Дети мертвых

На сей раз, однако, Эдгар разгромит бихлеровский пункт платы за проезд по автобану, поскольку у него нет мелочи, он вынужден проехать напропалую. Из-за этого поглядывания сверху немного пострадал и его шланг-заливщик. Эдгар ещё раз обратил сопло наблюдения к пиписке меньшего парня, с которым больший теперь ставил опыты над человеком. Оба между тем вообще не принимали во внимание Эдгара, как будто его здесь и не было. Он, Эдгар Гштранц, не туда попал, хотя мог передвигаться быстро, как текущая вода на некоторых местах, переливаясь через край. Больший детина уже не знает удержу, он пялится из своих неглаз на этот поднятый палец автостопщика меньшего, который так и не научился приличному поведению, а ведь оно могло бы защитить его от старшего брата, который его теперь по-кобелиному переворачивает, нюхает его, да, пытается далее открутить член меньшего, нет, на самом деле это не получится, а тем временем детина и сам подвергается исследованию, контролю, а именно со стороны меньшего, предназначенного ему в жертву, которому мать, чьим он был любимчиком, пристегнула на ворот рубашки последний национальный бант; однако почти все остальные дорожные знаки отпали, и меньший не имел даже мандата от органов на сыск и задержание, и не было ничего, что позволяло бы применить лицо большего, даже карнавальной маски, потому что у этого господствующего лица вырвало красоту глаз. Да, и точно такая же доля выпала подчинённому лицу младшего. Но всё это, похоже, не создавало им особенных помех. Если большему что и мешало, так это то, что у него был меньший член, надо же так, тогда как у меньшего был более пышный, длинный, наполненный возбуждающим газом, и откуда что бралось, ведь под ним была сплошная грушевая каша, яблочный мусс, преданный земле. Где его источник, нет, не надо из-за этого сейчас же переворачивать всего этого тяжёлого парня (несмотря на относительную малость)! Сзади он тоже выглядит не лучше, а то и хуже! Там, сзади, где вход в прямую кишку, источник не может быть спрятан, потому что оттуда непрерывно вытекает пузырчатая тёмная жидкость, которую острой палочкой можно разбередить ещё больше, если немного продуть слив; белая задница юноши имеет решительно больше вида, для большего уж точно, чем лицо, которое изначально предназначалось для сигналов, свечения и угасания. Так как больший, это давно всем стало ясно, был в жизни постоянным прихвостнем меньшего, его великим фаном и вместе с тем его злейшим врагом, это заметно по всем жестокостям, которые тем не менее тут же переходят в доверительность между обоими, и может, думаю я, их не следовало хоронить вместе. Под землёй не так легко с кем-нибудь познакомиться, особенно если не подсуетился насчёт смены одежды. Но у них был всего один костюм для их равнения смирно, ну, по одному на каждого. Их тела для этого как будто срослись вместе, старая привычка ещё из детства, и дурное так и выступает из них в своём костюме дурня. Хорошему они друг от друга научиться не могут, у них нет ни одного таланта, который я могла бы обнаружить. Какая удобная, нетесная у них одежда, и кому какое дело, как там всё выглядит под ней. Оба сыты, как листья на ветке, но им хочется откусывать друг от друга всё больше, пока их белое великолепие окончательно не изойдёт на пересохшей, мешками укрытой от холода клумбе.

Они смотаны в один клубок, в разложенный костёр из мяса, сучья их конечностей торчат во все четыре стороны, их отверстия (и их лица тоже одно сплошное отверстие, заходи не хочу, рот больше не торвард, можно забивать, он теперь лишь жалкий привратник!) озарены светом, ибо это день, они блестят, как помытые окна, приветливые, круглые, так они зовут, вытянув губы, своего немого зрителя, Эдгара, в их бодрое двойное образование. Оно единственное в своём роде: почти жаль, что скоро нахлынут массы, и всё половинчатое, что больше не является целым (жалко красивых голов!), будет снесено. Безутешно.

Уже этот Эдгар сделал шаг вперёд, чтобы примкнуть к вольной игре сильных, это, как всегда, мальчишеская игра, земля к земле, зола к золе, сигналы молодых мужчин будут поданы и снова погашены на бумажке, где стоят квоты попадания в прогнозе погоды, этому парни научились при жизни на поверхности, из видимого над ними пространства, где и студентка Гудрун Бихлер всё ещё висит и отчаянно тянет на удочке глаз ту крупную рыбу, вернее среднюю, зажатую между двумя рыбами-пилотами, которые должны были препроводить её в вечность, да их самих зажало в тиски собственного пола, — ту, значит, крупную рыбу, которая, наконец, не против стать добычей. Его божий дар, хорошо пронизанный кровью, имеющий такой тёмный и вместе с тем такой огненный окрас, правда, отчётливо дрожит, уставившись на Гудрун, и подаёт ей знаки, что готов вскарабкаться по Эдгару и дальше по стене, как дикая лоза, тогда как его владелец, вообще-то, лучше последовал бы (в доказательство, что он не пьян?) за отвязанной прямой линией, которая ни на чём не держится, за отвесом мрачной линии тени, которая заведёт прямиком в землю, где нет ничего и где его никто не ждёт, и чего ему там надо? Женщин освобождают, причём при помощи прибора, который может взбивать пюре, месить и тискать, мужчины, которые, вообще-то, предпочли бы сидеть в котле этого прибора, так, чтобы никто не хотел так уж сильно идологизировать их стремительно редеющее в войнах поголовье, но оба альпийских парня там, внизу, именно это и делают: крепко взбивают друг друга, как яичный снег, тискают и месят друг друга. Смачные поцелуи звучат то снизу, то сверху, смотря по тому, куда они, играя в догонялки, засалят один другого, то из чердака, то из погребка с молодым вином, поцелуи попадают в лавину из перебродившего мяса, да, перебродило, ибо сношения этих двух при жизни были чересчур сладкими; ни одному человеку нельзя до такой степени жить в другом, он должен всегда знать и дверь наружу, и, по возможности, запасной выход. Смерть создала ещё одну проблему, я говорю об этом без особой охоты: недержание в области ануса, и оба истекающие соком парня, чья плоть только что казалась белой, медленно покрываются коричневатой жидкостью, которая вытекла из области rectum/anus, так что возникло унизительное положение, которого, однако, ни один из них не воспринимает; напротив, они исследуют друг друга с постоянно возобновляющейся силой, опрыскивают друг друга, ну-ну, это поистине повод для изумления, и вот ещё тоже: немного неконтролируемого белёсого поноса, которым день-деньской, год-годской окропляют один другого, не может воспрепятствовать тому, что эти дикие работники счастливо начинены друг другом, как трубочки с кремом, в которые всегда хочется погрузить язык, чтобы потом с этим хоботком наслаждения забиться в тёплое место и снова вынырнуть с тёмным опроставшимся ртом. Но где нет врат, через которые блаженный Иисус мог ходить с прямой спиной, там и нам не понадобится судья, выпрямляющий наши пути. Или: Иисус — сам врата, через которые верующие могут войти в мистерию, и что они там найдут? Одну из наиболее часто встречающихся опухолей, которой и мы заболеем, любовь, я беру это слово назад, а вам за него дам другое, только я не знаю, куда я его задевала.

