Страница 16 из 29
Никита ушел. Больше к этому разговору он не возвращался, словно внял совету Ивана Ивановича и постарался забыть о своей минутной слабости. По-прежнему был деловит и непоседлив. Тем более, что дел было невпроворот. К этому времени подсохли, изготовленные из глины и песка, кирпичи. Их загрузили в яму и начали обжиг, периодически сменяя друг друга у печи в течение суток. С едой было совсем плохо. Бабы рвали молодую траву, варили баланду в виде зеленых щей и ждали обоза, надеясь на подвоз продуктов. А он не ехал, словно пропал в глухой тайге. Наконец, на исходе недели, за поворотом показались подводы, надежда изголодавшихся людей. Народ побросал работу и потянулся к конторе. Из первой повозки выпрыгнул Локман, пожал руку прорабу и спросил о делах. Тот ответил, что все идет хорошо, но людям недостаточно еды, и пока их так долго не было, выработка резко упала. На замечание прораба, что люди голодают, Локман никак не отреагировал, а стал рассказывать, почему они задержались в Котласе. Он сказал, что на другой день после приезда состоялось очередное совещание в горкоме партии, которое длилось два дня. Его похвалили за перевыполнение плана по заготовке древесины и он, воспользовавшись этим, попросил выделить продуктов больше нормы и получил их сполна. Локман, сияя, рассказывал, как его ставили в пример другим комендантам лагерей, и по всему было видно, что он еще находится под впечатлением.
Прораб, слушая начальника лагеря, думал, что если бы высшее руководство умело не только читать отчеты, а еще считать и переводить бревна в кубы, то Локмана не только не стали бы хвалить, а тут же сняли с поста и отдали под суд за обман и очковтирательство. Владимир Степанович с трудом отвязался него и стал пробиваться сквозь людскую толпу к подводам. К этому моменту с последней подводы сняли клетку со стеклом и печное литье. Продукты все еще лежали нетронутыми, люди ждали раздачи. Прораб развязал мешки и обнаружил в них только хлеб, пшено и сухари. Не было ни сахару, ни жиров, ни муки. Он подозвал к себе Ивана Ивановича и распорядился раздать по полуфунту пшена на каждого человека, начиная с малышей и кончая стариками. На каждую семью пришлось еще по буханке хлеба и пригоршне сухарей. Когда раздача была закончена, на последней подводе осталось лежать несколько мешков с продуктами для начальства. Прораб не стал развязывать мешки, заранее зная содержимое, а только приказал перенести их в контору, что и было сделано.
С каждым днем становилось теплее. Солнце поднималось все выше и выше, дни становились длиннее, и казалось, что скоро наступить сплошной день. Вся округа покрылась изумрудной зеленью, радуя глаз и душу восторженной жизнью. Радовались этому птички, наполняя воздух весенним щебетанием. Не радовались весенней красоте лишь люди, изнуренные перенесенными холодами, голодом и беспросветной нуждой. К тому же появились комары и мошка. От этого наказания нельзя было скрыться ни в лесу, ни в бараке — ни днем, ни ночью. От обилия кровососов не спасала одежда, костры, дымари. Закрывая лица, люди обвязывались до глаз тряпьем, но насекомые лезли в глаза, начисто ослепляя их. На ночь прямо в бараке жгли костры, подбрасывали в них сырую траву для дыма. Народ задыхался, кашлял и не мог уснуть. А утром, не выспавшись, с больной головой и с пустым желудком, бедолаги, словно тени, тянулись на работу. Страна требовала выполнения пятилетки в четыре года. Теперь их никто не подгонял, никто не торопил, но они, словно заводные, продолжали валить и сплавлять лес, как того позволяли остававшиеся еще силы. Даже начальник лагеря, вначале рьяно взявшийся за наведение порядка в лагере, понял, что от этих людей, измученных голодом и болезнями, большего требовать невозможно и смирился с тем, что есть. И все же, несмотря на все невзгоды, люди думали о будущем и обживались. Заселили первый барак, завершили другой, заложили третий. Закончив обжиг кирпича, Никита Пономарёв с родней клал печи. Печки из рук Никиты выходили неказистыми, но горели и грели хорошо. Сначала соорудили плиту с духовкой в конторе. Прораб, посмотрев, распорядился в каждом бараке установить по две печки и готовить дрова на зиму.
