Атомное предупреждение

Затем я выбрался на это кладбище с неровными гранитными плитами над старыми могилами. Я продолжал путь по тропинке над обрывом, и вдруг слева я заметил, что у одной из могил свежая глина и в ней словно что-то шевелится.

Я подошел, заглянул в яму, которая уходила как-то вбок, и увидел, что в земле медленно движется странное существо, которое, как мне показалось, что-то жует грязным ртом. Мне трудно описать это существо, так как оно было в земле. Больше всего оно напоминало человеческий зародыш, каким его изображают в книгах по анатомии или какими их для чего-то держат в банках со спиртом. Но оно было больше, пожалуй, с метр в длину. Кожа грязно-серого цвета была запачкана землей, глаз не было видно, а челюсти шевелились.

Что оно ело?… Я никогда не отличался особенной брезгливостью, но тут я гадливо отшатнулся и торопливо, по временам оглядываясь, ушел. Я уже не пошел к церкви Сент-Мелен, а обогнул ее, выбрался на улицу и уже медленней, преодолевая одышку, направился к дому Иветт.

«Что же это такое? – думал я. – Собака?… Нет, на собаку это было непохоже. И что оно там жрало?… Фу, какая гадость… А может быть, мне это просто померещилось?»

До сих пор у меня ни разу в жизни не было никаких галлюцинаций. Но, в конце концов, с человеком все когда-нибудь случается в первый раз. И хотя мне казалось, что я очень ясно видел это странное и отвратительное белесо-серое существо с грязными пятнами, с короткими отростками вместо лап, скрученное, как червяк в яблоке, я думал, что если бы это и была галлюцинация, она, вероятно, оставила бы у меня такое же ясное ощущение реальности.

Нужно было вернуться и посмотреть еще раз, но при одной мысли об этом я ускорил шаги.

– Проголодались? – спросила Иветт. Она теперь иногда говорила мне «вы», а иногда «ты». – Вот и хорошо. У нас сегодня ракушки «сен-Жак». Как погуляли?

– Хорошо, – ответил я.

– После прогулки совсем другой аппетит, – заметила мать Иветт, госпожа Пуапель.

Действительно, после этой прогулки у меня был совсем другой аппетит – одна мысль о еде вызывала у меня тошноту и отвращение. К тому же в комнате сильно пахло Ляруссом, и этот запах для меня сливался с тем, что я увидел, или с тем, что мне показалось, будто я увидел, на старом кладбище.

Многое переменилось в этом доме. На стенах новые обои из какой-то синтетической пленки, похожей на гобелен. На голом когда-то полу настоящий турецкий ковер, новая люстра, новая бронзовая решетка у камина вместо старой чугунной, телевизор с большим экраном. И лишь одно, пожалуй, осталось прежним – книжный шкаф, на полках которого и тогда уже стояли все семнадцать тяжелых томов Большого всеобщего словаря XIX века Лярусса, и тогда заполнявшие дом запахом старой слежавшейся бумаги и прогнившего клейстера.

И все-таки я пообедал и распил с господином Леннеком полбутылки кальвадоса, чего я себе уже давно не позволяю, а потом Иветт предложила мне отдохнуть. Они предоставили мне маленькую комнату, очевидно, переселив из нее на время Жюстин.

– Тебе тут не жестко будет? – спросила Иветт, потыкав кулаком в новенькое накрахмаленное белье, которым была застелена, очевидно, специально для меня, узкая железная кровать.

– Нет, – ответил я. – Спасибо.

Вошла госпожа Пуапель с кувшином и большой фарфоровой чашкой.

– А это, – сказала она, – домашний сидр. Жан-Люк нас так приучил, что и мы теперь все пьем сидр.

– Что это у вас тут на старом кладбище? – спросил я.

– А что?

Иветт и госпожа Пуапель быстро переглянулись.

– Там, – сказал я, – могила разрытая… И в ней что-то такое копается…

Я не решился сказать, на что было похоже это существо.

– Не знаю, – ответила Иветт. – На этом кладбище уже давно никого не хоронят, так что там некому рыть ямы… Может, померещилось что-то?…

– Может, и померещилось, – не сразу согласился я.

