Страница 7 из 88
Глаза были ясные и спокойные, но вдруг в них задрожала искорка сочувствия, а затем они, точно жидким стеклом, наполнились слезами. И Кейт, закрыв лицо руками, разрыдалась.
— О Боже! Боже! Боже! Почему на меня, ну почему именно на меня обрушилось это бремя… вся тяжесть ответственности и решения…
Упав на кровать, она не могла сдержать рыданий. Нервное напряжение, доведенное до предела, впервые в жизни овладело всем ее существом.
Вокруг царила тишина. Только снизу едва слышно доносилось приглушенное урчание пылесосов. Это слуги убирали в гостиной.
Постепенно она успокаивалась, но в голове невыносимо шумело, руки дрожали. Кейт встала. Ноги двигались будто налитые свинцом. Часы показывали двенадцать. Приняв холодный душ, который взбодрил ее, Кейт привела в порядок волосы и надела черное шерстяное платье. Завтрак должны были подать к двум часам, так что у нее еще оставался час свободного времени. Листок с признанием Михалины она заперла в ящике стола и вышла.
Быстро миновав левое крыло, в котором размещалась кухня, узкой аллейкой Кейт углубилась в парк. Калитка к хозяйственным постройкам была открыта. Огромный квадрат двора, окаймленный тяжелыми хозяйственными строениями, был сейчас пустынным. Кейт, пройдя мимо кузницы, вышла на дорогу, обсаженную сливовыми деревьями, которая вела к селению под названием Пожизненное. Оно предназначалось для заслуженных пенсионеров, жизнь которых прошла на службе в поместьях Тынецких. Каждый из них получал избу, корову и пенсию до скончания века. Некоторые обитали в старых бараках, другие — в специально выстроенных домиках на две семьи. В ближнем имел свой угол Александр Жолонь, в прошлом камердинер покойного графа Тынецкого, старик, которому было уже за восемьдесят.
Кейт нашла его возле дома в огороде. Он что-то мотыжил на грядке.
— День добрый, Александр, — поздоровалась Кейт.
— О, так это вы, паненка Кася, — обрадовался он. — День добрый, паненка, день добрый. Куда это вы? Не к той ли, как это ее, Мартыняковой?
— Нет. У меня, Александр, дело к вам.
— Ко мне? — удивился он. — Ну, если ко мне, я к вашим услугам. Что паненка прикажет? А может, в дом?
— Хорошо, — согласилась Кейт.
Комната была чисто прибранной и даже какой-то праздничной. Пол покрывал линолеум. На окнах висели кокетливые занавесочки, а подоконники украшали вазоны с пеларгонией.
Александр предложил Кейт стул:
— Пожалуйста, на нем вам будет удобно.
Он стоял перед ней, пока Кейт дважды настойчиво не попросила его сесть. Высокий и худой как щепка, усаживаясь, он производил впечатление складывающегося ножа.
— Александр, — начала Кейт, — вчера вечером умерла Михалина.
— Умерла?.. Боже мой, еще такая молодая женщина, — покачал он головой. — Неисповедимы пути Господни… А что с ней было?
— Сердечный приступ.
— Наверное, внезапно?
— Не настолько внезапно, чтобы не успеть перед самой смертью рассказать о том, с чем я и пришла сегодня к вам.
Все морщины на выбритом лице старика, казалось, углубились. В глазах вспыхнули тревожные огоньки. Он начал как бы жевать беззубым ртом, вероятно, взвешивая ситуацию, потому что спросил не сразу:
— Это значит, паненка, что Михалинка вам все рассказала?
— Да, мне.
Старик немного успокоился.
— А что ж она такого могла рассказать? Господи, да святится ее душа, но в жизни она часто молола, что в голову ей взбредет. Эх! А перед смертью в бреду людям всякие видения и фантазии мерещатся, да еще какие! Сколько раз бывало!.. И что же эта несчастная наговорила?
Кейт всматривалась в него и не сомневалась, что старик будет пытаться возражать, и она решила запугать его, выдвинув обвинение.
