Страница 5 из 147
2
Подобные ландшафтные дизайны (бесспорно стоившие немереных денег) Андрею доводилось видеть только в журналах и фильмах, так что шёл он, рот раскрывши и спотыкаясь на ступеньках. Ступенек было довольно много, разных форм и размеров: сад оказался многоуровневым. Подпорные стенки террас были сложены из камня — нарочито необработанного. Около стенок стояли каменные же вазоны с цветами, а вот шпалеры, увитые сплошь незнакомыми растениями, были деревянные — и какой работы!..
Стриженые газоны и строгий геометрический узор дорожек (светлый камень мощения, тёмный — бордюров). Деревья и кустарники, всё больше южных пород. Живые изгороди террас — тис и самшит. Крупными цветными пятнами — клумбы. Фонтаны со статуями. Вдоль дорожек качались скамейки, подвешенные к мраморным аркам. Выгнутые спинки и широкие подлокотники делали их похожими на кресла — вдвоём не уместиться, а вот одному, с книжечкой…
И невероятная чистота царила в саду, и невероятная тишина стояла: словно не учебное заведение было здесь, а особняк английского лорда.
Точь такие же ассоциации вызвало шестиэтажное здание, к которому привела аллея. Резной фронтон, фасад облицован под европейский старый замок, высоченные створки дверей, мраморные ступени. На площадке перед зданием пребывал памятник: каменный мужик в цилиндре опирался на трость и держал в другой руке чернильницу, задумчиво на неё взирая. Постамент был окружён четырьмя низкими столбиками, между столбиками провисали массивные цепи. Уже поднявшись к дверям, Андрей мужика вспомнил: великий датский сказочник стоял на постаменте, и, бесспорно, в чернильнице его сидел Оле Лукойе. Ганс Христиан Андерсен у порога гимназии — но, кажется, уместнее был бы Менделеев, скажем [4]… Или это библиотека, а не учебный корпус?..
Здание казалось безлюдным (и сад тоже, странный мальчик у ворот был единственным, кто встретился Андрею). Андрей закрыл за собой дверь, прошёл метров пять, утопая кроссовками в багровом ковре, и остановился, оглядываясь в полном недоумении. Какая там библиотека! Какая гимназия, господа! Да в таком декоре кино снимать — историческое, викторианской эпохи. Вне сомнений, сейчас выплывет вышколенный дворецкий, дабы вежливо разъяснить ошибку. "Или горничная, — подумал Андрей, услышав женский голос. — А лучше — хозяйка дома, молодая баронесса… вдова… Или нет, сирота, молодая и богатая…"
По лестнице, расположенной в глубине вестибюля, спускались двое — на сей раз взрослые, одетые вполне подобающе владельцам особняка и жителям девятнадцатого века. Леди и лорд. И детали их одежды повергли Андрея в окончательный ступор.
Лорд был в светлом костюме — того же покроя, что у давешнего парнишки. Цепочка часов. В булавке галстука блестели два камешка. Чуть позади лорда плыла в воздухе трость с крупным набалдашником, служившим подставкой для увесистой стопки книг. Платье леди — до ковра длиною; кружева, камея, из сложной причёски выпущено на висках по локону. Леди держала перчатку — одну, в тон платью. Перчатка эта, далеко протянув тонкие зелёные пальцы, перелистывала верхнюю книгу поддерживаемой тростью стопки. Хозяева перчатки и трости были настолько увлечены разговором, что заметили Андрея, подойдя почти вплотную, а заметив, разговор прервали, явно чего-то ожидая. Андрей ожиданий не оправдывал: стоял столбом, уставившись на перчатку.
— Доброе утро, — сказала, наконец, леди и тряхнула рукой. Пальцы перчатки обвисли и втянулись, а книга, которую они листали, мягко закрылась. — Что с вами, милый юноша?
— Что за вид у вас, сударь? — одновременно с её словами спросил лорд неприятным, брюзгливым тоном.
— Новенький, очевидно, — сказала ему леди.
— О, разумеется! Бес знает что Айзенштайн себе позволяет! Семестр идёт четвёртую неделю. Немыслимо, Кора! Мне же с ним возиться теперь. Пятнадцать лекций, вообразите себе. Пропустить по моим предметам пятнадцать лекций!
— Айзенштайн? — среагировал Андрей. — Директор гимназии? Так это учебный корпус?
