День пламенеет

Доусетт и Гугенхаммер не могли скрыть чувства облегчения. Атмосфера прояснилась. Было очень неприятно, при данных обстоятельствах, очутиться запертыми в одной комнате с этим мускулистым человеком, похожим на индейца, — с человеком, которого они ограбили. Они с неудовольствием вспоминали многочисленные рассказы о его отваге и силе. Если Леттону удастся его отвлечь и они успеют выбраться из конторы в цивилизованный мир, все уладится; а Пламенный, казалось, шел на эту удочку.

— Рад это слышать, — сказал он. — Я не хочу пропустить поезда. Вы все, джентльмены, сделали мне честь, приняв меня в эту игру. Я это очень ценю, хотя и не умею выразить свои чувства. Но все-таки меня здорово разбирает любопытство, и я ужасно хочу знать, мистер Леттон, какова сумма нашего барыша. Не можете ли вы сказать мне хотя бы приблизительно?

Натаниэль Леттон не обратился с мольбой к своим друзьям, но они почувствовали эту мольбу в наступившей короткой паузе. Доусетт, вылепленный из другого теста, чем остальные двое, начал подозревать, что выходец из Клондайка ведет какую-то игру; но его друзья все еще были одурачены его ребяческой наивностью.

— Это чрезвычайно… э… трудно, — начал Леон Гугенхаммер. — Видите ли, акции Уорд Вэлли колебались, так что… э…

— Так что нет возможности заранее определить результат, — закончил Леттон.

— Ну, хотя бы приблизительно, — беззаботно настаивал Пламенный. — Не беда, если вы ошибетесь на миллион в ту или другую сторону. После можно сделать точный подсчет. Но меня любопытство прямо подзуживает. Вы что говорите?

— К чему тянуть это недоразумение? — холодно и резко спросил Доусетт. — Объяснимся раз навсегда. Мистер Харниш находится в заблуждении, и ему необходимо уяснить себе все положение. В этой игре…

Но Пламенный не дал ему кончить. Он слишком часто играл в покер и прекрасно знал психологию противника. Он перебил Доусетта, желая разыграть эту партию по-своему.

— Заговорив об игре, — сказал он, — вы мне напомнили одну игру в покер, которую я видел как-то в Рено, в Неваде. Это вы бы не назвали чистой игрой. Сидели за столом одни шулера. Но был там новичок — их в тех краях называют «безрогими». Он стоит за банкометом и видит, как тот сдает себе четырех тузов из-под колоды. Ну новичок и возмутился. Скользнул он к игроку, который сидел за столом против банкомета, и шепнул: «Слушай, я видел, как банкомет сдал себе четырех тузов». — «Ну и что же?»— говорит игрок. «Ну вот я и хотел тебе сказать; я думал, тебе нужно об этом знать, — говорит новичок, — я сам видел, как он себе сдал четырех тузов». — «Эх ты, малец, — говорит игрок, — лучше ты бы отсюда убрался. Ничего ты не понимаешь в игре. Это была его сдача, разве нет?»

Смех, встретивший его историю, звучал несколько фальшиво и натянуто, но Пламенный, казалось, этого не заметил.

— Ваша история, полагаю, рассказана с определенной целью, — прямо сказал Доусетт.

Пламенный невинно взглянул на него и не ответил. Он весело повернулся к Натаниэлю Леттону.

— Валяйте, — сказал он. — Каков приблизительно ваш выигрыш? Как я уже говорил, ошибка на один миллион не имеет значения. Ведь выигрыш-то должен быть здорово большой.

К этому моменту Леттон, получив поддержку от Доусетта, оправился и ответил быстро и определенно:

— Боюсь, что вы находитесь в заблуждении, мистер Харниш. У нас нет выигрышей, которые мы собирались бы с вами делить, а теперь прошу вас не горячиться. Мне нужно нажать только эту кнопку…

Но Пламенный и не думал горячиться. Казалось, он был оглушен. Он рассеянно полез в карман жилета за спичкой, зажег ее и обнаружил, что у него нет папиросы. Все трое следили за ним с напряженным вниманием — как кошки смотрят на мышь. Когда дело было сделано, они знали, что им предстоит несколько скверных минут.

— Может, вы это повторите еще раз? — сказал Пламенный. — Как будто я что-то не совсем расслышал. Вы сказали…

В мучительном ожидании он впился в губы Натаниэля Леттона.

— Я сказал, что вы находитесь в заблуждении, мистер Харниш. Вот и все. Вы играли на бирже и сильно пострадали. Но ни Уорд Вэлли, ни я, ни мои компаньоны — словом, мы все, — не считаем, что мы вам должны.

Пламенный показал на кучу расписок и чеков на столе.

— Все это стоит десять миллионов двадцать семь тысяч сорок два доллара плюс шестьдесят восемь центов наличными. А вы мне что-нибудь за это дадите?

