Мария в заповеднике

— Потому что ты злой, хочешь лишить меня избранного общества!

Мария счастливо улыбалась.

— Общества? Какого общества?! Этого стада диких…

— Не смей! — вскрикнула вдруг она, вскочила с кресла и стала быстро одеваться; вначале Мария сокрыла себя пониже талии юбкой и только потом быстро надела под низ трусики, стремительно продевая в них одну за другой обе свои ровные ноги с красивыми сухожилиями.

Пер замолчал с сожалением.

— Ты даже лифчик мне не снял, я едва не задохнулась в нем, — сказала она поледеневшим голосом, уже застегивая на груди у себя пуговки. — По-моему, так насилуют, а не любят…

— Я мечтал об этой минуте, а она пришла так неожиданно! Я не помнил себя, прости…

— Не нужно извиняться, Пер…

Мария закончила приводить себя в порядок и подошла к нему близко.

— Я тоже поняла все сразу, на том приеме с генералами, — сказала она. — Я только хотела окончательно убедиться…

Пер расслабился.

— Ты должен простить меня, — сказала Мария настойчиво. — Мне пришла в голову одна хорошая идея, и мне надо было знать, достаточно ли сильно ты меня любишь, чтобы можно было о ней тебе рассказать.

— Я и так к тебе хорошо отношусь…

— И, во-вторых, — прервала она, — может быть, нам больше не представится случай… Свяжи меня с кем-нибудь в Резиденции, — попросила она неожиданно.

Пер, немного удивленный, поднялся, подошел к мертвому пульту, нажал там клавишу, и спустя четверть минуты в динамике послышался голос помощника Министра.

— Это Мария, — произнесла сразу племянница Калиграфка в микрофон, — принесите что-нибудь выпить на двоих на Станцию иностранцев, — приказала она.

Пер подождал ответа, но динамик молчал, и он выключил связь. Мария ткнула пальцем в пульт:

— А это что?

— Прибор.

— Какой прибор?

— Не знаю. — Пер пожал плечами.

— Как?! — удивилась Мария. — Ведь ты — главный техник!

— Станцией занимается актер, Йоцхак, это не мое дело.

— Но какой тогда техникой занимаешься здесь ты? Мария посмотрела на него с любопытством.

— Я занимаюсь маргинальными культурами, искусствовед. Техникой древние называли искусство, мастерство… — объяснил Пер.

— Значит, ты мастер? А что такое маргинальные? — продолжала интересоваться Мария.

— Побочные, сопутствующие, второстепенные — в общем, культуры, не способные к Цивилизации, — объяснил терпеливо Пер.

— Звонят. Наверное, от помощника.

Пер открыл электрический замок, и вошел посыльный. Бутылку коньяка он почему-то нес спрятанной за пазухой, и когда извлек ее на свет из этого странного убежища, Мария и Пер с удивлением переглянулись.

— В Заповедник прибывают делегации краймеров, — счел нужным объяснить свою осторожность посыльный, — на завтрашнее торжество. В лесу теперь грабят.

Посыльный отдал коньяк, направился к выходу, но вдруг вернулся, вынул из карманов два бокала и теперь ушел окончательно.

— По-твоему, культура Большой Империи маргинальна и второстепенна? — спросила Мария, когда закрылась дверь Станции.

— Я еще не пришел к окончательному решению, — сказал Пер, — надо еще некоторое время последить за поведением аборигенов, что называется, в чистом виде, с заблокированными вождями, которых мы уже почти полностью отвлекли на внешнюю политику.

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить!

Мария напомнила Перу про коньяк. Он откупорил бутылку, плеснул в бокалы какой-то коричневой жидкости с летучим запахом и подал Марии.

— За что пьем?

— За твою любовь ко мне, — сказала Мария, приподняла, улыбаясь, свой бокал, с легким звоном коснулась бокала Пера и пригубила зелье.

— Пер! — обратилась к нему племянница второго лица Империи.

Она поставила бокал на игрушечный пульт и посмотрела на техника с легким вызовом.

— Ты слышал? Гости уже съезжаются на бал, и в лесу стало небезопасно… Вот какие у нас гости, Пер!

— Это гости все по линии Калиграфка?