Преподаватели — ясно, преподаватели! — переглянулись.
— Сударь, — сказала леди, — боюсь, у вас возникнут проблемы с поведением. Должна вам заметить…
— Кора, я вас умоляю! Айзенштайн ему всё расскажет. Подымайтесь на второй этаж, сударь, налево.
Лорд направился к дверям (книжки поплыли следом). Леди положила Андрею на плечо руку — ту, что без перчатки.
— Могу ли я узнать ваше имя?
— Андрей.
— Рада знакомству. — Она слегка наклонила голову. — Мадам Окстри, преподаватель лингвистики. А этот злой дяденька — Фёдор Аркадьевич Демуров, наш математик. Вас, мой мальчик, когда-нибудь учили приветствовать старших?
— Извините, я… ваша перчатка… Извините.
Она рассмеялась и подтолкнула Андрея к лестнице, стильная такая женщина, глаз не оторвать. "Но какой я тебе, к шайтану, мальчик, родная?!" — подумал он и вдруг понял.
Кроссовки, выкинутые в десятом классе.
Порезанная ладонь.
Огромное зеркало в ажурной серебряной раме благосклонно подтвердило его догадки, и Андрей смотрел в зеркало, наверное, очень долго. Сумка, кроссовки, ещё не ставший шрамом порез — всё так, и, боги мои, пусть оно так и останется!
На него — тридцатипятилетнего — смотрел из зеркала Андрюша Карцев годов пятнадцати от роду, с собственными передними зубами, стриженый "под ёжик" (но с длинной чёлкой), в ярко-красной футболке с самолично сделанной надписью "I am Black Driver".
— … твою мать, — сказал Андрей, пытаясь пощупать зеркало. — Ох, ни … себе, господи! — сказал он, отворачиваясь от зеркала и ощупывая себя. — Ни … себе!
Он полез по карманам джинсов, выронил письмо, подобрал его, достал из кармана брелок-пистолетик (одноклассницы дарили, на 23 февраля), уронил сумку, упал рядом на коленки и принялся в сумке копаться. Сумка была набита его подростковыми шмотками.
— Твою дивизию… — шептал он, медленно поднимаясь по лестнице. — Уж не магию ли тут преподают?! Что там я пропустил — пятнадцать лекций по математике? Да я тридцать выучу, твою ж дивизию, да я… Значит, Лёха тут, всё вот так просто, мы вместе окончим гимназию…
Тут он вспомнил ещё кое-что и на ходу полез в карманчик сумки. В карманчике действительно лежала затаренная мятая пачка настоящего болгарского "Интера", с восемью сигаретами и одним длинным бычком, и коробок спичек имелся. Андрей закурил прямо на лестнице. Радужные перспективы вились вокруг него стаями бабочек, да что там — разноцветных колибри.
Окутанный перспективами и клубами дыма, он вышел на площадку второго этажа и сразу же наткнулся на ещё одного преподавателя — совсем молодого парня, и с одеждой у него было всё в порядке (для девятнадцатого века), но явно не школяр. Андрей опомнился и начал тушить бычок об спичечный коробок. Бычок тлел, преподаватель молча стоял рядом, и Андрей сказал ему:
— Извините, здесь, наверное, не курят, я просто не подумал…
— Доброе утро, сударь.
— Здравствуйте.
— Вы, вероятно, новичок?
— Да, пожалуй. Я… собственно, я уже знаком с мадам Окстри и… и математиком.
— То есть? Вы уже приняты, сударь?
— Нет. У меня письмо к господину Айзенштайну. Рекомендация.
— Идёмте, — сказал преподаватель.
Обширные коридоры второго этажа были устланы таким же, как в вестибюле, невообразимым ковром. Огромные, закруглённые сверху окна, с низкими, удобными для сидения подоконниками; напротив окон — двери с табличками. В одну из дверей Андреев сопровождающий побарабанил пальцами, и оттуда откликнулись:
— Да, Олег?
— Господин директор. К вам мальчик, — сказал преподаватель, приоткрыв дверь. — Абитуриент, насколько я понял.
— Просите.
Преподаватель пропустил Андрея в кабинет и зашёл сам. Навстречу им поднялся из-за стола мужчина: вылитый принц Флоризель на приёме у английской королевы, но это уже не удивляло.