Леттон улыбнулся и пожал плечами.

— А история-то моя как будто, в конце концов, и к месту оказалась. — Он нервно засмеялся. — Ну что ж, сдача была ваша. Вы и сдали по всем правилам. Я шуметь не буду. Я — как игрок в покер. Сдача была ваша, и уж вы постарались вовсю. И добились своего — ловко меня ободрали.

Он с недоумением посмотрел на груду бумаг на столе.

— И все это не стоит даже бумаги, на которой оно написано. Да, черт побери, сдавать вы умеете, когда подвернется случай. О нет, шума я не подниму. Сдача ваша, и вы меня обставили, а какой мужчина станет визжать, когда другой сдает? А теперь карты выложены на стол, сдача кончена, но…

Его рука быстро скользнула во внутренний карман и вытащила большой автоматический кольт.

— Я говорю, ваша сдача кончена. А теперь я сдаю; посмотрим, смогу ли я захватить этих четырех тузов… — Эй вы, белая мумия, руки прочь! — резко крикнул он.

Рука Натаниэля Леттона, подбиравшаяся к кнопке звонка на столе, застыла на месте.

— Пересядьте! — приказал Пламенный. — Вон на тот стул. Живей, вонючий хорек! Живей, — говорю, — или один нажим — и из вас всех потечет, как через решето. И мать с отцом не узнают. Вы отодвиньте свой стул в сторону, Гугенхаммер; а вы, Доусетт, сидите смирно, пока я вам объясню достоинство этого автоматического револьвера. Он заряжен для большой игры и бьет без осечки восемь раз. Здорово работает, когда пустишь в ход… Покончив с предварительными замечаниями, приступаю к сдаче. Помните, вашей сдачи я не оспариваю. Вы старались как могли, и все в порядке. Но теперь сдавать мне, и я тоже должен постараться. Прежде всего, вы все меня знаете: я — Пламенный, знаете, небось! Не боюсь ни Бога, ни черта, ни смерти, ни разрушения. Вот мои четыре туза, и они наверняка побьют ваши ставки. Посмотрите на этот живой скелет. Леттон, вы наверняка боитесь умереть. У вас все кости стучат — так вы перепугались. И на того жирного типа посмотрите. Этот инструмент здорово его перепугал. Он весь пожелтел — прямо как лимон. Доусетт, вы человек хладнокровный. Вы и глазом не моргнули и волосом не шевельнули. А все потому, что вы сильны в арифметике. И с вами мне чертовски легко сговориться. Вы тут сидите и складываете два да два и знаете, что я наверняка сдеру с вас кожу. Вы меня знаете и знаете, что я ничего не боюсь. И вы подсчитываете свои денежки и знаете, что не умрете, если это от вас зависит.

— Я-то увижу, как вас повесят, — возразил Доусетт.

— Ничуть не бывало! Когда начнется потеха, я вас первого припечатаю. Меня повесят, но вас-то на свете не будет, чтобы полюбоваться. Вы все умрете здесь, и умрете сейчас, а со мной правосудие еще повозится. Понятно? Помрете, лопух будет из вас расти, и не узнаете, когда меня повесят; а уж я-то буду иметь удовольствие знать, что ваша песенка спета.

Пламенный остановился.

— Неужели вы нас убьете? — спросил Леттон странным тонким голоском.

Пламенный покачал головой.

— Расходы слишком большие. Не стоите вы этого. Лучше уж я получу назад свои денежки. Думаю, и вы охотно вернете мне денежки, чтобы не отправляться к праотцам.

Последовало долгое молчание.

— Ну, карты я сдал. Теперь вам всем играть. Но пока вы размышляете, я хочу вас предостеречь: если эта дверь откроется, и кто-нибудь из вас, скотов, шепнет словечко, что здесь у нас не все ладно, я вас прикончу. Никто не выйдет из этой комнаты — разве что вперед ногами.

Медленно протянулись три часа. Решающим фактором был не автоматический револьвер, а твердая уверенность, что Пламенный воспользуется им. Не только трое были в этом убеждены, но и сам Пламенный не сомневался: он твердо решил убить этих людей, если ему не вернут его деньги. Не так-то легко было в один момент собрать наличными десять миллионов. Дело не обошлось без досадных проволочек. Раз двенадцать призывались в комнату мистер Хоуиссон и главный клерк. В таких случаях револьвер, прикрытый газетой, лежал на коленях Пламенного, а сам он в это время скручивал или раскуривал свои папиросы из коричневой бумаги. Но наконец дело было завершено. Один из клерков принес из стоящего внизу автомобиля чемодан, и Пламенный, спрятав в него последнюю пачку билетов, защелкнул замок. Последние слова он бросил, стоя в дверях: