Страница 101 из 114
— Вы имеете в виду то, о чем вы говорили?
— Нет, я имею в виду то, о чем говорил фазан недалеко отсюда.
— Действительно, мне показалось, что я слышал кудахтанье, но я подумал, что ошибся.
— Вы не ошиблись; есть один петух, который сидит на большом каштане, месье Люсьен, в ста шагах отсюда. Я его слышал, когда проходил мимо.
— Ну и хорошо, — радостно сказал Люсьен — его нужно завтра съесть.
— Я бы его уже снял, — сказал Орланди, — если бы не опасался, что в селении подумают, что я стреляю совсем не по фазану.
— Я это предусмотрел, — сказал Люсьен. — Кстати, — добавил он, поворачиваясь ко мне и вскидывая на плечо свое ружье, которое он только что зарядил, — окажите честь.
— Минуту! Я не настолько уверен в своем выстреле, как вы, а мне очень хочется съесть свою часть этого фазана, поэтому стреляйте вы.
— Конечно, — сказал Люсьен, — у вас нет привычки, как у нас, охотиться ночью, и вы, конечно, выстрелите слишком низко. Однако, если вам нечем заняться завтра днем, вы сможете взять реванш.
IX
Мы вышли из развалин со стороны, противоположной той, через которую входили.
В момент, когда мы оказались в кустарнике, фазан обнаружил себя, вновь начав кудахтать.
Он был примерно в восьмидесяти шагах от нас или чуть ближе, скрытый в ветвях каштана, подходы к которому были затруднены растущим всюду густым кустарником.
— Как же вы к нему подойдете, чтобы он вас не услышал? — спросил я Люсьена. — Мне кажется, это не легко сделать.
— Да нет, — ответил он мне, — если бы я смог его только увидеть, я застрелил бы его отсюда.
— Как это отсюда? Ваше ружье может убить фазана с восьмидесяти шагов?
— Дробью нет, а пулей да.
— А! Пулей, можете не продолжать, это совсем другое дело. И вы правильно сделали, что взяли на себя выстрел.
— Вы хотите его увидеть? — спросил Орланди.
— Да, — ответил Люсьен, — признаюсь, это доставило бы мне удовольствие.
— Тогда подождите.
И Орланди принялся имитировать кудахтанье курочки фазана.
Почти сразу же, не видя фазана, мы заметили движение в листве каштана. Фазан поднимался с ветки на ветку, отвечая своим кудахтаньем на призывы, которые посылал ему Орланди.
Наконец он появился на верхушке дерева и был хорошо виден, выделяясь в неясной белизне неба.
Орланди замолк, и фазан замер.
Люсьен сразу же снял ружье и, прицелюсь, выстрелил.
Фазан мешком упал вниз.
— Иди, ищи! — приказал Люсьен Диаманту.
Собака бросилась в кусты и через пять минут вернулась, держа фазана в зубах.
Пуля пробила птицу насквозь.
— Прекрасный выстрел, — сказал я, — не могу не высказать моего восхищения вами и вашим замечательным ружьем.
— О! — сказал Люсьен. — В том, что я сделал, моей заслуги меньше, чем вы думаете: один из стволов имеет резьбу и стреляет как карабин.
— Неважно! Даже если это был выстрел из карабина, он заслуживает всяческих похвал.
— Ого! — воскликнул Орланди. — Из карабина месье Люсьен попадает с трехсот шагов в пятифранковую монету.
— А из пистолета вы стреляете так же хорошо, как из ружья?
— Ну, — сказал Люсьен, — почти, с двадцати пяти шагов я всегда выбиваю шесть из двенадцати по лезвию ножа.
Я снял шляпу и поприветствовал Люсьена.
— А ваш брат, — спросил я его, — он так же силен?
— Мой брат? — переспросил он. — Бедный Луи! Он никогда не прикасался ни к пистолету, ни к ружью. И я все время опасаюсь, как бы в Париже не случилось с ним беды, потому что, будучи смелым человеком и желая поддержать честь нашей Корсики, он позволит себя убить.
И Люсьен опустил фазана в большой карман велюровых брюк.
— А теперь, — сказал он, — мой дорогой Орланди, до завтра.
— До завтра, месье Люсьен.
