Страница 26 из 99
Я был тогда молодым летчиком и не очень еще умел летать по приборам, не видя землю. Слушая начальника, я подумал: не отказаться ли мне? Но ведь он сказал: «Кто боится, тот пусть уходит сразу». Нет, я не трус, я не боюсь, а опыта, в конце концов, наберусь. Я откровенно поделился своими сомнениями с начальником.
– Ты же летал в трудных условиях, открывал линию на Сахалин, – успокоил он меня. – Справишься и здесь!
На Центральном аэродроме, там, где теперь выстроен главный воздушный вокзал столицы, стояли тринадцать самолетов нашего отряда. Это были старые машины разных типов, и среди них – новенький, зелено-голубой Р-5.
Здорово повезло. Самолет с бортовым номером «М-10-94» выделили мне для полетов с матрицами. Эта счастливая машина сыграла потом большую роль в моей жизни.
Бортмеханика прикрепили ко мне молодого, франтоватого, в новенькой кожаной куртке, фуражке с летным «крабом» и щегольских ботинках с ярко-желтыми крагами. Звали его Николаем Ласточкиным.
Утром я предупредил Ласточкина, чтобы он тщательно проверил самолет. Вечером опробуем его в воздухе.
Весь день механик с мотористом трудились на машине. Я ходил вокруг Р-5, любовался им. Уже на земле я полюбил его.
Наконец Ласточкин сказал:
– Через десять минут полетим!
«М-10-94» легко взмыл в воздух. Я обратил внимание, как быстро машина набирала высоту. За несколько минут я достиг на ней две тысячи метров высоты. Самолет отлично вел себя в воздухе, развивал большую скорость.
Я вдоволь покувыркался в небе, делал глубокие виражи, «мертвые петли» и, довольный, посадил переоборудованный из военного в гражданский самолет на аэродром, подрулил на стоянку. Подошел инженер отряда. Спросил:
– Ну как? Все в порядке?
– Самолет ведет себя прекрасно. Можно идти в рейс, – ответил я.
Бортмеханик гордо заявил инженеру:
– Отрегулирован самолет отлично, на ручку не давит, на крыло не валит!
Я вскинул глаза на механика и подумал: «Откуда он знает, что не давит?»
В это время инженер обошел вокруг машины и вдруг остановился, удивленно посмотрел на меня, потом на механика:
– А почему правый элерон болтается? Почему он как тряпка повис? – повысил голос инженер.
Он подлез под крыло, тут же выскочил обратно и сквозь зубы процедил:
– Управление проверял?
– Так точно. И все ролики смазал, – дрожащим голосом ответил механик.
– А почему не законтрил концы тросов управления? Судить тебя за такие дела надо!
– Я доверился мотористу, – пролепетал Ласточкин.
– Проверять надо! – закричал инженер. – Доложу командиру. Ласточкина придется уволить.
– На первый раз дайте ему выговор, а там видно будет, – попросил я.
На другой день я получил задание: в два часа ночи вылететь в Ленинград с матрицами. Еще раз проверил по карте курс. Механику велел взять с собой карманный фонарик для освещения приборов на случай, если погаснет свет в кабине.
– А мы и без приборов долетим, я запомнил дорогу как свои пять пальцев. Точно по курсу проведу, – ответил Ласточкин.
Вылетели по расписанию. Небо закрыто густыми облаками. На земле пасмурно. Набрал над аэродромом четыреста метров и поставил самолет на курс. На темном фоне земли отдельными островками разбросаны электрические огни. Разобраться, над каким районом летишь, трудно. Дальше пошел темный лес.
Настроение, прямо скажу, невеселое: остановись мотор, куда сядешь в такой темноте? Лечу уже двадцать пять минут, никакой железной дороги не вижу. Вдруг по приборной доске пробежал ярким пятном луч света. Оборачиваюсь и вижу: бортмеханик светит карманным фонариком то за один борт машины, то за другой.
Неужели с управлением что-то случилось?
Пошевелил руками и ногами – все в порядке: рули действуют.
Что тревожит Ласточкина? Вскоре свет фонарика потускнел, – видимо, ослабла батарейка. Я жестом показал, чтобы механик прислонил к уху переговорную трубку, спрашиваю:
– Что случилось?
