Малыш (илюстр)

Дорога была по-прежнему пустынна. Ни одного пешехода, — но не это заботило Малыша, — не было и ни одной повозки в сторону Трали, в которой ему, быть может, и нашлось бы местечко, а, следовательно, он бы не так устал. Увы, приходилось рассчитывать только на свои детские, маленькие ноги, — к счастью, довольно крепкие.

Наконец были пройдены еще четыре мили, быть может, не так споро, как первые шесть, но все же оставалось преодолеть всего только две мили.

Половина восьмого. На горизонте с западной стороны только что погасли последние звезды. Печальная заря Северного полушария освещала небо рассеянным светом, ожидая, пока солнце пробьется сквозь снежную дымку нижних атмосферных слоев. Взгляд уже мог охватить более широкую перспективу.

В этот момент там, где дорога шла на подъем, со стороны Трали показалась какая-то довольно большая группа людей.

Первой мыслью Малыша было спрятаться, но что, собственно, люди могли сделать ребенку, бредущему по дороге? Однако инстинктивно, не раздумывая дольше, чем следовало, он бросился за ближайший куст, откуда мог наблюдать за приближающейся группой.

Это были полицейские агенты, что-то около десятка, с констеблем во главе. С тех пор как в стране был введен надзор, такие команды стали не редкостью на территории графства.

Поэтому подобная встреча не должна была бы удивить Малыша. Но тем не менее у него вырвался крик удивления, когда он узнал в группе агента Харберта в сопровождении двух-трех агентов, занимавшихся выселением фермеров.

Какое тяжкое предчувствие тугим обручем сжало его сердце? Шел ли Харберт со своими людьми на ферму Кервен? А вся эта свора полицейских, не направлялась ли она туда с целью задержать Мердока?

Малыш даже не хотел думать об этом. Как только группа удалилась, он выбежал на дорогу и со всех ног помчался дальше, так что уже в половине девятого достиг окраины Трали.

Первым делом он отправился в аптеку и заказал выписанную микстуру. Он подал аптекарю золотую монету — все свое состояние, и тот разменял гинею. А поскольку микстура оказалась очень дорогой, то сдача составила всего что-то около пятнадцати шиллингов[148]. Но это был не тот случай, чтобы торговаться, не так ли?…

Малыш и не помышлял об экономии, раз речь шла о бабушке. Зато он решил сэкономить на завтраке. Вместо сыра и пива он довольствовался большим ломтем хлеба, который и умял за милую душу, и кусочком льда, которым он завершил трапезу, предварительно подержав его за щекой. Было чуть больше десяти часов, когда Малыш покинул Трали и отправился в обратный путь.

В любое другое время в этот час на сельских дорогах обычно царило некоторое оживление: можно было встретить и двуколки, и «jaunting-cars» с людьми или товарами, направляющимися в разные районы графства. Здесь можно было почувствовать биение пульса коммерческой и деловой жизни. Увы! Неурожайный год, голод и крайняя нищета, последовавшая за этим, привели к тому, что провинция обезлюдела. Боже мой, сколько крестьян были вынуждены покинуть страну, в которой не могли больше жить! Даже в обычные годы число ирландцев, покидающих ежегодно родину и отправляющихся в Новый Свет, Австралию и Южную Африку в поисках уголка земли, где они могли бы обосноваться, не боясь голода, разве не исчисляется сотней тысяч? И разве не процветают компании, занимающиеся перевозкой эмигрантов, по цене два фунта стерлингов за душу, к берегам Южной Америки?

Однако в этом году графства Западной Ирландии обезлюдели особенно сильно, и казалось, что дороги, когда-то столь оживленные, обслуживают голую пустыню или, что, увы, еще более печально, опустошенную страну…

Малыш шел быстрым шагом. Он старался не замечать усталости и шел как заведенный. Само собой разумеется, что догнать полицейскую команду, обогнавшую его на два-три часа, он просто не мог. Однако следы, оставленные на снегу констеблем и его людьми, а также Харбертом и его агентами, говорили о том, что все они направлялись на ферму. Вот еще одно обстоятельство, заставлявшее нашего мальчугана ускорять шаг, хотя после столь длинного пути ноги у него просто подкашивались. Он отказался даже от короткой передышки. Все шел, шел не сбавляя шага. К двум часам дня он был уже не более чем в двух милях от фермы Кервен. Через полчаса показались строения среди обширной долины, где все скрывалось под снежным покрывалом.