Большой опыт путешественника – перед тем, как приехать в Порт д'Арвор, я вернулся из Токио, а еще перед тем был в Канаде – научил меня, что для благополучного путешествия в одном кармане следует иметь кошелек с деньгами, а в другом – флакон с содой. Японская мелко наструганная сырая рыба, канадские полусырые бифштексы с кровью и бретонские ракушки с сыром «сен-Жак» слишком экзотические блюда для человека, который завтракает овсяной кашей, в обед ест бульон и отварную курицу, а на ужин ограничивается бисквитом с минеральной водой «Виттель». Я налил в кружку душистый пенистый сидр, насыпал туда соды, залпом выпил и лег, дав себе слово в дальнейшем быть благоразумнее.

Слова своего я не сдержал. В мою честь был устроен званый ужин для самого узкого круга: директор лицея с женой, хозяин станции по обслуживанию автомобилей с женой, главный врач больницы с дочкой, женщиной лет тридцати, которая курила, даже поднося вилку ко рту.

Меня называли доктором, как обычно называют врачей, а не химиков, пили за мое здоровье и здоровье госпожи Пуапель и Иветт, которым передовая французская наука обязана тем, что ее выдающийся представитель остался в живых, так как с риском для жизни они спасли его в период оккупации, господин Леннек посоловевшими глазами присматривался к тому, как улыбается мне Иветт, а я проникался все большим расположением ко всем этим людям.

Они здесь были, по-видимому, уже не в первый раз, так как никто будто бы не замечал запаха, исходившего от Лярусса, и, казалось, принадлежали все к одной какой-то странной секте, исповедующей идею относительности общепринятых ценностей. Во всяком случае, в их словах в разной форме по разным поводам мелькали мысли о том, что бытие так непродолжительно по отношению к бесконечному небытию, что комфорт и другие преимущества бытия не стоят тех усилий, которые на них затрачиваются. В общем, если можно представить себе веселый поминальный ужин, в котором бы участвовали доброжелательные и несколько нетрезвые люди, то они, вероятно, вели бы между собой примерно такие или похожие разговоры.

На десерт были поданы розовощекие, словно только что сорванные с ветки яблоки – мне объяснили, что их теперь заворачивают не в бумагу, как прежде, а в специальную пленку, и они сохраняются в первозданном виде до нового урожая. Дочка главного врача мадемуазель Равелон разрезала яблоко и внезапно отшатнулась, выронила сигарету, испуганно посмотрела на своего отца и вся словно сжалась. Я посмотрел на яблоко. Там был изогнутый червяк. Формой своей он напоминал существо, которое я увидел на старом кладбище. Присутствующие сделали вид, что ничего не заметили, а Иветт молча взяла яблоко и вынесла его за дверь.

Спал я плохо, часто просыпался, каждый раз пил сидр с содой, мне ничего не снилось, но, просыпаясь, я, словно в тяжелом кошмаре, вспоминал отвратительное существо, которое увидел в разрытой могиле, и то, как переглянулись Иветт и мадам Пуапель, и как испугалась червяка мадемуазель Равелон, и думал, что, по-видимому, я заболел каким-то странным, несомненно, психическим заболеванием. И начало его лежало не на этом кладбище, а еще в Париже. Зачем бы я иначе сюда приехал через столько лет.

Когда я проснулся утром и допил свой сидр с содой, все, кроме госпожи Пуапель, уже разошлись – Иветт и Жюстин в школу, а господин Леннек на станцию по обслуживанию автомобилей. Я отказался от завтрака, сказал, что погуляю, и решительно, не оставляя себе времени на то, чтобы раздумать, отправился на старое кладбище.

Когда я заглянул издали в разрытую могилу – я остановился за несколько шагов от края, – то увидел, что там ничего нет. Казалось, это должно было меня особенно встревожить, значит, я в самом деле подвержен теперь галлюцинациям, но я, наоборот, успокоился. Я подошел ближе и решил, что спущусь в яму, хотя мне очень не хотелось этого делать.

И тут я заметил, что уже в другом углу под слоем земли и глины что-то шевелится, мне показалось даже, что я различаю беловато-грязную кожу. Я отступил от могилы, поискал глазами и увидел то, что мне нужно, – повалившийся крест, сваренный из водопроводных труб, длиной метра в полтора. Я взял ржавый тяжелый крест в руки, вернулся к яме, опустил трубу вниз и стал ковырять ею в том месте, где, как мне показалось, шевелилось это существо. Оно было на месте. Оно по-прежнему что-то жевало и едва двигалось, и никак не реагировало на то, что я разгребаю землю концом трубы. Но когда я нечаянно толкнул его этим тупым концом, оно вдруг негромко завизжало, как визжит ушибленная крыса. Я вытащил крест, бросил его на землю и быстро ушел.