Змей подколодный

Убийство частицы "бы": контрольный выстрел.

***

Андрею снится всё тот же двор тридцать четвёртого квартала, неизменного во всех ипостасях, во всех мирах, во всех снах.

Андрей спускается по ступенькам подъездного крыльца. Чёрный Шевалье ждёт его, прислонившись к двуствольному тополю, и салютует шпагой. Шпага, чёрный плащ, широкополая шляпа — сомнений нет, это он. И Андрей идёт за ним к склону Пионерской Горки. Во сне Горка начинается там, где кончается двор, — сразу после кустов смородины. На Горке лежит снег, и внизу — не глухая стена теплицы, не крыши дач и не дорога к пляжу. Пригорода из мира гимназии там тоже нет. Снег и пустошь: Норвегия, а может, ледяные пустыни далёкой звезды.

Взмах шпаги — и у подножия Горки вырастает замок, железный, мрачный, великолепный. Он ощетинен башнями. Шпиль центральной расходится шестью зубьями — словно корона. Светлячок, зелёный и яркий, вылетает из короны, садится на протянутую ладонь Шевалье, свешивается между пальцев концами банта.

— Вы забыли забрать это, — говорит Шевалье.

Ленточки трепещут — в морозном, безветреном воздухе, и Андрей делает шаг вперёд.

— Не так просто, рыцарь, — говорит Шевалье, — ты мне должен.

Щит. Нужно отдать ему щит. Андрей оглядывается по сторонам, но щит — серебряный, выпуклый, круглый — остался дома, крышкой для стиральной машинки. И под ним нет абрикосовой косточки, руны, руны в золотой оплётке на порванном шнурке-сухожилии.

— Теперь это мой талисман, — говорит Шевалье, сжимая бант в кулаке.

Чёрная белка, невидимая Андрею, отчаянно пытается выцарапать его слова из пределов морока.

— Ты должен мне, рыцарь, — говорит Шевалье. — И тебе придётся служить мне!

На снегу встают парты, а за партами сидят белки, зайцы и морские свинки, большие, в человеческий рост. Вместо учебников перед ними — ботинки. Блестящие лакированные ботинки, и щётки, и баночки с кремом. Белочки, зайцы и свинки чистят прилежно ботинки… Самая прилежная из них — беленькая свинка с чёрной мордашкой, она полирует учительскую обувку лапкой, собственной шерстью. Шерсть, густо вымазанная, лоснящаяся, слиплась комками.

— "И увидел Якоб удивительный сон, — нараспев цитирует Шевалье. — Будто старуха сняла с него одежду и завернула его в беличью шкурку. Он научился прыгать и скакать, как белка, и подружился с другими белками и свинками. Все они были очень хорошие…" [34]

— Мы все очень хорошие, — шепчет беленькая свинка Андрею.

— Я убегу! — говорит ей Андрей, узнавший цитату.

— Мы научим тебя чистить ему ботинки, — шепчет свинка.

— Я не хочу! — говорит ей Андрей. — Я убегу отсюда!

— Хомячок наш, хомячок, — шепчет свинка, — ты попался на крючок!

— Я с вами не буду! — говорит Андрей и чувствует, что на щеках прорастает мягкая шёрстка.

— Придёт серенький волчок, схватит хомку за бочок! — шепчет свинка. — Раз-два-три-четыре-пять, хомка не пойдёт гулять! Мы его научим!

— Я не буду! — говорит ей Андрей.

Парта прорастает прутьями клетки, но внизу прутьев ещё нет, и Андрей ныряет под парту, вылезает, бежит по снегу в свой двор, неизменный во всех мороках, во всех мирах. Он бежит долго-долго, но перед кустами смородины Чёрный Шевалье догоняет его и заступает дорогу.

— Ты должен мне, рыцарь, — говорит Шевалье, — и ты останешься здесь.

— Не здесь, — говорит ему Андрей. — Не здесь!

— У тебя нет талисмана, — говорит Шевалье. — Ты потерял талисман.

Чёрная белка верещит, ломая когти об извернувшийся морок.

— Он лежит под щитом, — объясняет Андрей.

Чёрная белка вгрызается в морок зубами.

— Это не твой талисман! — говорит Шевалье.

Чёрная белка, шипя от боли, рвёт морок в клочья, наспех сплетая взамен крепкий сон.

Долгий сон, слепой и тихий, но слова Шевалье остаются с Андреем — в ушах и в кустах смородины, во рту, в ноябре.

