Наследство от Данаи

— Да Боже избавь! — подняла руки тетка Федора и тяжело опустила их на колени.

***

— Ну, как дела, свояк? — спросил Павел Дмитриевич, подходя ближе к Ивану Моисеевичу Мазуру, который маячил в толпе мужчин, наблюдая, как те лакомятся пивом. — Чего это вы здесь ротозейничаете, а не присоединяетесь к людям?

— Спасибо, — на все вместе ответил тот. — Посмотрю, что они запоют после того, как оторвутся от кружек. Может, пиво горькое или водой разбавлено, — на последних словах он показал глазами в сторону буфетчицы Мули Луконенко.

— А я рискну.

Павел Дмитриевич достал из кармана вяленую плотвичку, положил ее на стол и пригласил угощаться свояка:

— Садитесь, не брезгуйте.

Для настоящего почитателя пива одной тарани хватило бы на десять его кружек. Но ни Павел Дмитриевич, ни тем паче Иван Моисеевич не принадлежали к ненормальным с вывалившимися животами, хотя и любили унять жажду “хмельным квасом”, как говорил Павел Дмитриевич, особенно в жару.

— Ну и жара, — с укором в сторону неба сказал Павел Дмитриевич, ставя на стол две наполненные кружки. — Хоть бы облачко какое набежало на солнце.

— Парная, — поддакнул Иван Моисеевич, сдувая пенную шапку со своего бокала и прищуривая глаз перед первым глотком. — Юля еще с осени мечтает о том, как возвратится на работу, — начал затем рассказывать о настроениях в своей семье. — Говорит, что дома скучает, хоть и устает очень, засиделась. А я не знаю, что ей посоветовать.

Мазур явно провоцировал Павла Дмитриевича на подсказку, как им с женой лучше поступить, но тот постарался сменить тему — не век же его свояку чужим умом жить. Пусть учится сам принимать решения.

— А дети как? — вместо этого спросил Павел Дмитриевич.

— А что с ними станется? — разочарованно ответил тот, разгадав маневр своего собеседника. — Растут...

На этом разговор затих. Каждый цедил сквозь зубы холодный напиток, заедал его кусочками твердого, высушенного соленого мясца из рыбы и думал о своем. В последнее время воображение Павла Дмитриевича было занято новым домом, который он собирался строить. Он перебирал в мыслях все мелочи, стараясь ничего не упустить перед реализацией проекта. Знал, что хлопот со строительством дома будет через край, но и понятия не имел, что они начнутся сразу. И вот, пожалуйста, теперь не может завезти красный кирпич, потому что кирпичный завод выполняет срочный заказ какого-то строительного треста из областного центра и частным застройщикам свою продукцию не отпускает. Придется брать силикатный, белый. А он же хуже! Очень увлажняется, тепло не держит, грязнится со временем. Да и боя в нем много.

— Что вы мне скажете, — обратился к Ивану Моисеевичу, — начинать строительство или еще год-два подождать, когда с красным кирпичом свободнее станет?

— Ждать не советую, — на удивление категорично заявил Мазур. — Жизнь — вещь быстротечная. Пробежит, не заметишь. Поэтому не следует отказывать себе в том, чтобы лишний год пожить в хорошем доме. Теперь все берут на строительство силикатный кирпич. Вы траншеи под фундамент уже выкопали?

— Нет. Отдохну здесь, а дома как раз начну копать.

— Пойду и я с вами. Помогу. Это исторический момент.

***

Закончилась зима, прошла весна, пролетело и это знойное лето. Малышам исполнилось по два года. Юля больше не болела, но былое здоровье и жизнелюбие к ней не вернулись. Иногда казалось, что она превратилась в механическую куклу, бесстрастно и бездумно выполняющую запрограммированную работу.

В детские ясли двойню отдавать не хотели, а до детсада надо было еще год ждать. С этим Юля и пришла в наступившем сентябре к Евгении Елисеевне, зная, что той тоже пришла пора возвращаться на работу в школу, к своим ученикам, к бесконечным стопкам тетрадей с сочинениями и диктантами.

— Как вы надумали поступить с Шурой? — спросила Юля.

— Буду еще год дома сидеть.

— Не надоело, на работу не тянет?

— Тянет, но еще год потерплю.

— А потом?

— Потом свекровь с ней понянчится, мы уже договорились.

— А я своих маме не отдам, — грустно сказала Юля, даже с какой-то обреченностью в голосе. — А мужнина родня далеко, да и родня эта не такая, как должно быть...

