Страница 20 из 99
Но оказалось, что заправить баки бензином не могу. И вот почему. Различные авиационные моторы работают на разных сортах горючего. Не зная, какой самолет будет летать на разведках, предусмотрительно заготовили целых три сорта горючего. К моим услугам был бакинский бензин второго сорта, грозненский первого сорта и бензол.
Но кладовщик, не входивший в такие тонкости, взял да свалил все бочки в кучу. Никаких наклеек на них не было, и ни одна живая душа не могла после этого разобраться, где какой сорт бензина.
Для того чтобы выяснить это, нужен был пустяковый прибор, определяющий плотность жидкости, – ареометр. А ареометра не было.
Что делать?
Не ждать же, пока привезут ареометр! Мы стали ломать голову и додумались вот до чего! Я выстругал обыкновенную деревянную палочку, сделал на ней химическим карандашом несколько делений и вбил в конец маленький гвоздик. Затем смочил ее в бензине, чтобы она больше не насыщалась и имела постоянный вес.
Зная, что грозненский бензин легче бакинского, а самый тяжелый – бензол, я при помощи самодельного ареометра приступил к определению сортов горючего. Когда палочка попала в грозненский бензин, она утонула почти вся. В бакинском она погрузилась только до половины. А в бензоле плавала с большим наклоном.
Таким образом были выбраны нужные бочки и машина заправлена.
Я снова вылетел на разведку. На этот раз погода улучшилась. Несмотря на жаркий июльский день, под нами сплошь расстилался битый лед, покрытый черными точками – тюленями.
Так простая деревянная палочка помогла нам выполнить задание.
В другой раз такая же простая палочка сослужила службу на далеком Севере, совсем при других обстоятельствах. [8 Правда, на этот раз честь изобретения принадлежала не мне, но ведь дело не в этом.
Мой самолет стоял в Охотске. Пора было лететь дальше. Мороз держался «нормальный» – сорок восемь градусов. В этих условиях особенно важно, чтобы хорошо были прогреты моторы, иначе их не запустишь.
Мы с механиком пошли посмотреть, греется ли вода для моторов.
Неподалеку от самолета стояла железная бочка, к которой рабочие аэродрома таскали дрова. В бочке вертикально стояла палка, вмерзшая в лед.
– Это зачем? – спросил я камчадала Люка, стоявшего около бочки.
– Мороз большой, – ответил он, – вода сильно замерзает, может бочку разорвать.
– Ну, а при чем же тут палка? Что она, смягчает мороз?
– Нет, – сказал Люк. – Когда вода замерзает, льда становится больше, чем воды.
– Это я знаю.
– Знаешь, а спрашиваешь! Но этой палке лед ползет вверх, вытесняется наружу и не жмет на стенки бочки. Понятно!
– Умный ты, товарищ Люк! Ты сам изобрел это?
– Зачем сам! – отвечает. – Изобрел климат. У нас большие морозы, а посуды мало. Все так делают.
И в самом деле, так поступали и в других местах. Палка в этих случаях не заменяла никакого прибора, но сама по себе была довольно ценным «прибором».
В погоне за стратостатом
Я отдыхал после перелета в ночном санатории. Туда позвонил дежурный по аэропорту и сообщил, что в шесть часов утра я должен быть на аэродроме для особого полета.
В половине шестого утра вместе с линейными пилотами выехал на аэродром. Стоял сплошной туман; шофер ехал очень тихо, боясь на кого-нибудь налететь.
У дежурного по аэропорту мы встретились с сотрудниками «Комсомольской правды». Они сказали, что в восемь [8 часов полетит стратостат. Фоторепортер должен заснять его в воздухе с моего самолета.
Время было еще раннее, и я решил пойти посмотреть стратостат. Его наполняли водородом. Полетит он, как я узнал, не ранее девяти часов.
С фоторепортером мы условились, что он за полчаса до полета стратостата придет к дежурному, где я его буду ожидать.
В десятом часу приходит фотограф и говорит:
– Надо лететь. Стратостат будет подниматься через полчаса.
Стоял туман, но я все же решил лететь. Запустили мотор. Полетели. Толщина облаков – пятьсот метров. Вышли за облака. Солнце. Делаю круги, набираю высоту три тысячи метров. Земли, конечно, не видно. Кружу над тем местом, где вышел из облачности. Если, думаю, облака куда-нибудь ветром сносит, то и меня вместе с ними. Стратостат полетит – и его тоже должно снести.
