Дорога соли

Бывают ли такие прощальные письма, которые наверняка приносят человеку мучения? Что он подразумевал под «спящим зверем»? Эта фраза буквально изводила меня, вызывала какое-то непостижимое волнение, сидящее где-то глубоко внутри. До сих пор моя жизнь была размеренна, устойчива, спокойна и монотонна. Так продолжалось уже давно, но тут у меня возникло чувство, будто что-то должно перемениться.

На следующее утро я отправилась в спортзал и в течение часа сосредоточенно бегала, шагала, ходила на лыжах и поднимала тяжести. Потом приняла душ, переоделась и явилась в свой офис точно без десяти девять, как делала каждый рабочий день. Там я включила компьютер, изучила повестку дня и составила список дел на день с указанием расхода времени в порядке первоочередности.

Я всегда искала защищенности, какой бы сферы моего бытия это ни касалось, но, как говорится в старом афоризме Бенджамина Франклина, в этой жизни нельзя быть ни в чем уверенным, кроме смерти и налогов. Не будучи высокого мнения о предпринимательстве, я почему-то выбрала для себя именно эту стезю. Я исправно исполняла в своей фирме обязанности бухгалтера по налогам, и жизнь моя катилась по гладкой, накатанной дороге: день да ночь — сутки прочь. Как правило, я уходила из офиса в половине седьмого, на метро добиралась до дому, стряпала себе незатейливый ужин, читала какую-нибудь книжку, смотрела по телевизору новости и еще до одиннадцати в одиночестве укладывалась в постель. Иногда я выбиралась в город, чтобы встретиться с друзьями, познакомиться с кем-нибудь. Порой отправлялась в «Уэстуэй» или в «Кастл», [1]где можно заниматься скалолазанием, и выматывалась там до умопомрачения. Это была единственная моя уступка прежней, утерянной Иззи, которая еще жила где-то глубоко в моей душе. Вот так я и существовала.

Меня больше ничего не связывало с той девочкой, которой я была когда-то, в прежней жизни. Впрочем, нет, у меня была еще Ив.

Я была знакома с ней с тринадцати лет. Она переехала в наш район со своим отцом. Ив была полная противоположность мне: хорошенькая, интересная и гораздо более утонченная, чем все остальные, у которых в голове было поскорее проткнуть себе уши английской булавкой и принять участие в панк-революции, правда несколько уже припозднившейся. Ив носила настоящие уэствудовские брюки в стиле бондаж и рваные футболки, искусно завязанные узлом на животе. Во всем этом, да еще и с желтыми волосами, напоминающими цветок одуванчика, она выглядела как настоящая Дебби Харри [2]Все просто обожали Ив, но почему-то именно я выбрала ее себе в подруги и обратилась к ней в то первое субботнее утро, когда получила сногсшибательное письмо отца.

— Приезжай, — сказала я ей по телефону. — Мне нужна моральная поддержка.

— Да ладно тебе! — Тут в трубке раздался звонкий смех. — Хорошо, потерпи полчасика, получишь у меня поддержку, только аморальную. Так будет куда интересней.

На похоронах она была со мной и по-настоящему плакала, даже глаза ее покраснели, в то время как я сама перенесла всю церемонию с каменным лицом и не проронила ни слезинки. Все, кто меня не знал, искренне были уверены, что дочка Энтони — именно она.

— Твой папа был хороший человек, — сказала Ив мне теперь, вертя в руках чашку с кофе. — Помнишь, как я влюбилась в Тима Флеминга?

Нам было тогда по тринадцать, а Тиму Флемингу уже семнадцать. Этот местный хулиган и сорвиголова щеголял длинными волосами и кожаной курткой. Встречаться с ним значило искать приключений на свою задницу. Ив хотела этого и получила сполна.

— Кто ж такое забудет? — усмехнулась я.

— Понимаешь, именно твой отец показал мне, кто он есть на самом деле. — Она склонила голову в сторону и уставилась на меня своими круглыми блестящими глазами.

Как ни странно, Ив очень точно и забавно спародировала лукавое и насмешливое выражение лица моего отца.

— Он сказал мне однажды: «Ты хорошенькая девочка и зря на него тратишься. Этот подонок тебя никогда не поймет». Это было так странно, произнесено таким тоном, настолько классно прозвучало, что я даже рассмеялась. А потом, когда мы с Тимом снова встретились, я так ему и заявила, слово в слово: «Ты подонок и меня никогда не поймешь!»