— Талисман, — бормочет он, просыпаясь, — талисман…

"Снег", — думает он, глядя на узор, выбитый белым на прозрачном тюле. Снег в ледяных пустынях, до самого горизонта, там, где живёт Шевалье…

"Не снег", — понимает он, просыпаясь окончательно, и клочья морока о долгах и ботинках падают на пол. Они катятся под диван, словно сухие листья, выцветшие, скрученные, никчёмные… И одежда, разбросанная по комнате, и одеяло, сбитое в ноги… И смятые простыни, о ноябрь, мой ноябрь!..

Протеже ноября садится, с силой протирая глаза. Адепт безумной грамматики потягивается, сцепив на затылке затёкшие руки.

В квартире совсем светло: утро. Утро, лишённое коньюнктива.

Волшебная ночь удрала, но следы её здесь и воочию.

Ветер скрипит незакрытой балконной дверью, гоняет по полу две пробки от шампанского. Wing of change, он дует в лицо, он сдувает со скомканных джинсов развёрнутую сигаретную пачку…

Записку.

"Я люблю тебя!" — читает Андрей, улыбаясь.

"Я должна уйти", — читает он и жмурится, не веря глазам.

— "Если ты расскажешь хоть кому-нибудь — меня убьют", — читает он вслух и судорожно начинает одеваться.

"Дура. Коза упёртая! Упёртая дура в горящей избе. Но если я никому не скажу, то тебя не убьют. Тебе просто покажут удивительный сон. Тебя завернут в беличью шкурку, и ты подружишься с другими белками, ты научишься чистить ботинки и клетку… Тебя не убьют, потому что я убью его сам!"

Клочья снежного морока выползают из-под дивана.

"Белки со свинками очень хорошие, они научат меня чистить ботинки, я попался на крючок… Но это всего лишь сон. Белки-белочки, белые кобылки, мне приснился дурной кошмар. Но твоя записка — она наяву, как подмастерье сучьего колдуна, как смятые простыни, как наш брудершафт… Брудершафт, звезда моя, это был брудершафт! Мы сделали ночь, я научил тебя делать ночь…"

Клочья морока сцепляются рваными краями.

"Тебя научат чистить ботинки, звезда моя, тебя не убьют, я убью его, но я потерял талисман…"

Талисман.

Клочья морока взмывают в воздух и мельтешат перед носом

"Но это не мой талисман, у меня нет талисмана! Я потерял талисман, и Шевалье заступил мне дорогу…"

Клочья морока лезут в уши, лезут в глаза, и отмахнуться от них невозможно.

"Я научусь скакать и прыгать, раз-два-три, я попался на крючок… Шевалье вспомнил меня!"

Чёрный Шевалье, владыка снежных пустынь, хозяин серебряного щита, детский миф, придуманный Лёшкой Гараниным, получил статус и под здешней зелёной луной.

"Я вспомнил тебя, Шевалье. Тебя и мой талисман".

Междуглавие (Лёшка)

Шнурки и вампиры

Сладкие игры Аннабель-Ли.

У карточной дамы, у сахарной девочки

В руках короли и у ног короли.

Аннабель видит сладкие сны.

Смятые простыни, голые плечики

В свете безумной, безумной луны…

Алексей Гаранин

В год, когда Андрею исполнилось четырнадцать, июньские ночи выдались ужасно холодными. Он выносил на балкон светильник, почти до утра, укутавшись одеялом, читал Достоевского.

Из чёрных, шершавых обложек выламывался чужой, неведомый мир. В грязи петербургских дворов-колодцев валялись бриллианты, в прекраснодушных героях копошились черви. Андрей был очарован. Поражён — в сердце, ум и душу, а потому к Лёшкиной большой любви отнёсся без малейшего интереса.

Одноклассница Светка поражала разве что офигительными жёлтыми кроссовками. На очень стройных ногах — это да, но дарить ей серьги, рискуя наследством и жизнью, Андрей бы нипочём не стал. Напрочь потонувший в "Идиоте", он представлял себя попеременно купцом Рогожиным и князем Мышкиным (Рогожиным — чаще) и был бы рад отдать роль князя лучшему другу, но Лёшка читать роман не желал. Погряз в скучной реальности: целовался на лавочках, писал сопливые стихи и всерьёз обозлился, когда Андрей преподнёс ему оду в честь жёлтых кроссовок.