– Железную дорогу искал, – невозмутимо ответил он. – Видно, она где-то в стороне… Сейчас вставлю новую батарейку. Будьте спокойны, найду!
У меня вырвался стон из груди: «Неужели человек не понимает, что с четырехсот метров высоты железную дорогу карманным фонариком не осветишь! Ну и повезло мне с механиком!»
Через тридцать минут полета впереди увидел много света. Это какой-то крупный населенный пункт. Посмотрел на карту. Должно быть, Клин. Не меняя курса, лечу дальше.
Облачность стала опускаться, высота уже двести метров. Проходит еще тридцать минут. По времени доджей быть город Тверь. И верно. Впереди нижняя кромка облаков освещается электрическим светом. Вот и сам город, слева железнодорожная станция, тут же мост через Волгу. Все в порядке! Лечу правильно.
Стало понемногу светать, внизу появился туман. Пошел бреющим полетом. Под самолетом замелькали деревья, станции, будки путевых сторожей. Двухколейная железная дорога, прямая как стрела, тянулась вдаль.
Но вскоре земля скрылась, окутанная туманом. Лечу вслепую.
Что делать? Решаю пробиваться вверх и лететь над облаками. Набираю высоту. Вот уже четыреста метров, потом пятьсот… Никакого просвета. Машину начало трясти. Глянул на указатель скорости. Стрелка подходит к отметке «сто километров», теряю скорость. Это очень опасно!
Резко отдаю ручку управления от себя, самолет проваливается вниз. Сейчас врежусь в землю. Тяну ручку на себя. Опять уменьшается скорость. Сильно дует в левое ухо. Ясно, машина падает на крыло.
«Вот и все, – подумал я. – Провались все эти полеты. Кажется, в самом деле становлюсь самоубийцей!»
Неожиданно я увидел лес и успел выровнять машину. Не буду больше лезть в туман. А тут еще железную дорогу потерял. Где она – слева или справа? Верчу головой по сторонам. «Где же рельсы? Прямо хоть зажмурься и на пальцах гадай!» Вдруг увидел справа от себя, как из леса клубами вылетает темный дым. Он быстро перемещается. Вероятно, это дым из паровоза курьерского поезда. Значит, я лечу параллельно дороге.
Обогнав поезд, лечу дальше. Погода вроде улучшается. Кажется, порядок. Но посмотрел на компас и ахнул. Что такое? Я же лечу обратно в Москву!
Ясно. Шел по приборам, не раз терял направление и не заметил, как вернулся обратно к тому же месту, откуда попал в туман.
Развернул самолет, опять держу курс на Ленинград, рассчитывая, что солнце пригрело землю и туман поднялся. Но ошибся. Вскоре передо мной снова выросла темно-серая стена тумана.
Нет, уж больше рисковать не стану. Решаю сесть и переждать, когда улучшится погода. Ищу подходящее место. Под крылом пашни, но они малы. Два раза прицеливался посадить самолет на футбольное поле – мешали ворота. Увидел огороды, иду над ними – тоже недостаточная площадь для «аэродрома». А эти два смежных больших огорода, между собой не перегороженные, годятся!
Определив по дыму, идущему из труб, направление ветра, сел удачно. Самолет остановился шагах в пяти от домика, оказавшегося баней. Прибежали люди, окружили нас.
– Вот так птица! – услышал я детский голос. – Одного огорода не хватило, на два уселась!
– Чуть баню нашу не развалил, – сказала женщина.
– Такой не развалит, – защищал меня мужчина в порыжевшей кожаной куртке. – Не каждый сядет на огород. Летчик, хотя и молодой, летать, видать, мастер. – Он обвел глазами людей и, как человек, понимающий в летном деле, добавил: – Сам летал мотористом, когда работал на аэродроме. Знаю, как гробят машины.
– Если бы я был хорошим мастером, – шепнул я бортмеханику, – то не сел бы здесь, а был уже в Ленинграде.
Лететь осталось более двухсот километров. Оставив Ласточкина у машины, я пошел на железнодорожную станцию, благо она была недалеко. Узнал по телефону, что туман по маршруту рассеивается, видимость до пяти километров, и обрадовался. Лететь можно!
Затащили Р-5 в самый конец огорода. Я сел в кабину, прикинул глазами длину летной полосы и спросил механика:
– Как ты думаешь, Николай, хватит для взлета площадки?