— Говорила, что двадцать восемь лет назад Александр поменял ее ребенка на ребенка пани графини.
Старик вскочил и просто затрясся от ярости. Щеки покрылись красными пятнами, глаза готовы были выскочить из орбит, а голос стал скрипучим и пискливым:
— Я?!. Я?!. Я заменил? Лжет, мерзавка, лжет! Перед Богом клянусь! Она сама заменила, она, эта чертовка, поплатится за это на том свете. Такая клевета, ой-ой, такая клевета…
Старик весь дрожал, едва переводя дыхание.
Кейт подождала несколько минут, пока он успокоится, хотя и ей самой необходимо было прийти в себя. Правда, шла она к нему, будучи уверенной, что Александр подтвердит признание покойной, но все же тешила себя надеждой, хотела обманываться, что старый слуга все опровергнет. Она очень надеялась на это. Тогда все не имело бы смысла и свелось просто к вымыслу умирающей, к какой-то ее предсмертной фантазии или даже обычному вранью.
Но призрачные ожидания не оправдались. Кейт холодно посмотрела на Александра и сказала:
— Мой Александр, Михалинка не утверждала, что это сделали вы…
— Пусть бы только посмела!
— Но вы были ее сообщником, потому что знали об этом и помешали ей, когда она хотела признаться. Вот и выходит…
— Я отговаривал?.. Мешал?..
— Это неважно. Я пришла сюда не для того, чтобы судить вас или поучать. Мне достаточно того, что вы подтвердили случившееся. Не передо мной вы будете отвечать за свою вину.
Старик расплакался. Слезы струились по обвисшей, сморщенной коже лица, вся нескладная фигура извивалась в немощных, отчаянных и отвратительных движениях. Наконец он упал на колени и нечленораздельным бормотанием, из которого изредка вырывались едва различимые внятные фразы, умолял о пощаде, призывал к жалости, просил простить его грех.
— Свой грех, Александр, вы сможете искупить чистосердечным признанием, когда это потребуется, — сказала Кейт.
Ее слова сразу успокоили старика. В глазах промелькнула искра надежды.
— А когда потребуется? — тихо спросил он, всматриваясь в Кейт.
— Встаньте, Александр.
С трудом поднявшись, он глубоко дышал, но игра морщин на его бледном и мокром от слез лице свидетельствовала о том, что к нему пришла новая мысль. Он стал говорить беспорядочно, лихорадочно подыскивая слова, скрипучим таинственным шепотом, пытаясь убедить Кейт, что лучше умолчать о случившемся, что будет скандал и переполох, что стыд и позор обрушатся на всю семью, что несчастья коснутся Прудов.
— Панночка Кася, вы молоды, неопытны, послушайте совета старика. На коленях умоляю! Зачем все это ворошить, кому это надо? Пусть останется, как было, ведь никто не знает. Михалина умерла. Мне уже мало осталось на этом свете. И никто не узнает. Хорошо так, как есть. Пусть так
и
останется. Панночка, золотая панночка, дорогая…
Кейт кивнула головой и вышла. Огромная и безнадежная печаль овладела девушкой безраздельно. По всей вероятности, она сама не замечала, что на приветствие встречных отвечала улыбкой, но этот знак вежливости выработался у нее до автоматизма.
Во дворце было заметно оживление. Большинство гостей уже проснулось. В зале, где темные дубовые панели были увешаны большим
количеством
подносов и тарелок из старинного серебра, мужчины в подобающих обстановке костюмах весело разговаривали о своих охотничьих приключениях; в картинной галерее тетушка Матильда, окруженная роем молодых девушек, оживленно
вспоминала
роскошные балы, в которых она принимала участие еще до замужества. Рядом в просторном кабинете Гого
развлекал общество
анекдотами из периода
своего
пребывания в Бонне, Оксфорде и Нанси. В библиотеке было уже сине от дыма сигар. Там представители старшего поколения, рассевшись в удобные кресла, дискутировали о хозяйстве и политике.
Появились слуги, внося большие подносы с коктейлями, водкой и канапе[2]
.
2
Маленькие бутерброды.