Все взрослое население лагеря и подростки каждый день трудились на лесоповале. Поэтому днем в бараке оставалось они ребятишки, но они, помня наказ родителей, вели себя тихо. Сдерживало еще и то, что в помещении, кроме них, было много больных, в том числе родных и знакомых. Однажды, когда родители были на работе, в барак зашел комендант лагеря. Он поздоровался с ребятами, прошел вдоль рядов нар и внимательно осмотрел больных. Потом опустился на скамейку и взмахом руки подозвал к себе малышей. Они, напуганные его приходом, жались друг к другу, затаив дыхание, и боялись пошевелиться. Из разговоров взрослых дети давно уяснили, что самый большой начальник злой и от него ничего хорошего ждать не приходится. И поскольку все невзгоды идут от него, боялись коменданта, как огня, стараясь лишний раз не попадаться на глаза. Видя, что детишки напуганы, он слегка улыбнулся и, ткнув пальцем в более рослых ребят, велел подойти к нему. Те, прячась друг за друга, сделали несколько шагов и остановились. Он стал спрашивать имена и фамилии, учились ли они и в каком классе, расспросил о родителях. Выслушав ответы, начальник немного подумал и сказал:
— Вот что, ребята! Я знаю, что многие из вас помогают родителям в работе, но этого мало. Нужно вашим родителям организовать небольшой отдых и немного повеселить их. Давайте вместе устроить им праздник. Вы, наверное, видели в своих селах выступления комсомольцев? Вот и мы сделаем то же самое. Согласны?
Большинство ребят ничего не поняли, что от них потребовал этот страшный человек, но согласно закивали головами. В этот же день плотники получили задание и, прекратив строительство барака, стали сооружать рядом с конторой помост для выступления самодеятельных артистов. Репетиции Локман вёл лично сам. Он оказался неплохим режиссером, но люди, узнав об этой затее начальника, только качали головами и между собой говорили, что человек с жиру взбесился. Иван Иванович от прораба знал, что Локман, в свою бытность, отвечал за политико — воспитательную работу среди зеков, и вот теперь на него вновь напал организаторский зуд, тем более, что он просто изнывал от безделья.
В один из редких выходных дней, возле конторы собрались все жители лагеря, не считая тяжелобольных. Ждали выступления новоиспеченных артистов. Для этого случая Локман приказал женщинам сшить выступающим трусы, невиданную для деревни одежду, и облачить всех в майки. Перетряхнули весь лагерь. С горем пополам, из каких-то шобол сварганили не то трусы, не то штаны до колен, но приказ был выполнен. Ввиду отсутствия резинок, обошлись одной помочью через плечо. Перед выступлением ребят помыли, причесали, и поскольку маек сделать было не из чего, решили выступать без них, в одних трусах. И вот в одних трусах, с выступающими ребрами и ключицами, ребята выстроились на помост и ждали команды начальника. А он, выйдя вперед, с высоты помоста сначала обратился с речью к зрителям, говоря о новой социалистической эре в жизни страны, о великих стройках, о пятилетнем плане и сознательном отношении к труду. После вступительной речи, по сценарию Локмана, ребята должны были под грохот барабанов промаршировать по помосту, выстроившись в затылок друг другу, а затем построить пирамиду. Барабана в лагере не нашлось и пришлось его заменить железной бочкой, установленной на левом краю импровизированной сцены. Васька Рыбин, полный достоинства и гордости за порученное дело, по знаку начальника лагеря забарабанил оструганными палками по бочке. Ребята, под звук неладной дроби, как могли, держали строй, но все же сбились с ритма и, наступая друг другу на пятки, толкаясь и стараясь не упасть, с горем пополам закончили круг почета. Потолкавшись еще немного, они выстроились в одну шеренгу и стали ждать. Наконец барабан умолк и Гришка Дымков, самый рослый и крепкий парнишка, низко нагнулся над помостом, расставив в стороны руки. К нему на спину взобралась Нюрка Пономарёва, маленькая, тщедушная девчонка с красным флажком в руке. Впереди Гришки встали брат и сестра Рыбины с молотком и серпом в зажатых кулаках, а два двоюродных брата Пономарёвы, Иван и Митрофан, уцепившись за вытянутые в стороны руки Гришки, откинулись в стороны, лицом к зрителям. То ли братья нечаянно дернули Гришку за руки, то ли у Нюрки закружилась голова, но она вдруг качнулась, сорвалась и во весь рост растянулась на досках. Фекла с криком кинулась дочери на помощь, вскочила на помост, подхватила ее не руки и, прижав к себе, побежала к бараку. Пирамида при падении Нюрки развалилась, и ребята в нелепых позах забарахтались на сцене, мешая друг другу подняться на ноги. Выручили девчонки в красных косынках с красными полотнищем, на котором неровными буквами было написано: "Пятилетку — в четыре года!" Они поднялись на сцену и своим транспарантом закрыли от зрителей барахтавшихся ребят. Следом вышел Гришка из Рудовки, встал сбоку полотнища, перекинул через плечо ремень неизвестно откуда взявшейся гармошки и стал ждать, когда на импровизированную сцену поднимется ещё одна группа ребятишек. Когда все успокоились, он громко объявил, что сейчас детский хор исполнит революционную песню. Потом перебрал лады, сыграл вступление и, кивнув головой, бодро и ладно повел мелодию. Хор дружно подхватил песню: