Страница 25 из 99
Верещагинские сапоги
В тот год на острове Сахалин должны были начать изыскания пути для постройки новой железной дороги. К городу Александровску подошел ледокол «Добрыня Никитич». Он привел пароход, на борту которого было пятьсот участников изыскательской экспедиции.
Люди сошли на берег. Им устроили радостную встречу. Все было хорошо. Но уже на другое утро оказалось, что все очень плохо из-за одной «мелочи»: все приехавшие были кто в валенках, кто в ботинках. Нечего было и думать о возможности начать работу. Без сапог и шагу ступить нельзя. А сапог, да еще в таком количестве, в Александровске не оказалось.
Экспедиция сидела в вынужденном бездействии. Каждый день этой своеобразной «безработицы» большой группы людей приносил государству огромные убытки.
Срывались сроки изыскания новой трассы.
Местные власти забили тревогу: полетели радиограммы во все населенные пункты Сахалина. Сапоги нашлись в селе Верещагине, за триста пятьдесят километров от Александровска. Тем временем весна наступала все более деятельно, лед отошел от берегов. Сообщение между населенными пунктами на собаках и лошадях было прервано.
Как доставить эти сапоги?
Весенняя распутица сделала непроходимыми даже немногие тропинки. Морским путем тоже не воспользуешься: Верещагино расположено в северной части Сахалина, там стоит сплошной лед. Положение безвыходное.
В это время прилетел я, и меня сразу попросили слетать в Верещагино за сапогами.
– Без разрешения начальника управления, – ответил я, – не имею права никуда летать. Пошлите радиограмму в Хабаровск. Если разрешит – полечу с удовольствием.
В тот же день пришел ответ: «Категорически запрещаю вылет Верещагино».
– Это неважно, – говорят мне в исполкоме. – Мы создали специальную комиссию по этому вопросу и вынесли решение: объявить военное положение и мобилизовать вас для полета за сапогами. Отказаться вы не имеете права.
– Делайте что хотите, – ответил я, – но я не имею права лететь после такой радиограммы. А вдруг я поломаю машину? Что тогда? Ваша комиссия отвечать будет?
– Да ты пойми, – убеждали меня члены комиссии, начиная горячиться, – люди будут сидеть без дела полтора месяца! Ведь это же государственное дело… А ты рассуждаешь со своей колокольни!
Но я не рассуждал «со своей колокольни». Мне самому очень хотелось полететь, только я не мог пойти на такое нарушение дисциплины. Долго я ломал себе голову и наконец предложил такой выход:
– Вы свяжитесь с моим начальником по радио лично и попытайтесь убедить его. Скажите, что я лететь согласен. Каков бы ни был его ответ, я выполню то, что он скажет.
Утром мне сообщили, что начальник согласен, и я вылетел.
Село Верещагино стоит на берегу Татарского пролива. Полдороги я летел хорошо. Дальше попал в снегопад. С большим трудом добрался до места. Видимость отвратительная. Ищу место, где сесть. Только найду площадку, развернусь – и потеряю ее. Опять ищу… Летал минут сорок. В конце концов сел.
Машину нагрузили сапогами до отказа. Но вылететь обратно я не рискнул. Решил переночевать и попросил верещагинцев отправить радиограмму, что лётчик Водопьянов прибыл и ввиду плохой погоды вылетит обратно завтра.
Верещагинцы перепутали и отправили радиограмму в Хабаровск. Тем временем в Александровске поднялась паника.
Утром я, ничего не зная, спокойно вылетаю из Верещагина.
Повторилась та же история: сначала погода хорошая, но с полпути – мокрый снегопад. На крыльях стал намерзать лед.
По берегу идти нельзя – облачность его почти закрывает. Морем тоже идти плохо – все сливается в общий фон. Пришлось ориентироваться по плавающим льдинам, еще не отошедшим от берега. Все это изрядно меня задержало.
В это время в Александровске люди тревожно обменивались догадками. Воображение рисовало им жуткие картины: Водопьянов разбился… самолет сгорел…
Всю ночь, которую я спокойно провел в Верещагине, и полдня, когда я крутился над льдинами, на аэродроме дежурили члены «сапожной комиссии». Они поддерживали огонь в кострах, надеясь, что я еще прилечу.
В середине дня окоченевшие люди грелись у костра и уже толковали о том, что надо посылать на розыски экспедицию.
Вдруг они услышали шум мотора…
Встретили меня очень радостно. Еще бы: благополучно прилетел, да еще сапоги привез!
В Александровске с сапожным вопросом было покончено, но лично мне еще пришлось им заниматься.
Возвращаюсь в Хабаровск. Начальник линии встречает меня словами:
– В Верещагино летал?
– Летал. По вашему разрешению.
– Никакого разрешения я не давал.
Я изумился:
– С вами же говорил председатель исполкома!
– Первый раз слышу.
Начальник рассказал мне, как он беспокоился, получив мою радиограмму из Верещагина.
– Разве можно было идти в такой рискованный полет? – ругал он меня.
– Зато мы выручили из беды целую экспедицию! – ответил я, а сам думаю: ловко меня эта «сапожная комиссия» провела! Оказывается, они и не думали с начальником разговаривать.
Отряд «самоубийц»
– Итак, вы зачислены в отряд «самоубийц», – смеясь, сказали мне в редакции газеты «Правда».
– Риск – благородное дело!-улыбаясь, ответил я. – Волков бояться – в лес не ходить!
В каждой шутке есть доля правды. Совсем не случайно летный отряд особого назначения назвали отрядом «самоубийц».
В начале тридцатых годов самолеты поднимались в небо главным образом в почти безветренные, ясные дни, когда с высоты отчетливо видно, что делается внизу. Летчики больше ждали на земле хорошей погоды, чем летали. В темные часы суток старались не летать. Только смельчаки отваживались на ночные полеты. Правда, их с каждым днем становилось все больше. Советские летчики начинали борьбу за то, чтобы сделать нашу авиацию всепогодной, не зависящей от времени суток. Но все-таки мало кто решался отправляться в рейс, когда над землей стелется туман, или дует сильный ветер, или падает снег. Летчики же особого отряда должны были это делать.
Читателю газеты все равно, какая на дворе погода – идет проливной дождь или вихрем кружат снежинки, сияет солнце или стоит такой густой туман, что не видно пальцев на вытянутой руке. Подписчик должен получать свою газету по утрам.
Чтобы жители не только Москвы, но и Ленинграда, и Харькова, бывшего тогда столицей Украины (потом уже она была переведена в Киев), получали в одно и то же утро свежий номер «Правды», и был создан наш отряд.
Доставлять по воздуху в другие города пачки отпечатанных газет трудно и невыгодно. Куда проще – перебросить самолетом небольшой футляр с матрицами. Когда страница газеты набрана и сверстана, то есть расставлены по местам все заметки, статьи, заголовки, рисунки, фотографии, на специальном станке под высоким давлением с нее снимают копию на мокрый картон. Это и есть матрица. Картон быстро высыхает, на нем оттиснулась каждая буква, каждая запятая.
Матрица, можно сказать, фотонегатив газеты, с которого можно напечатать сколько угодно снимков. Для этого в любой типографии надо отлить с матрицы металлический оттиск, так называемый стереотип, и поставить его на вал печатной машины. На это уходит полчаса. Для быстрой переброски матриц в большие города страны и была призвана на помощь авиация.
– Эта летная группа не зря будет называться отрядом особого назначения, – сказал, напутствуя нас, начальник Гражданского воздушного флота. – Отряду поручается ответственная, имеющая большое политическое значение, работа. Доставлять матрицы центрального органа нашей партии в крупнейшие города страны – почетное задание. Его надо выполнять безупречно. Не должно быть ни одного случая, чтобы по вине летчика целый город остался без газеты или получил ее с опозданием. Отряд должен стать показательным и летать круглый год днем и ночью. Кто боится, не умеет летать в любую погоду, тот пусть лучше уходит сразу.