Три сердца

Кейт здоровалась, поддерживала разговоры, переходя из зала в зал, от группы к группе.

— Вы сияете от счастья, — сказал ей молодой Лучинский. — Боже мой, что делает любовь!

— А панна Кася всегда светится, как весеннее утро, — добавила пани Тарлова.

Гого, лавируя между гостями, приблизился к невесте. Он выглядел свежим, и трудно было не заметить, как его переполняет радость.

— О, мучительница, — начал Гого, — куда ты исчезла с самого утра? Я искал тебя по всему дворцу и уже отчаялся.

— Глядя на тебя, этого не скажешь, — рассмеялась Кейт.

— А потому что я уже вижу тебя, но клянусь, была минута, когда я испугался за тебя, думал, что с тобой что-то случилось, что, например, кто-то из отъезжающих гостей украл мое сокровище.

— Да, в красивом же свете ты выставляешь своих знакомых, — шутливо сказала Кейт.

— Что же тут такого, — пожал плечами Гого, — я бы и сам не устоял перед таким искушением. По твоему взгляду вижу, что ты считаешь это пустыми словами, но поверь, что нет ничего, что я не выполнил бы ради тебя, пусть даже и преступление.

Кейт пристально посмотрела ему в глаза.

— Жизнь иногда предлагает людям разные испытания, — заметила она.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, просто подумала. Пойдем, завтрак уже подали.

За столом они снова сидели радом, оживленно и весело болтая.

Уже к концу завтрака начали подавать машины и кареты. Гости покидали дворец. Большинство выезжало к пятичасовому поезду. На полдник, кроме домашних, осталось лишь несколько человек родственников, но и они вскоре стали прощаться. Двухдневная охота закончилась великолепным балом в шумной компании знакомых, всем тем, что после двухлетней тишины вывело Пруды из привычного ритма спокойной сельской жизни. Пани Матильда, закутав ноги пледом, сидела в большом кресле будуара. Слуги, сонные и измученные, блуждали по опустевшим комнатам.

Кейт в буфетной, склонившись над расчетной книгой, принимала отчеты у пана Матея, повара и Юзефовой, занимающейся хозяйством с начала болезни Михалины.

Тем временем Герта и Зося мыли и одевали покойную. В столярной мастерской уже сделали гроб. Однако похороны были намечены через три дня, когда приходской ксендз вернется с праздника в Хелме.

Разобравшись со счетами, Кейт осталась с паном Матеем наедине.

— Пан Матей, идите отдыхать, вам нужно выспаться. Вы плохо выглядите. За эти несколько дней вы окончательно измучились; кроме того, мне говорили, что всю ночь вы провели у постели покойной.

— Да, это так.

— Вы очень любили ее?

Молодой человек закусил губу и лишь молча кивнул головой.

— И все-таки вам следует отдохнуть. Поспите, а завтра у вас выходной. Пани графиня уже предупредила управляющего.

— Спасибо вам, но я предпочел бы работать. За работой мысли не так преследуют человека, и он забывает о своем горе.

— Как хотите. Возможно, вы и правы, но во всяком случае сейчас вам нужно поспать.

Обед подали в восемь часов, но к столу вышли немногие: Кейт, Гого, генерал Недецкий, а также администратор пан Зембиньский. Пани Матильда распорядилась подать сухарики с чаем к себе наверх. Две старые панны, тетя Клося и тетя Бетси, ужинали в постелях, а дядюшка Анзельм ублажал свой желудок отварами травок и горячими примочками. Генерал, единственный из представителей старшего поколения, победно выдержал три дня веселья и сейчас, потягивая бургундское, посмеивался над старым хрычем Анзельмом. А поскольку, если уж генерал какую-нибудь тему зацепит, от нее ему уже не оторваться, поэтому весь обед был посвящен бедному дядюшке Анзельму. Пан Зембиньский поддерживал разговор весьма сдержанно. Гого всматривался в Кейт и время от времени тихонько обменивался с ней короткими фразами.

Когда они встали из-за стола, Кейт поинтересовалась, не хочет ли он помолиться у тела своей старой кормилицы и няньки.