Эти два селянина, из чьей поступи вырастают тяжёлые шаги, которые они предпринимают друг против друга, больше во веки веков не нуждаются ни в каких соратниках; их мягкие, нет, скорее перемазанные, слипшиеся локоны играют с тяжёлым обрывом черепа, и владельцы этих лакомств, состоящие из земли и мира, производят впечатление, будто они хотели шаловливо скатиться по склону, обнявшись, вцепившись друг в друга, как в последний спасительный куст, красота! — и они так радуются и так вертят хрупкий громоздкий объект (это то, что должно защитить челов. поселения от могущества природы и при этом легко само может стать угрозой) — Эдгара Гштранца, который ничего такого не натворил, кроме того, что отказал себе в крошечном повороте руля, когда должен был в летучем танце вписаться в поворот, рекордист скорости, оп-ля, вот те раз! — слегка затуманенный взор, быстро вобрав в себя около двадцати сантиметров воздушного потока, упирается в стену дома. Там, наверху, ему вроде бы машет рука, или нет? — белая женская рука, которая, однако, на запястье перечёркнута красной полосой, как будто въезд запрещён; нет, полоса скорее указывает по руке вверх, недостаёт только стрелки на конце, то ли вверх, то ли вниз, да, эта культурная поверхность руки вычеркнута из тетрадки судьбы, больше нельзя разобрать ни одной отметки, и уже никогда не узнаешь, провалился или нет; эта скромная ветка руки, значит, машет, манит молодого спортсмена, который воспринимает это как вызов и теперь берёт разбег, чтобы взбежать по лестнице через три ступеньки, ибо здесь, внизу, уже нашлись двое и уже дополнили друг друга до единого существа, и жизнь покрасила их быстро сохнущей краской, теперь нужно лишь выждать время, чтобы не прилипнуть к ним. Эдгара здесь, внизу, собственно, лишний, третий, пятое колесо в телеге. Если хочешь искать, надо для начала быть на месте. Но там, наверху, память Эдгара запечатлела то, что готово молча сидеть с ним рядом и ни с каким намерением не переходить ему намеренно дорогу — на старт, внимание, марш! Да, за этой дверью идёт какая-то пальба, крики, восклицания, облака, такие грациозные и полные достоинства, но что это? Эдгар всё-таки хотел войти в дом, да, у него было такое чувство, будто он уже преодолел лестницу в несколько прыжков. Что, конечно, не означает, что весь дом, готовый прийти на помощь и в то же время что-то умалчивающий, должен прямо сейчас выйти ему навстречу. Немного расположения хочет для себя каждый из нас, но когда к тебе располагается передом целый дом, это многовато. Дом досадует, что знаменитость Эдгар Г. так долго не идёт раздавать автографы. Бледная ручка с красной полоской ещё торчит в обрамлении окна, как будто собирается выбросить свою позицию, но тут на Эдгара набрасывается уже весь дом, спешит сломя голову, делает секундный рывок, вот он я, со всеми потрохами, окнами и дверьми, и накрывает его, как злобная крышка сандвича, которой нагло подсунули эрзац-накладку, поскольку то ли литр пива, то ли вино, то ли что смыло изначально предназначенный для этого питательный продукт; возникает картинка земли, она мчится навстречу со свистом, и тут весь дом вместе со студенткой ГУдрун Бихлер, которая всё ещё торчит в нём, как полупереваренные погадки в желудке у птицы, обрушивается на Эдгара Шггранца. Тот ещё успевает с разгона взлететь на два метра вверх по стене, словно насекомое, — стоп, разве не наоборот? ведь это он набросился на дом, а не дом на него. В любом случае улица теперь снаружи, а Эдгар внутри. Он, считай, на втором этаже ввалился в дом вместе с окном, так он спешил, поскольку однажды он уже сбился с пути. Молодой спортсмен сам забросил себя в дом, но ему показалось, как будто, наоборот, дом набросился на него. Давайте посмотрим всё ещё раз в замедленной съёмке! Эдгар Гштранц однозначно в ауте! Ударяет молния, повелительница стрел, лука и чеснока. Кто, собственно, защитит наши дома от нас самих? Вечность сделает это. А мы должны оставить наши дома, когда-нибудь.