Я помнила, как Ив подходила к Тиму Флемингу возле шашлычной, где он околачивался в ту субботу со своими дружками, и выкрикнула ему в лицо эти слова. Ее рыжие волосы трепетали на ветру, как знамя. Она казалась такой дерзкой, вызывающе красивой — я очень гордилась ею в ту минуту. Впрочем, у меня в памяти сохранился несколько другой образ отца.

Сосредоточенно хмурясь, Ив просмотрела письмо, потом перечитала еще раз.

— Странное какое-то, — сказала она, возвращая его мне. — Значит, коробка на чердаке? Уж не думаешь ли ты, что в ней лежит и разлагается тело твоей мамочки? А вдруг она вовсе и не умерла во Франции?

Она посмотрела на меня, и в лице ее мелькнуло что-то безжалостно-зверское. Тушь под левым глазом подруги слегка размазалась. Меня это раздражало, так и подмывало протянуть руку и стереть эту кляксу, не из каких-нибудь нежных лесбиянских чувств, конечно, просто для порядка.

— Да брось ты. Она точно вернулась домой во Францию.

Как только я поступила в университет и уехала учиться, мама сложила с себя все обязанности по отношению ко мне, за астрономическую сумму продала отцу свою долю дома — я даже не была в курсе, что они все еще контактируют, — и отбыла во Францию. Перед тем как она скончалась, я два раза ездила к ней в гости. Она держалась со мной вежливо и сдержанно, как со случайным знакомым. Мне постоянно чудилось, что за ее спокойной наружностью скользят какие-то мрачные тени. Если бы они обрели плоть и кровь, я увидела бы зубастых чудовищ, обладающих страшной разрушительной силой. В общем, мое решение больше никогда к ней не ездить, скорей всего, для нас обеих было благом.

Желая меня утешить, Ив положила ладонь на мою руку и спросила:

— А сама-то что обо всем этом думаешь?

— Ума не приложу.

Это была чистая правда.

— Да брось ты, дурочка моя. Посмотри на меня, Из. Вот она я, твоя Ив. Вот моя жилетка, поплачь в нее, уж со мной-то не надо застегиваться на все пуговицы.

— Честно говоря, мне было очень не по себе, когда я узнала, что отец умер. В последний раз я видела его по телевизору, и он выглядел молодцом. Впрочем, денежки от продажи дома будут очень даже кстати.

Секунду она смотрела на меня широко раскрытыми от ужаса глазами, потом выдавила лучезарную улыбочку, которой взрослые одаряют трехлетнего сорванца, неумышленно, или же совсем наоборот, наступившего на лягушку.

— Ты, наверное, еще не совсем пришла в себя от потрясения. Есть люди, которые понимают всю чудовищность смерти сразу, а до других это доходит несколько дольше.

— Честное слово, Ив, я ничего такого не думаю. Он ушел из моей жизни, когда мне было четырнадцать лет. С тех пор мы ни разу не общались, вплоть до этого несчастного письма. Какие чувства можно испытывать к отцу, который так с тобой обошелся? Тут неважно, богатый он или бедный. Отец закончил жизнь состоятельным человеком, но деньги пришли к нему далеко не сразу. Археология не входит в разряд профессий, с помощью которых наживают состояние. Он испытывал подлинную страсть ко всяким древностям, а к современному миру, средоточию всяческого зла, относился свысока и презрительно. Это было совсем не удивительно для молодого человека, достигшего совершеннолетия сразу после Второй мировой войны — со всеми ужасами и бесчеловечностью, которые открылись после ее окончания. С матерью моей он познакомился в пятидесятых на раскопках в Египте, когда его заработка едва хватало на еду. Мать принадлежала к аристократическому французскому роду, ее семья владела прекрасным домом в фешенебельном первом округе Парижа и небольшим замком в долине реки Ло. Они вместе разъезжали по всему свету, от одних древностей к другим. Родители побывали на раскопках зиккурата в иранском Дур-Унташе, некоторое время работали вместе со знаменитым археологом Д. Л. Келсо в Вефиле, что в Палестине. Они видели добытые из земли черепа эпохи неолита в Иерихоне и восхищались красотой красно-розовых зданий арабской Петры, любовались ступенчатыми пирамидами Имхотепа и городом мертвых в египетском селе Саккара, гуляли среди римских развалин в марокканском Волюбилисе и посещали древнюю столицу Хоггара, государства туарегов в алжирском Абалессе. Оба не раз говорили мне, что они ученые-кочевники, вечно идущие по тропе знания. Потом появилась я, и в их счастливых скитаниях была поставлена точка.