Страница 18 из 28
А когда вернулся, я его просто не узнал, такой он был мрачный.
— Что случилось? — спросил я.
— Не приняли… — нехотя ответил Женька.
Всю обратную дорогу он молчал. Потом вдруг полез за пазуху и вытащил конверт:
— Видишь: Людмила Николаевна велела передать Геннадию Максимилиановичу.
— Какая Людмила Николаевна?
— Директриса.
Женька посмотрел конверт на свет:
— Я все думаю, что там написано…
— Может, Жень, она догадалась, что мы что-то натворили, и написала об этом Геннадию Максимилиановичу?
— То-то и оно, — вздохнул Женька. — Я тоже подумал: может, она догадалась…
Добравшись домой, мы собрали ребят и стали сообща гадать о содержании письма.
Каждый по очереди вертел конверт в руках и рассматривал на свет. И каждый читал вслух надпись:
ГЕННАДИЮ МАКСИМИЛИАНОВИЧУ (лично)
Даже Грише позволили немного подержать письмо.
— Чего зря время терять, — сказал Васька. — Давайте вскроем конверт.
— Еще чего! — ответил Женька. — Тут же написано: «Лично».
— А чего особенного? Ничего особенного. Письмо написано про тебя. Мы только прочтем и передадим лично Геннадию Максимилиановичу.
— Как же прочтем, если конверт запечатан?
— Очень просто. Вы что, никогда не видели, как в кино распечатывают секретные донесения? Подержат над паром — и готово дело! Пошли ко мне, у нас сейчас дома никого нет.
Денька заколебался, но любопытство взяло верх, и он последовал за Васькой.
ПИСЬМО В НАДЕЖНОМ МЕСТЕ
Чайник кипел вовсю. Васька, обжигая пальцы, вертел над паром конверт и приговаривал:
— Сейчас откроется как миленький…
Конверт немного набух и покоробился. Васька сказал:
— Пора! — и стал тянуть за уголок.
Бумага легко подалась. Но только лишь сантиметра на два-три. Дальше дело не пошло, хоть Васька и пыхтел, словно паровоз.
— Ножиком попробуй, — сказал Сережка. — Сразу отклеится.
Васька взял в руки кухонный нож, просунул его в образовавшуюся щель и резанул.
— Ай! — воскликнул Женька, но было уже поздно. Нож, минуя места склейки, разрезал конверт до самого верха и еще дальше, вдоль изгиба. — Что ты наделал?!
— В кино всегда отклеивается, — растерянно сказал Васька.
— «В кино, в кино»! — передразнил Женька и отобрал у него письмо.
— Теперь все равно, — сказал Сережка, сгорая от нетерпения. — Раз уж так получилось, давайте прочтем.
— Женька! — взмолился я. — Лучше отдать письмо, Пока не поздно!
— И правда, — согласился Женька. — Отнесите его Геннадию Максимилиановичу.
Женька подклеил уголок, прогладил конверт теплым утюгом, и мы пошли в школу — я, Сережка и Васька. За нами, как всегда, увязался Гриша.
У самой школы Сережка остановился и говорит:
— Покажи-ка мне, Федя, письмо.
Сережка взял у меня конверт, повертел его в руках и пробормотал:
— Что же там написано?
— Не смей, Сережка! — только и успел воскликнуть я. Сережка отбежал в сторону и через надрез, сделанный Васькой, без особого труда вытащил из конверта небольшой листок.
Вот что там было написано:
Уважаемый Геннадий Максимилианович! Я прослушала у себя Женю Тюнева. Он пел мне «Орленка», и я, признаюсь, получила большое удовольствие. Рекомендую его и даже ходатайствую. Мальчик он, безусловно, музыкально одаренный. Только ведет себя странно. Почему он обратился в нашу школу? Очень прошу — разберитесь и обязательно позвоните мне потом.
Людмила Николаевна.
— Видали? — победоносно сказал Сережка. — Хорошо, что мы не отнесли письмо Геннадию Максимилиановичу. Он сразу бы отыскал Женьку. Давайте его пока спрячем…
— Это плохое письмо? — спросил у меня Гриша.
— Хорошее, — ответил я.
— Геннадий Максимилианович примет Женьку, если прочтет его?