Мария посмотрела на него с сожалением.

— Нет, — сказала она, — наоборот, это Калиграфк по их линии… Мы все здесь — дети своего народа, — добавила она. — Калиграфк никогда не стал бы Прокурором, если бы у краймеров не было того признания и веса в обществе, которыми они пользуются теперь — во всяком случае, он не мог бы проводить свою политику. Двадцать лет назад присутствие краймеров на Обряде Оплодотворения было бы немыслимым — по крайней мере, в том качестве, в каком они будут участвовать теперь — открыто и свободно, — но даже и в прежние времена на утро в лесу находили сотню трупов… Уж так мой народ празднует! Краймеры — это сливки моего народа, только здесь могла образоваться из порока целая партия, потому что народ мой в душе — ужасный преступник. Мой народ лжив, труслив и поэтому жесток до крайности, он совершает преступления самозабвенно, исступленно, позабывая самого себя, и не любит каяться. Если когда-нибудь в мире будет создана уголовная культура, то ее творцом будет мой народ! И ты хочешь погубить его на половине пути к его исторической миссии? Чудак ты, Пер, какой же ты после этого искусствовед, если не смог такое оценить? Разве для настоящего мастера не все равно, какова цель творения? Будь то прекрасное и живое или безобразное и мертвое — разве итог важен для настоящего мастера? А я-то думала, что — процесс… Я думала, что жизнь должна соответствовать стилю, и если жизнь — это цепь преступлений, значит, их следует эстетически совершенствовать, жестокость и порок должны будут создать свой великий стиль и свою эстетику. Тебе неинтересно, Пер? Ты как-то равнодушно меня слушаешь, — остановилась Мария.

— Ну что ты! Слушаю, говори, просто… это пока все банальные вещи… но… я не хотел тебя обидеть.

— Наоборот, я рада, что ты меня понимаешь. Иначе даже твоя любовь ко мне не смогла бы помочь мне убедить тебя… Я родилась среди народа, который почитает порок как добродетель, я порочна и доступна, но я и снисходительна, я — дочь своего народа, Пер, и я хочу, чтобы ты оставил мне хоть что-нибудь из того, хотя бы — моих родителей…

— Каких родителей? Они у тебя живы? Где они? — удивился Пер.

— И не только родителей, — сказала Мария, не слушая его, — но и моих сестер, подруг, братьев, друзей, мою свиту, моих слуг, фаворитов, заговорщиков, охранников, моих любовников и духовных наставников, моих поэтов, художников, святых, воров, убийц и проституток… Ты когда-нибудь видел, Пер, настоящих проституток? Не тех, дорогих — валютных — тьфу! Ну и словечки у вас, Пер… — которых уже не отличить друг от друга, а натуральных, уличных, живописных, разногрудых, каких не встретишь теперь нигде, кроме панели Большой Империи!

— Извини, Мария, я тебя перебью, но… как сюда затесались поэты, художники, святые?

— В каждом обществе есть свои поэты, святые и художники, — возразила Мария, — а в избранном обществе они тоже избраны! В Большой Империи поэт больше чем поэт! Мои поэты вообще не понимают, как можно творить в вашей стерильной Цивилизации, где никто не мешается на пути и не из-за чего страдать многопечальной лирической душе!

— Чудачка ты, — сказал Пер. — Стерильной! В Цивилизации всякого дерьма побольше вашего будет… Мне кажется, я начинаю понимать тебя, но… чем я могу помочь?

— Завтра, Пер, — быстро заговорила племянница Калиграфка, — все избранное общество Империи соберется здесь, в Заповеднике, чтобы приобщиться к священнодействию Оплодотворения. Ты говоришь, что хочешь еще испытать стадо — как преступно ты продолжаешь называть подданных Большой Империи — в чистом виде, изолированном от власти, но власть происходит из среды избранного общества, и если ты предоставишь его самому себе в среде простых подданных, оно незамедлительно даст новую власть, и тебе придется все начинать сначала, но если все избранное общество запереть здесь, в Заповеднике, ты сможешь спокойно внедряться со своей Цивилизацией в Большую Империю, и если она вас примет, — ради бога, Пер, делайте с ней, что хотите, но за это вы оставите Заповедник в покое!