Что поразило Малыша с первого взгляда, так это то, что в воздухе не было заметно никакого дымка, хотя топлива для очага в большом зале было вдоволь.

И откуда такое ощущение заброшенности и покинутости?

Малыш прибавил шагу, а затем, собрав все силы, побежал. Падая и поднимаясь, он добрался наконец до калитки, ведущей во двор…

Какое зрелище! Ограда сломана! На дворе следы множества ног. От построек, хлевов, навесов остались лишь стены. Соломенные крыши сорваны. Не осталось ни одной двери, ни одной оконной рамы. Неужели это сделано нарочно? Неужели полицейские стремились к тому, чтобы сделать дом непригодным для жилья, неужто они хотели лишить семью последнего пристанища?… Неужели это опустошение было делом человеческих рук?…

Малыш замер как вкопанный. Ужас овладел им. Он не мог решиться войти во двор… не мог заставить себя подойти к дому…

Наконец он решился. Если фермер или один из его сыновей были еще там, в этом следовало убедиться.

Малыш приблизился к двери. Позвал…

Ни звука в ответ.

Тогда он сел на порог и горько заплакал.

Вот что произошло во время его отсутствия.

Увы, далеко не редкостью для ирландских графств были сцены изгнания, ужасные сцены, результатом которых были не только опустевшие фермы, но и целые деревни, обезлюдевшие, покинутые жителями. Но что же сталось с несчастными изгнанными из жилищ, где они родились, провели всю жизнь и где надеялись умереть? Быть может, они хотели бы вернуться к родному очагу, взломать заколоченные двери и найти там пристанище, которого не смогли отыскать на стороне?…

Так вот! Способ помешать возвращению бедняг был прост! Следовало сделать дом непригодным для жилья, вот и все. Ставится «battering-ram»[149]. Это устройство представляет собой балку, подвешенную на цепи между трех стоек. Подобным тараном можно разрушить все что угодно. Дом лишается крыши, очаг разрушается, труба сносится. Выбиваются двери, окна, остаются лишь голые стены… И как только остается один голый остов, открытый всем ветрам, дождям и метелям, лендлорд и его подручные радостно потирают руки: они уверены, что семья уже сюда не вернется!

После подобных изгнаний, ставших столь частыми, что приобрели характер обыденности, стоит ли удивляться тому сгустку ненависти, что образовался в сердцах ирландских крестьян!

А здесь, в Кервене, изгнание сопровождалось еще более жуткими сценами.

Действительно, к бесчеловечному акту примешивалась еще и личная ненависть. Харберт, выброшенный Мердоком за дверь, не довольствовался изгнанием семьи за задержку арендной платы, но, зная, что Мердок находится в розыске, выдал его полиции, и констебли получили приказ арестовать его.

Для начала господин Мартин, его жена и дети были вышвырнуты за дверь, в то время как полицейские опустошали дом. Они не пощадили даже старушку. Бедняжку вытащили из постели и швырнули в грязь посреди двора, но она нашла в себе силы приподняться и проклясть своих убийц и в их лице всех палачей Ирландии; после чего рухнула мертвой там, где ее оставили.

В этот момент Мердок, который вполне мог бы спастись бегством, бросился на непрошеных гостей. Вне себя от ярости, он схватился за топор… Его отец и брат также бросились на защиту семьи. Но агентов и констеблей было больше, и сила осталась на стороне закона, если так можно назвать подобное преступление против всего справедливого и человечного.

[148] Гинея с 1717 года была приравнена 21 шиллингу; однако, поскольку во время написания романа гинея уже не выпускалась, речь идет, вероятно, уже о другой золотой монете — соверене, который был приравнен 20 шиллингам.

[149] Таран, стенобитное орудие (англ.).