— Я знаю вашу точность; в десять часов вы, ваши друзья и родственники, будете в конце улицы, не так ли? Со стороны горы, в этот же час, на другом конце улицы будет находиться Колона также со своими родственниками и друзьями. Мы будем на ступенях церкви.
— Договорились, господин Люсьен, спасибо за заботу. И вас, месье, — продолжал Орланди, поворачиваясь в мою сторону и приветствуя меня, — вас я благодарю за честь.
И мы расстались, обменявшись приветствиями. Орланди скрылся в кустах, а мы вернулись на дорогу, ведущую в селение.
Диамант же оставался какое-то время между Орланди и нами, оглядываясь то направо, то налево. После пятиминутного колебания он оказал честь, отдав нам предпочтение.
Признаюсь, что перебираясь через двойную гряду отвесных скал, о которых упоминал выше, я испытывал некоторое беспокойство относительно того, как я буду спускаться. Спуск, как известно, вообще намного труднее, чем подъем.
Я с нескрываемым удовольствием заметил, что Люсьен, без сомнения, догадываясь о моих мыслях, выбрал другую дорогу, не ту, по которой мы пришли.
Эта дорога имела преимущество — она давала возможность продолжить разговор, который, естественно, прерывался на трудных участках.
Итак, поскольку склон был пологим, дорога легкой, я не сделал и пятидесяти шагов, как тут же приступил к привычным расспросам.
— Итак, мир заключен? — спросил я.
— Да, и, как вы могли видеть, не без труда. В конце концов я ему объяснил, что Колона первыми заговорили о мире. А у них пять человек убитых, в то время как у Орланди всего четыре. Колона согласились вчера на примирение, а Орланди пошли на это лишь сегодня. К тому же Колона согласились принародно отдать живую курицу Орланди. Уступка, которая подтверждает, что они признают себя неправыми. Она и решила дело и заставила согласиться Орланди.
— И именно завтра должно произойти это трогательное примирение?
— Завтра, в десять часов. Вы, я полагаю, не слишком огорчены? Вы ведь надеялись увидеть вендетту!
Молодой человек совсем не весело рассмеялся:
— Ай-ай-ай, какая чудесная вещь — вендетта. На протяжении четырехсот лет на Корсике только о ней и говорят. А вы увидите примирение. Да это вещь гораздо более редкая, чем вендетта.
Я расхохотался.
— Вот видите, — сказал он мне, — вы смеетесь над нами и вы правы: по правде говоря, мы странные люди.
— Нет, я смеюсь по другому поводу: у вас так хорошо получается сердиться на самого себя за то, что вам удалось сделать доброе дело.
— Неужели? Да если бы вы могли понимать корсиканскую речь, вы бы восхитились моим красноречием. Вот приезжайте через десять лет и будьте спокойны, все здесь будут говорить по-французски.
— Вы прекрасный адвокат.
— Да нет, вы же знаете, я судья. Какого дьявола! Обязанность судьи — это примирение. Меня назначили судьей между Богом и Сатаной, чтобы я попытался их примирить, хотя в глубине сердца я убежден, что, послушав меня, Бог сделает глупость.
X
Гриффо ждал.
Еще до того, как хозяин обратился к нему, он пошарил в его охотничьей сумке и извлек оттуда фазана. Он услышал и узнал выстрел.
Мадам де Франчи еще не спала, она лишь ушла в свою комнату и попросила Гриффо передать сыну, что бы он зашел к ней перед сном.
Молодой человек, поинтересовавшись, не нужно ли мне чего, и получив отрицательный ответ, попросил у меня разрешения подняться к матери.
Я предоставил ему полную свободу и поднялся в свою комнату.
Я оглядел ее, немного гордясь собой. Мои попытки провести аналогии не были ошибочными. Я гордился тем, что угадал характер Луи так же, как я угадал характер Люсьена.
Я неторопливо разделся и взял томик стихов Виктора Гюго из библиотеки будущего адвоката, лег в постель довольный собой.
В сотый раз перечел я стихотворение Гюго «Небесный огонь» и вдруг услышал шаги: кто-то поднимался по лестнице и остановился прямо у моей двери. Я догадался, что это был хозяин дома, который пришел с намерением пожелать мне спокойной ночи и, конечно, опасается, что я уже уснул, и поэтому сомневается, открывать ли дверь.