— Нет, Кейт, нет. Я любил ее и мне действительно жаль, что она умерла, но я не переношу вида покойников.

— Следовало бы зайти… — заметила Кейт, но не сумела убедить его.

— Я буду присутствовать на похоронах, этого достаточно.

На следующий день ранним утром Кейт предложила жениху сыграть партию в теннис. Они играли почти ежедневно, и Гого не усмотрел в этом ничего необычного. Для Кейт, однако, это имело большое значение. Именно для тенниса Гого надевал белые туфли и носки, которые заворачивал над щиколоткой.

Ожидая его в холле, Кейт придвинула стул к шкафу и забросила наверх свою ракетку, после чего вернула стул на место. Когда Гого сбежал по ступенькам вниз, она обратилась к нему:

— Ты не мог бы снять мою ракетку, будь так добр.

— С удовольствием.

Он, в свою очередь, придвинул стул, встал на него, а когда поднялся на цыпочки, чтобы дотянуться до ракетки, брюки приподнялись, открывая часть ноги над щиколоткой.

PI

тогда показался верхний угол коричневого родимого пятна.

Сердце Кейт готово было вырваться наружу. Сомнений больше не оставалось.

Несмотря на все усилия, она играла невнимательно и плохо. Добродушный Гого посылал ей все более легкие мячи и, наконец, спросил:

— Кейт, что случилось?

В ответ она напряженно улыбнулась.

— Я не могу сегодня играть.

— Так давай оставим, но что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь, королева моя?

В его голосе было столько любви и искреннего беспокойства, но Кейт молчала, борясь с мыслями.

«Да, — приняла, наконец, она решение. — Прежде всего я должна рассказать обо всем ему. Мне перед самой собой нужно быть честной».

— Касенька, драгоценная моя, — допытывался Гого, — тебя что-то беспокоит?

Она покачала головой.

— Это не беспокойство, Гого, это — трагедия.

Больше слов он испугался выражения ее глаз. Ему казалось, что он знал каждый оттенок и настроение этих любимых глаз, но сейчас разглядел в них что-то совершенно новое: боль, отчаяние, жалость.

— Ты пугаешь меня, Кейт, — произнес он тихо.

Гого понял, что произошло что-то ужасное. Воображение подсказывало самые невероятные ситуации. Вот через минуту самое дорогое в мире для него существо скажет, что любит кого-то другого или что кто-то соблазнил ее и она ждет ребенка… А, может, он уже есть и где-то спрятан…

Он чувствовал всю нелепость, всю гнусность своих домыслов и одновременно подсознательно понимал, что узнает нечто непредсказуемое и даже страшное.

Кейт отложила ракетку.

— Пойдем, — обратилась она к Гого. — Пойдем в парк. Я хочу с тобой поговорить.

— Хорошо. Только ответь мне на один вопрос: то, о чем ты хочешь мне сказать, касается тебя… твоих чувств, твоих планов?

— Нет, Гого, это касается тебя, а меня лишь косвенно.

Он с облегчением вздохнул и улыбнулся.

— Слава Богу! Так пошли.

Гого был уверен, что речь пойдет о каких-то сплетнях. Должно быть, вчера ей наговорили глупостей, возможно, о кассирше из Жуан-ле-Пинс. Но у него есть оправдание — тогда он не знал Кейт. По отношению к той девушке он был достаточно порядочен: платил ей алименты, и она могла жить в полном достатке. Да что там, могла и замуж еще выйти, а за ее истерику он не в ответе. Только глупость руководила ею, когда она выстрелила в ту итальянку. И по той же глупости она покончила с собой.

Они шли широкой липовой аллеей, но свернули влево, где под старым дубом стояла скамья. С давних времен дуб прозвали Маршалом Черного Пруда. Казалось, что с высокого берега он господствовал над огромным прудом, который неподвижной гладью лежал под ним. Пруд был очень глубокий и илистый, заросший старыми корнями и водорослями. Его не очищали умышленно, оставляя в полудиком состоянии. Впрочем, это было и нерентабельно из-за дна: рыбу, пойманную в нем, нельзя было употреблять в пищу, она пахла болотом.