В дом вошел Павел Дмитриевич и занес с собой благоухание хорошего мыла — только что пришел с работы и искупался под душем.

— О! У нас гости, — искренне обрадовался он. — А почему грустные?

— Надоело дома сидеть, — созналась Юля с уверенностью, что он вполне понял эту короткую фразу.

— Так ты же сейчас в гостях!

— Я серьезно. Замучилась с детьми. А в ясли отдавать боюсь, болеть начнут.

— Это ты так советуешься, что с ними делать? — пошел напрямик Павел Дмитриевич.

— Да, — хило улыбнулась родственница.

— Пригласи к ним няньку.

— Где на няньку денег набрать?

— А будешь отдавать ей свою зарплату.

— О, какой же смысл?

— Тот, что ты ищешь: будешь среди людей, накопишь себе трудовой стаж, отдохнешь от пеленок. А денег у тебя как сейчас нет, так и тогда не будет, потерпишь.

— И правда!

До родов Юля работала в колхозе бухгалтером. Здесь заработок был не очень большой, зато компенсировался широким кругом знакомых, так как колхоз объединял в себе не только большую часть жителей поселка, но и всех жителей окрестных хуторов. Так что нянька нашлась быстро. Это была молодая девушка из многодетной семьи жителей хутора Ратово. После окончания школы Груня — Аграфена, так звали девушку — в институт не поступила, а идти на производство или в колхоз не хотела.

— Ой, какие хорошенькие! — воскликнула она, когда впервые зашла к Мазурам и увидела на ковре двух «тушканчиков», игравшихся детской железной дорогой. — И совсем не похожие.

— Чух-чух-чух! — повела на нее игрушечный паровоз Люда. — Наеду на тебя. Видишь?

На смотрины няни, приглашенной к внукам, пришла и тетка Федора, их бабушка. После этих Людиных слов она покрылась бледностью, взмокла и, ухватив со стола газету, начала обмахиваться.

— Убегай, наеду-у-у! — игралась Люда. — Видишь? — переспрашивала упрямо.

— Вижу, — смеялась Груня.

— У нас двойня, — объясняла тем временем Юля.

— А что такое близнецы?

— Обязательно однополые и похожие, как две капли.

Юля показала Груне ее комнату, помогла разобрать чемодан, ознакомиться с домом. Затем пошла готовиться к предстоящему выходу на работу.

Баба Федора осталась присматривать за внуками, которые спокойно забавлялись интересной игрушкой и не нуждались в чьем-то внимании. Она вышагивала от окна до двери, от двери до шкафа и не находила себе места. Казалось, она стремится тут-таки сравняться с землей и не принимать больше участия в человеческих заботах.

— Проведи меня немного, — попросила Груню, когда та пришла готовить детей ко сну. А на улице после многих вздохов решилась, взяла девушку за руку, заглянула в глаза: — Говорят, что устами ребенка глаголет Бог. Слышала такое выражение?

— Да, слышала.

— Значит, берегись поезда, девонька, никогда не ходи по шпалам.

В те времена в Дивгороде не было дорог с твердым покрытием, поэтому после дождей или в осеннюю непогоду люди ходили по шпалам, спасаясь от размокшего чернозема.

— Хорошо, — пообещала Груня, ничего не поняв и приняв слова бабушки Федоры за старческое чудачество.

***

Наблюдая за двухлетним человечком, можно полностью представить, каким он вырастет. Характер его если и не сформировался окончательно, то определился в ценностных категориях и в темпераменте, равно как проявились творческие наклонности и дарования. Так же вырисовалась внешность.

Вопреки тому что Люда хорошо развивалась, она обещала быть весьма некрасивой. Ее глаза приобрели какую-то стариковскую, сказать бы откровенно, — неприятную для окружающих, остроту и оставались холодными даже тогда, когда другие черты лица воссоздавали гримасу улыбки. Острый нос удлинился и выгнулся вверх костлявым бугорком. Губы были бесформенными, всегда мокрыми, с розовыми заедами в уголках. Ладно скроенное тельце двигалось топорно, неуклюже, при этом ровные ножки казались выгнутыми колесом. Туфельки девочка затаптывала наружу, и при ходьбе они терлись внутренними боками. Чулки постоянно перекручивались, сползали и укладывались гармошкой на ножках. Девочка казалась хронически неопрятной, всегда грязной, неумытой.