День пламенеет

Доусетт с молодым Гугенхаммером уехали вместе в одном автомобиле, Леттон ехал один в другом. На Пламенного — все еще поглощенного событиями предшествующего часа — сильное впечатление произвел момент отъезда. Три машины, как заколдованные ночные чудовища, стояли на усыпанной песком аллее, у подножия широкой лестницы, под неосвещенным портиком. Ночь была темная, и огни автомобилей прорезали черноту с остротой ножа, врезающегося в твердую массу. Услужливый лакей — гений-автомат дома, не принадлежавшего ни одному из этих людей, — помог сесть в автомобиль и застыл, как массивная статуя. На сиденьях смутно выделялись фигуры закутанных в мех шоферов. Один за другим, как пришпоренные кони, автомобили ринулись в черноту, свернули на дорогу и исчезли из вида.

Автомобиль Пламенного был последним. Выглянув из окна, он бросил взгляд на неосвещенный дом, громоздившийся в темноте, как огромная гора. Чей это дом? — недоумевал он. Почему они пользуются им для своих тайных совещаний? Не разболтает ли лакей? А как относительно шоферов? Или они — надежные люди, вроде «нашего» мистера Хоуиссона? Тайна? Все дело было ею окутано. А рука об руку с тайной шла власть. Он откинулся назад и затянулся папиросой. Грядут большие события. Карты были уже перетасованы для крупной игры, и он принимал в ней участие. Он вспомнил свои игры в покер с Джеком Кернсом и громко расхохотался. В те дни он рисковал тысячами, а сейчас играл на миллионы. А восемнадцатого, когда будет объявлен дивиденд! Он усмехнулся, представив себе то смятение, какое неизбежно охватит людей, с отточенными бритвами подстерегавших его, — его, Пламенного!

Глава III

Вернувшись в отель около двух часов утра, он застал там репортеров, ждавших его, чтобы проинтервьюировать. На следующее утро явилось еще несколько. Итак, Нью-Йорк встретил его ревом бумажных труб. Еще раз, под гром тамтамов и дикие завывания, его живописная фигура появилась на печатной странице. Король Клондайка, герой арктической ночи, оцениваемый в тридцать миллионов, прибыл в Нью-Йорк. Зачем он явился сюда? Остричь нью-йоркцев, как остриг толпу в Неваде? Уолл-стрит должна быть настороже, ибо дикарь Клондайка только что прибыл в город. Или случится так, что Уолл-стрит его обкорнает? Немало там обкорнали дикарей; быть может, такова будет и судьба Пламенного?

Он усмехнулся про себя и давал двусмысленные интервью. Это помогало его игре, и он снова усмехнулся, размышляя о том, что парням на Уолл-стрит придется здорово поработать, прежде чем они его обкорнают.

Все ждали, что он станет играть. Когда началась закупка Уорд Вэлли, было немедленно решено, что это — его ход. Биржевые сплетни разрастались. Значит, он снова напустился на Гугенхаммеров! История на Офире еще раз появилась в газетах и преподносилась столько раз, что в конце концов даже Пламенный с трудом мог ее узнать. Однако все это лишь подбавляло зерна на его мельницу. Биржевые игроки были совершенно сбиты с толку. С каждым днем он увеличивал закупку, а продавцы отзывались с такой готовностью, что акции Уорд Вэлли повышались очень медленно.

— Это наверняка побьет покер, — радостно шептал про себя Пламенный, замечая произведенную им суматоху.

Газеты высказывали бесконечные догадки и предположения, а Пламенного постоянно преследовала целая свита репортеров. Его интервью были подлинными шедеврами. Заметив, как наслаждаются газеты его местным наречием, его словечками, вроде «наверняка», «валяйте», «плевать», он даже утрировал особенности своей речи, заимствуя фразы, употреблявшиеся другими золотоискателями, а иногда и самостоятельно изобретая новые.

Это была безумная неделя, до четверга, восемнадцатого числа. И он не только играл так, как никогда не игрывал раньше, но перед ним был самый большой стол в мире, а ставки были так велики, что опытнейшим завсегдатаям пришлось насторожиться. Несмотря на неограниченную продажу, его упорная закупка вызвала устойчивое повышение Уорд Вэлли, и с приближением четверга положение все обострялось. Что-нибудь да лопнет. Сколько он мог купить? Что делала все это время компания Уорд Вэлли? Пламенный наслаждался интервью, какие появлялись в газетах, — интервью были мирные и сдержанные. Леон Гугенхаммер даже высказал предположение, что, быть может, этот северный крез делает ошибку. Это отнюдь не означает, что они беспокоятся, объяснил Джон Доусетт. И возражений они не имеют. Не зная его намерений, они уверены в одном, а именно — он повышает акции Уорд Вэлли. А против этого они ничего не имеют. Какая бы судьба ни постигла его самого вместе со спекуляциями, Уорд Вэлли это не затронет; дело стоит крепко, как скала Гибралтара. Нет, благодарю вас, — у них не было акций для продажи. Это чисто искусственное повышение не могло продолжаться долго, а Уорд Вэлли не подобало менять обычный характер своих операций из-за какой-то нелепой сумятицы на бирже. «Все это — спекуляция от начала до конца, — сказал Натаниэль Леттон, — и мы отказываемся принимать в ней какое-либо участие или в какой-либо мере обращать на нее внимание».

За это время Пламенный несколько раз тайно встречался со своими партнерами — раз с Леоном Гугенхаммером, раз с Джоном Доусеттом и дважды с м-ром Хоуиссоном. Встречи эти преимущественно ограничивались поздравлениями, ибо, поскольку он был осведомлен, все шло удовлетворительно.

Но во вторник утром до Пламенного дошли слухи, заставившие его задуматься. И в газете «Уолл-Стрит» появилось сообщение, по-видимому из надежного источника, что в четверг, на совещании директоров Уорд Вэлли, вместо объявления обычного дивиденда, будет предложено всем держателям акций сделать дополнительные взносы. Это был первый нанесенный Пламенному удар. И его охватил ужас при мысли, что он разорен, если слухи имеют основание. И особенно остро он вспомнил, что вся эта колоссальная операция велась на его собственные деньги. Доусетт, Гугенхаммер, Леттон ничем не рисковали. Правда, этот панический страх продолжался недолго, но был настолько силен, что заставил его вспомнить Хольдсуорти и кирпичный завод и побудил отменить распоряжения о закупке акций. Затем он бросился к телефону.

— Пустой слух — ни на чем не основан, — послышался гортанный голос Леона Гугенхаммера.

— Как вы знаете, — сказал Натаниэль Леттон, — я — один из директоров, и, конечно, мне должно быть известно положение дел.

А Джон Доусетт заявил:

— Я вас предостерегал именно против подобных слухов. В них нет ни на йоту истины, — конечно, нет. Я вам ручаюсь честью джентльмена.

Искренне устыдившись своей слабости, Пламенный вернулся к делу. Прекращение закупки превратило биржу в бедлам, и по всей линии ценных бумаг спекулянты на понижение разорялись. Акции Уорд Вэлли, как стоящие очень высоко, уже стали падать. В ответ на это Пламенный спокойно удвоил закупку. Весь вторник, среду и утро четверга он продолжал покупать, а Уорд Вэлли повышались. Ему без конца их предлагали, а он все покупал, покупал в таком количестве, что, если бы пришлось немедленно расплачиваться, ему нечем было бы заплатить. Но что за беда? Ведь в этот день должен быть объявлен двойной дивиденд, — успокаивал он себя. — Расплачиваться придется другим. И тогда он будет диктовать им условия.

Тут-то и обрушился удар. Слухи оправдались: акционеры Уорд Вэлли должны были сделать добавочные взносы. Пламенный всплеснул руками. Он сравнил отчет со своими квитанциями: не только Уорд Вэлли, но и все ценности полетели вниз — дело рук спекулянтов на понижение. Что касается акций Уорд Вэлли, то Пламенный даже не потрудился узнать, окончательно ли они обесценены или продолжают еще падать. На Уолл-стрит царила паника, но Пламенный, казалось, не был ни оглушен, ни даже растерян. Он оставил поле сражения, чтобы обдумать создавшееся положение. «Пламенный разорен, — читал он, — Пламенный получил по заслугам; еще у одного выскочки с Запада сорвалась легкая нажива». При входе в свой отель он купил последний выпуск газеты, извещавший о самоубийстве молодого человека, ягненка, вздумавшего идти по следам Пламенного.