Буратино

   Говорят, породистый конь разгоняется до 85 километров в час. Ну, не знаю какая у Перемога порода была... У меня только зубы от ухабов... В миг пролетели этот туннель лиственный, спуск пошёл, потом леса по сторонам уже нет, слева от края дороги яр глубокий, заросший. Впереди, где яр кончается - болотина с камышом. А еще дальше - поперечная дорога, на ней три возка стоят и десятка три народу вокруг. Кто пешие, кто конные. Кто суетится, кто лежит. Тут у нас правый конёк как-то нехорошо игогокнул и сбил сотоварища своего влево, в яр. Естественно, с телегой и мною на ней. И мы полетели...

   Разница между оптимистом и пессимистом при выпадении из самолёта:

  -- (пессимист) Мы падаем.

  -- (оптимист) Мы летим.

   А я реалист:

  -- Как бы приземлится.

   Приземлился. На берёзе. Приберёзился. Больно. Телега кувырком дальше пошла. До самого дна. На верху половцы чего-то погомонили. Но вниз не полезли - их, видать, картинка впереди тоже заинтересовала. А я с берёзы... снова приземлился. Продышался-проморгался. И пошёл посмотреть... как там мои... убивальники поживают.

   Душераздирающее зрелище. Это я про коней. Перемога приложило по дороге пока летел. Лбом об дерево. Череп лопнул, мозги по кустам разлетелись. Фатима, как была за ремень зацеплена, так и осталась. Под ребром телеги. Похоже, перебит позвоночник, множественные переломы тазобедренного... А вот почему у неё на каждом выдохе изо рта кровь - не знаю. То ли еще и ребра поломаны и в лёгкие вошли, то ли палка та - дротик половецкий, туда же добрался.

   Опера - "Евгений Онегин", ария - Ленского, язык - белорусский.

   Как сказал Шелленберг, разглядывая подвал своего управления, замусоренный трупиками его адъютантов:

  -- Полная смена декораций, партайгеноссе Штрилиц.

   Все-таки меня здорово приложило. Надо бы Фатиму добить и коней прирезать. Они копытами машут. На тех ногах, из которых в местах переломов белые кости не торчат. Но мне сейчас... Как деревянный. Соображаю в стиле берёзового полена. До обработки папой Карлой. Буратино. И суставы - также... Шарниры со скрипом. Мысли... совершенно... бревенчатые. Как у оглобли. Короткие. Конкретные. Встал. Пошёл. Съел. Удивительно, Буратино -- деревянный, а сразу захотел кушать. А я вот... костно-мясной, а кушать совсем не хочу. Прямо наоборот -- от одной мысли... Но ведь захочу... когда-нибудь.

   Вообщем, я встал, пошёл и снял. С Перемога поясок его. Не из-за кошеля. У Перемога ножичек мне понравился. Острющая финка - видел как он им сало резал. И интересные ножны с ручкой - из гадючьего выползка. Как у меня чехол на ошейнике. Целый гарнитур получается.

   Подхватил сук берёзовый, который подобрал при... приземлении. Какой же Буратино без деревяшки? Носа-то у меня такого нет. А что-то деревянное выпячивать надо.

   И пошёл я по яру вниз, любопытствовать - а чего это там народ на дороге делает. По яру ручек бежит. Журчит так весело, успокоительно... Только я до дороги не дошёл. Яр кончается - болотина начинается.

   На краю болотины парень бабу догнал, завалил и имеет. Парень - половец. Вроде того, что я в лесу видел. Молодой, горячий. Очень горячий. Он на бабу прямо с коня забрался. Безо всякого там аркана или еще каких вязок. Завалил прямо в грязь, в сырую болотную. Конь в стороне стоит. Парень с себя и пояс сорвал, на землю бросил. И безрукавку овчинную. А под ней ничего. Рубахи нет. Юношеское молодое белое тело. С жёлтым оттенком. Штаны ниже колен на сапоги спущены. И вот всем этим своим молодым горячим бело-желтоватым он по бабе елозит. Будто вворачивается или втирается. А бабы не видать - ком одежды на голову задранной, сиськи, которые половец в горстях жмёт, и на которых отжимается. Ещё ноги её раздвинутые дёргаются. В такт толчкам половчанина. И задница в грязи хлюпает.

   Смотрю я на этот натюрморт в четырёх шагах от меня и думу думаю. Ме-е-едленно. Поскольку молотилка после... приберёзывания и приземления... как-то не молотит.

   Если кто думает будто я думал... Типа: прийти на помощь насилуемой женщине... Я один раз кинулся на женский крик, еще в начале - по дороге в Киев. А эта даже и не кричит. Или там: спасти бедную соотечественницу из лап мерзкого грабителя, насильника и оккупанта... Только мои соотечественницы дома остались. В той России, которую я потерял. Да и там... Бывало, что у них - процесс. Уже оплаченный. И прерывать... Только с многократной компенсацией обеим сторонам. А здесь-то... Может, он и не оккупант, а верный союзник. Местным властям. Каким-нибудь из них.

   Думал я... Вот он этот процесс закончит. Кончит. И обернтся. А тут я. И утопит меня злой поганый половчанин в этой болотине. Как Степанида и хотела.

   А парень все сильнее бьет. Разгоняется. Тогда я ножик Перемогов в руку взял, из-за куста вышел и спокойно так к парочке подошёл. Вовремя. Парень последний раз вошёл в бабу и аж выгнулся весь. От любовной судороги. Глаза закрыты, зубы сжаты, чуть воет. Весь как струна. Тут я ему ножичек под левое ухо, лезвием вперёд к горлу, на всю длину по самую рукоятку... Он глаза открыл, на меня глянул. Сперва глаза мутные, потом вроде интерес какой-то. Я ножичек вперёд, кадык ему прорезал и вытащил. Тут из него и хлынуло. Кровища. И он упал. Прямо на этот ком одежды, которым голова бабы была замотана. Дёрнулся пару раз. Ручками своими на бабских сиськах жиманул, ножками там по грязи елознул. И затих.

   А я пошёл коня его ловить. Обрадовался. Вот, дескать, конь осёдланный и заправленный. Вскочу в седло и... по газам. И посылая всех к такой-то матери... Ага. Мерседес - блин - бенц. Половецкий конь к себе никогда чужого не подпустит. А уж с ножом в крови... Вообщем, конёк посмотрел на меня искоса да и отбежал маленько. А до меня дошло: там ведь на дороге еще половцы есть. Увидят коня - точно прискачут посмотреть. Уходить надо, однако. Пока не замели. Вернулся к мертвяку этому. Стал обдирать. Зачем? А вот спроси - не отвечу. Хотя и взять-то с него нечего. У степняка все на коне приторочено. Так, пояс с саблей, который он сбросил, безрукавку. Ну, штаны с сапогами. Начал сапоги стаскивать и чуть не обделался от страха. Шевельнулся мои половчанин. Раз, другой. А потом смотрю - это не паренёк шевелится, это баба под ним. Ножками скребёт. По уму надо бы быстренько сматываться. Но... любопытство на фоне общей заторможенности и неадекватности. Отвалил с неё мертвяка, ухватил её за ком на голове. Бог ты мой, а у неё вся одежда насквозь - в крови половецкой и грязи русской. Поднять не могу - баба вроде взрослая. Судя по формам. И весу. Так я ее прямо на четвереньках и поволок. В одной руке - имущество покойного насильника, в другой - результат оного процесса - сама изнасилованная.

   Далеко так не уйти. Она завалилась. Пришлось распутывать все это дерьмо. Которое у неё комом на голове. В результате раскопок удалось сыскать дамское личико. С следом плети наискосок, покусанными губами и золотыми серёжками. Вообще, кажется дама не из простых. Но еле дышит. Цацки снял. Чисто на автомате. Похоже, после Юлькиного обдирания у меня рефлексы мародера прорезались. Точно -- раньше я норовил все с женщины снять. А теперь -- драгметаллы. Кольцо, крестик серебряный. Ещё висюлька на груди. Она что-то возражать стала. Я на неё шикнул: "Хочешь снова под поганого?".

   Она заткнулась, а я... охренел. Первая моя фраза в этом мире для туземцев. Туземки. Заговорил. Фраза историческая... Наверное, что-то значит. Предвещает, прорекает и указует. Может быть. А пока - побежали. Сначала по ручью - текучая вода собак со следа сбивает. Какие собаки?! У половцев в набеге? Я же говорю -- полено берёзовое, неадекватное. Потом, как посуше стало - вылезли на берег. Она опять падает. Ну, я её своим дрючком берёзовым - по спине. Побежала.