Кружим час, другой, а стратостата все нет. Я уже стал сомневаться, не проворонили ли мы его.
Пошли на снижение. Нырнули в облака. Думал, туман поднялся от земли и мы сядем при хорошей видимости. Триста метров высоты – не вижу земли. И только на расстоянии ста пятидесяти метров показалась Москва-река. Полетели вдоль реки на аэродром. Самолет стало прижимать к земле. Прижало метров до десяти. Даже на этой высоте земля местами скрывалась. В Москве туман еще не разошелся.
Бензина осталось на один час. Решил вернуться и сесть где-нибудь в поле. Подлетаю к Одинцову – смотрю, огромное ровное поле. Можно садиться.
Катимся по земле – ничего. Вот-вот машина должна остановиться, но вдруг колеса погружаются в рыхлую землю, хвост поднялся, самолет стал на нос.
– Сняли! – кричу фотографу.
Вылезаем, смотрим – сломался винт. Подождали, пока сельсовет поставит к самолету караул, и пошли на станцию.
По дороге нас догнала легковая машина. Ее хозяин любезно согласился довезти нас до Москвы. От него мы узнали, что стратостат не полетел, так как отсырела оболочка.
Это был наш первый неудачный полет за стратостатом.
Вскоре командир отряда снова мне приказал: [8
– Завтра ты должен вылететь с этим же фотографом и заснять стратостат. Если будет туман, ни в коем случае не вылетать.
– Слушаюсь!
Прихожу утром в аэропорт. Туман. Встретил опять тех же товарищей. Они говорят, надо немедленно вылетать, скоро пустят стратостат.
– Не могу, – ответил я, – мне приказано в тумане не вылетать.
Хотя туман был настолько тонок, что просвечивало голубое небо, видимость была еще неважной. Пока мы спорили, стратостат пустили. Нам с земли показалось, что он поднимается очень медленно, и я решил, что смогу его догнать. Тут же получил разрешение командира, посадил фотокорреспондента, и мы вылетели.
Набрали высоту три тысячи метров. Потом три двести. Вот, кажется, близко и гондолу хорошо видно, а все-таки нам стратостат не догнать. Махнул рукой, пошел на посадку, но сесть оказалось не так легко. Пришлось подождать минут двадцать в воздухе, пока рассеется туман.
Решили так: ветер слабый, стратостат не должно снести далеко, и, когда он будет снижаться, мы его обязательно снимем.
Сидим ждем. В два часа фотограф узнает: стратостат идет на посадку, высота девятнадцать километров; спустится где-то около Коломны.
«Ого, куда забрался!-подумал я. – Выше заграничных». Пошел на метеорологическую станцию – узнать, не видят ли они его. Мне ответили:
– Его и без приборов хорошо видно. Смотри вон на эту точку – от нее вправо. Видишь?
– Вижу. Ну, он еще держится высоко.
– Семнадцать километров! Идет на снижение.
В шестнадцать часов сообщают, что стратостат снизился до десяти километров.
– Сколько времени он еще будет снижаться?
– Часа два, не меньше. Сядет около Коломны.
Я рассчитал: до Коломны лететь тридцать пять минут; чтобы успеть, надо вылететь в семнадцать часов. Так и сделали.
Опять набрали максимальную высоту. Смотрю вперед – рассчитываю увидеть стратостат. Лечу уже тридцать минут, а стратостата не вижу. Фотокорреспондент тоже [8 вглядывается в пространство. До захода солнца осталось минут сорок. Вдруг замечаю желтый от солнца шар стратостата. Ага, наконец-то попался! Теперь-то уж я тебя не упущу: заснимем и сверху и с боков! Но почему его так плохо видно? Наверное, сядет не в Коломне, а гораздо дальше.
Попросил я у товарища бинокль, стал смотреть, но никак не могу нащупать стратостат. Бросил машиной управлять, взялся обеими руками за бинокль – боюсь, не вырвало бы его из рук ветром. Машина начала вилять то вправо, то влево, потом полезла вверх. Толкнул я ручку, опять смотрю – никак не могу поймать стратостат! Отдал фотографу бинокль, стал всматриваться невооруженным глазом. Видно хорошо. Заметил даже оттенки. Непонятно только, почему гондолы не видно.