Подкидыш

Однако на этом размышления Сергея были прерваны. В дверь просунулась лакейская рожа и сообщила:

— Вашество, государь, там этот нехристь очнулся и говорит непотребное!

— Какой именно и что говорит? — поинтересовался Новицкий, постаравшись изобразить царские интонации.

— Прости меня, разумом скорбного, опять забыл, как же его, погань жидовскую, звать… Шалава, что ли? А кричит он, что спас тебя, государь, от неминуемой смерти силою своего таланта, приняв твою болезнь на себя, и требует почестей!

Быстро очухался, прикинул Сергей, а сориентировался еще быстрее. Сейчас, правда, не до него, но в будущем может пригодится.

Поэтому лакею было сказано:

— Он не жид, а грек, и зовут его Шенда. Скажи, что почести будут, но попозже, а сейчас пусть где-нибудь отдохнет после своего подвига, и не у меня под дверями. Но с чего это ты, любезный, ломишься к императору без доклада? Еще раз повторится — сгною, а пока бегом выполнять приказ.

Однако бедному труженику дворцового сервиса было суждено тут же нарушить распоряжение его величества. За дверью раздались тяжелые шаги, затем явственный звук плюхи, дверь вновь распахнулась, и в комнату влетел все тот же лакей, причем явно после хорошего пинка.

— Е…его сиятельство генерал-аншеф Миних! — испуганно проблеял он. После чего могучая лапа взяла лакея за шкирку и выкинула в коридор, а в комнату, аккуратно притворив за собой дверь, вошел поименованный и вполголоса рявкнул:

— Государь, граф Христофор Миних прибыл по вашему повелению!

Глава 3

Разумеется, все произошедшее не было импровизацией. Миниха и Остермана Новицкий выбрал давно, еще в Центре, а потом консультанты-историки подтвердили, что это наиболее подходящие люди. Оба они неординарные, уже доказавшие свои немалые способности, и оба одиночки. То есть за ними не стоит никакой клан, мечтающий закрепить свою власть, в отличие от Долгоруковых.

Насчет этих последних Сергей был совершенно согласен. Ну только такой своры под боком ему и не хватало! Тем более что в ближайшее время потребуются деньги, а Долгоруковы держали молодого императора на голодном пайке, при этом под себя гребли ну просто бессовестно.

Правда, Сергею советовали обратить внимание еще и на Андрея Ушакова, бывшего и будущего шефа тайной канцелярии, но тут молодой человек решил повременить — у него сложилось впечатление, что именно сейчас Ушаков не имеет реальной силы и, значит, ничем не поможет в разборке с Долгоруковыми. А ее следовало провести быстро, иначе придется жениться, что никак не входило в планы Новицкого. Потому как среди видеоматериалов, отснятых аппаратурой центра в период с середины тысяча семьсот двадцать восьмого года, царская невеста Екатерина попадалась довольно часто. Она сразу не понравилась Сергею внешне, а уж когда дело дошло до эпизода, где эта девица лишала молодого Петра невинности, его мнение о ней окончательно упало ниже плинтуса. В немалой степени этому способствовал тот факт, что просмотр проходил на занятиях, почти как в школе именуемых "основы сексуальной культуры". Правда, в Центре они проводились индивидуально и не ограничивались только теорией.

Преподавала этот предмет дама лет сорока — судя по фигуре, серьезно занимавшаяся культуризмом. На первом занятии она представилась как Стерлядь, уточнила, что ударение надо ставить на втором слоге, затем процитировала Гете в переводе Пастернака "теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо", после чего Сергей и пискнуть не успел, как стал мужчиной. Потом был полугодовой курс с занятиями раз в неделю по два часа. Разумеется, Новицкий старательно учился по всем предметам, преподаваемым ему в Центре, но только уроков Стерляди ждал с нетерпением, чему сам был немало удивлен. По завершении курса преподавательница подвела итог:

— Ну, юноша, хотя до полноценного героя-любовника ты еще не дотягиваешь, но такая задача перед нами с тобой и не стояла. Зато теперь я уверена, что тебе не снесет крышу, когда первая же встречная прошмандовка покажет сиську или еще что-нибудь. Успехов!

Повернулась и навсегда исчезла из жизни Сергея.

Так вот, по сравнению с этой дамой Екатерина проигрывала по всем статьям, в силу чего первым действием нового императора должно стать расстройство грядущей свадьбы. Вторым — нейтрализация "друга", то есть Ивана Долгорукова. Слишком уж он хорошо знал Петра, поэтому теперь ему самое место где-нибудь в Сибири. Тем более что этот дурак сам так замечательно подставился с поддельным завещанием. Значит, его судьбой займется Остерман — ну должен же он понимать, что иначе в конце концов Долгоруковы его элементарно сожрут! Если же не справится — придется перепоручать дело Миниху.

Этого Новицкий выбрал оттого, что он ему просто понравился. Судя по тому, что дошло до двадцать первого века в документах, Бурхард Христофор Миних за всю свою долгую и богатую событиями жизнь ни разу никого не предавал, хоть и имел к этому немалые возможности.

И теперь, глядя на вошедшего в комнату верзилу, Сергей чувствовал, что его заочные впечатления, похоже, оказались правильными.

— Подойди поближе, генерал, — тихо сказал, почти прошептал император. Причиной этого была какая-то настойка, которой Сергей несколько раз полоскал горло перед самой отправкой в прошлое, и теперь из-за нее першило в глотке, а голос был негромким, хрипловатым и ломающимся. Врачи обещали, что это пройдет примерно через трое суток, но постепенно.

Дело было в том, что аппаратура центра могла принимать из прошлого только изображение, но не звук. Кое-что удалось воссоздать, расшифровав записанную картину вибрации стекол, но далеко не все и с довольно низким качеством. Поэтому достоверных записей голоса Петра Второго в распоряжении Центра не имелось, и вопрос, похож ли на прототип голос Новицкого, оставался открытым. Вот и было решено сымитировать, что в результате перенесенной болезни у молодого императора начал ломаться голос, тем более что в его возрасте такое часто бывает без всякой оспы.

— Еще ближе, мне трудно разговаривать громко, — продолжил Сергей. — И расскажи — что говорят о моей болезни в Москве?

— Что ты со дня на день умрешь, государь, — твердо ответил Миних. — Жалеют тебя, такого молодого. Но в основном народ опасается, что сядет на трон Екатерина Долгорукова, и начнется новая семибоярщина.

— А что она сядет, это откуда известно?

— Ходят такие слухи. Кто их распускает — сам таких не встречал, но догадаться нетрудно.

— Долгоруковы, — прикрыл глаза Петр. — Как думаешь, смогут они поднять смуту, когда до них дойдет, что все связанные с моими не только смертью, но и свадьбой планы провалились?

— Смогут, государь, — кивнул генерал-аншеф. — Но не захотят. Потому что Алексей Долгоруков ненавидит своего сына Ивана. Василий Лукич, который сейчас сидит в Горенках, не ладит с Василием Владимировичем, фельдмаршалом, потому что тот против Катерины на троне. Голицыны тоже, ибо опасаются слишком уж большого усиления Долгоруковых. И еще… дозволь спросить, государь — ты всерьез решил порушить свадьбу с Катериной? Она, может, и не знает еще, что Ванька с Васькой ее на трон пророчат.

— А может, и знает, — дернул щекой Петр, — но дело не в этом. Думаешь, почему я заболел перед самой свадьбой, да так, что едва не отправился вслед за сестрой? Предостережение свыше это мне было! За то, что учебе и государственным делам предпочитал охоты и прочие увеселения, да еще и жениться собрался так рано да на первой попавшейся. А как осознал я все это и дал обет отныне остепениться, так болезнь и отступила.

— Неужели правду во дворце шепчут про ангела? — потрясенно вздохнул Миних. — Но позволь, государь, дать тебе совет.

Генерал замолчал, показывая этим, что он действительно ждет разрешения, а не сказал это просто так.

— Позволяю, — кивнул император.

— Я понимаю, что ты теперь захочешь всех Долгоруковых от власти убрать — так? Дело это хорошее, но только спешить не следует. Прямо сейчас можно окоротить Ивана и Василия, остальные это хоть и с неохотой, но поддержат. Но вот прочих сразу трогать не надо, а следует поручить кому-то тайно разобраться в их воровстве, да подготовить про то бумаги, чтобы никаких сомнений не было. А потом, когда кто-то первый против твоей воли пойдет, этим бумагам дать ход, да проследить с помощью Остермана и Головкина — этот Долгоруковых всех не любит и спуску им не даст. К тому же он не столь боязлив, как Андрей Иванович. Не гневаешься, государь, за такие мои речи?