— Теперь-то уж примет. Обязательно примет, — рассеянно сказал я и подумал, что Сережка прав: письмо надо спрятать на несколько дней, а потом передать его Геннадию Максимилиановичу вместе с деньгами за стекло. Так лучше: семь бед — один ответ!
— У меня есть тайник… — сказал Васька и оглянулся на Гришу. — Ты, Гриша, уходи отсюда. Нечего тебе здесь делать…
Гриша надулся, засопел и нехотя поплелся прочь.
А Васька привел нас к стене дома, выходящей на пустырь, и показал большую дыру между двумя кирпичами. Это пространство, случайно при строительстве не заполненное раствором, и было Васькиным тайником. Надежное место, ничего не скажешь!
Мы сложили конверт вдвое и засунули в дыру. Потом тщательно заложили ее мелкими камушками.
И тут я заметил, что за нами из-за угла подсматривает Гриша.
Я погрозил ему кулаком, и он тотчас исчез.
— Кому ты это? — спросили меня ребята, озираясь по сторонам.
Я промолчал.
БОЙКОТ ОБЪЯВЛЕН И ОТМЕНЕН
Не откладывая дела в долгий ящик, я отправился к дяде Степе. Может, думаю, денег накопилось достаточно и пришел конец нашим мучениям? И вообще, пора кончать всю эту канитель. Нужно возместить убытки, нанесенные школе, а потом пойти всем вместе к Геннадию Максимилиановичу, отдать письмо и рассказать все, как есть. Это куда лучше, чем врать на каждом шагу и вечно дрожать от страха.
Прихожу к дяде Степе и не успеваю слова вымолвить, как он говорит:
— А этот ваш… толстый такой, он что, ангинку прихватил?
— Васька-то? — спрашиваю. — Не-ет, он у нас никогда не болеет.
— Он чегой-то деньги вторую неделю не бросает в окошко. Твои да Серегины я часто подбираю, а этот словно в воду канул…
Я задумался. Потом меня вдруг осенило:
— Ах ты, виолончель толстомордая! Ну, погоди!
Я мигом разыскал Сережку и все ему рассказал.
— То-то он от меня бегает, — сказал Сережка. — Я ему: «Вася, Вася», а он: «Спешу, мне нужно на виолончели заниматься!»
В это время к нам подошел Гриша. Узнав, в чем дело, он сказал:
— А мне Васька говорил, чтобы я никому не ябедничал, как он ест мороженое. Он и мне отламывал по кусочку. По ма-аленькому.
Сообщение Гриши вызвало у нас новый приступ негодования.
Обсудив все как следует, мы решили выследить Ваську и поймать его на месте преступления.
Мы установили посты у ближайших лотков с мороженым и, танцуя от холода, посылали друг другу устные депеши.
Связным был Гриша. Он бегал от меня к Сережке, а от Сережки снова ко мне.
И вдруг, когда мы окончательно посинели от холода, Гриша сообщил на мой пост:
— Я видел Ваську! Он там, в парадном. Ест мороженое…
Уж не знаю, как Васька умудрился обвести нас вокруг пальца, только молодец Гриша. Если бы не он, мы бы потеряли еще немало времени. Все-таки и от Гриши иногда бывает толк!
Через минуту Васька был пойман.
Он вытирал о пальто липкие пальцы. Сережка схватил его за рукав:
— Попался, обжора, предатель!
— Чего пристал? — вскрикнул Васька.
Он сразу понял, какая опасность ему угрожает, поэтому вел себя особенно нахально. Но нас не проведешь!
— А ну, покажи язык, — потребовал я.
— На, смотри!
Васька показал мне кукиш и, вырвавшись, бросился наутек.
Мы его догнали в конце переулка и повалили в сугроб. Я и Сережка уселись на него верхом и чувствовали себя, как на вулкане.
— Покажи язык, тебе говорят! — вновь потребовал я.
— Чего пристали? — жалобно воскликнул Васька и плотно захлопнул рот.
Тогда я расстегнул ему пальто и принялся щекотать. Сначала Васька терпел. А потом стал хохотать. Сережка заглянул ему в рот.
— Конечно, — сказал он. — Весь язык инеем покрылся.
— Шоколадным? — спросил я, глотая слюнки. Мне вдруг до смерти захотелось мороженого.
— Нет, — ответил Сережка. — Тринадцатикопеечным, сливочным.
— А ну его, — сказал я, — пойдемте, ребята. Руки еще об него марать…