Вы чем сегодня вечером занимаетесь?

— Пока не знаю, — удивилась я, — а что?

— У меня две контрамарки в театр, не могу найти компаньона.

— А на что?

— В том-то и дело, что на оперу. Гастроли Большого. «Дон Карлос».

— И вам не с кем пойти? — поразилась я.

— Дело в том, что у нас народ насчет культурки-то не очень…

— Да уж. Лиза, мне, конечно, очень хочется сходить… Можно, я позвоню ближе к вечеру, когда определюсь?

На этом мы попрощались; мне, конечно, хотелось сходить в театр, но еще больше хотелось сходить туда с Елизаветой Энгардт. Надо будет как-то изловчиться и выбраться. Решив, что я изловчусь, я предложила чекистам сопроводить меня домой к журналисту Скачкову, чтобы допросить его, как предлагает УПК, «по месту нахождения свидетеля». Царицын скривился и сослался на какие-то срочные дела, а Крушенков обрадовался и тут же принял низкий старт.

Через пять минут мы с ним уже ехали к «месту нахождения свидетеля», в новостройки.

— Как тебе с Царицыным работается? — осторожно спросила я Сергея, когда мы отъехали от Литейного на почтительное расстояние.

— Наш ответ Керзону? — усмехнулся Крушенков. — Теперь ты на него решила установочку сделать?

— Да нет, просто тебя я знаю, а с ним не сталкивалась никогда.

— Понятно. Ну, что могу сказать: опер он хороший. Непревзойденный агентурист. Интеллектуал.

— Даже так?

— Ну а как же. В застойные годы университет курировал. Между прочим, юрфак.

— О-о! А как же он к вам попал? Специфика-то другая…

— Ну, с тех пор воды утекло много, кое-что изменилось. Царицын еще хороший вариант, а то нам таких насовали в отдел…

— А чисто по-человечески? Как тебе с ним работается?

— Нормально. Все нормально. — При этом Крушенков не смотрел на меня, а стал вдруг чересчур внимательно следить за дорогой. Я решила больше не приставать к нему с Царицыным.

Много раз я убеждалась, что Крушенков патологически не способен за глаза обсуждать других людей. Если речь идет о лицах, к которым он хорошо относится, любые укусы он в корне пресекает заявлением: «Попрошу о моих друзьях ничего плохого не говорить», или «Этот человек — мой личный друг, и я не хочу слушать про него гадости». Если же обсуждаются неприятные ему особы, он просто избегает разговора.

Мы довольно быстро доехали до нужной улицы, нашли нужный дом в глубине микрорайона и поднялись на четвертый этаж. На звонок нам открыла сухонькая старушка.

— Вам Андрюшу? — спросила она, и мы, переглянувшись, молчаливо решили не показывать удостоверения.

— Вчера заперся у себя, пьет, наверное, — доверчиво продолжала она. — Или спит. Он, когда так долго не выходит, обязательно спит. Бедный парень, — вздохнула она. — А вы с работы?

Мы неопределенно покачали головами, но старушка, видимо, уже для себя решила, что мы хорошие.

— А он один выпивал? — спросила я.

— Вы знаете, я не видела, как он пришел. Но даже если он не один был, они себя очень тихо вели. К нему такие приличные ребята ходят, очень тихо себя ведут. У него все друзья такие интеллигентные, всегда здороваются, обувь снимают…

Сергей попросил разрешения постучать в комнату к Скачкову и долго стучал. А старушка в это время рассказывала нам, какой Андрюшенька хороший сосед, какой он талантливый, на телевидении работает, какой заботливый, всегда ей приносит картошку и хлеб, когда она попросит, и за лекарствами ходил, когда она приболела. А жена у него была ленивая и стервозная; правильно он ее выгнал, она его не понимала… Я поймала насмешливый взгляд Крушенкова, конечно, может, жена и стервозная, только слабо верится в то, что это он ее выгнал, скорее наоборот — раз такой завидный парень до сих пор прозябает в коммуналке, навещаемый только собутыльниками.