Голова Минотавра

Попельский, совершенно окаменев, глядел на Воронецкого.

— Не придет… — Граф провел ногтем по острию топора. — Потому что будет далеко отсюда. И там она будет королевой красоты. В каком-нибудь публичном доме Буэнос-Айреса!

Он подошел к Попельскому, замахнулся и вонзил топор прямо у ног полицейского. На рукоять набросил резиновый фартук.

— А если убьешь Минотавра, — сказал он, — то увидишь Риту, которая находится вовсе даже недалеко. А за эти полгода она даже сделалась более красивой. Тут, тут она… И как ей хотелось поздравить тебя с именинами! Если захочешь, можешь даже вернуться с ней домой. Вот только… пожелает ли она? Рядом со мной она станет актрисой, а ты хотел сделать из нее училку по латыни! Думаешь, у меня мало приятелей в кинематографе? Многие из них втихую крутило нехорошие киношки, в которых выступали некоторые мои девочки. Но не бойся! Не Рита! Она у нас настоящая актриса! Так как? Надень фартук! Топор ждет.

Он крикнул: "Начинаем!", и в помещение вошли два человека, которые привезли Попельского. Один нацелил в него браунинг, второй снял наручники.

Комиссар чувствовал в голове пустоту, он двигался будто автомат, неуклюже надел фартук.

— Начинаю съемку! Мотор! — заорал склонившийся у кинокамеры Воронецкий.

Попельский схватил за цепь, охватывающую шею чудища и потянул тело к колоде. Минотавр начал метаться во все стороны, словно вытащенная из воды рыба. Резиновые фартуки сворачивались и ужасно пищали, соприкасаясь с его мокрой от пота кожей.

— Оглуши его сначала! — крикнул граф. — Иначе тебе никогда не уложить его башку на колоду!

Комиссар поднял топор. Под его руками металось человеческое тело — не животное. Это не была бестия, это был человек, которого нельзя зарезать просто так, словно откормленного хряка. Он должен быть справедливо осужден и повешен в величии права. А что если какой-нибудь златоустый хитрец, какой-нибудь адвокатишка с двойной фамилией выгородит его? Суд объявит приговор: обвиняемого направить на лечение в закрытую психиатрическую клинику! И Попельский будет слушать эти слова, а у него перед глазами будут лица девушек с изъеденными лицами, струпья на теле Марии Шинок и кровавые пузырьки на губах Зарембы. Он поднял топор и обухом стукнул в висок Потока. Тот дернулся и тут же превратился в дряблую массу. Попельский положил шею Потока на колоду, но беспомощное тело стекло с нее. Тогда он со злостью пнул колоду и поднял над головой руки, в которых сжимал топор.

— Эй, погоди, погоди! — закричал Воронецкий. — Только не выходи из кадра!

А через мгновение Попельский уже ничего не слышал, ничего не чувствовал. За исключением крови зверя на своих ногах.

Львов, четверг 14 ноября 1937 года, шесть часов вечера

Рита Попельская сидела в собственных великолепных апартаментах в доме Рогатина на углу Косцюшко и 3 мая[216]. Она беспокойно ходила по шикарно обустроенной комнате, интерьер которой известный архитектор и декоратор Дионисий Чичковский[217] основал на спокойной и элегантной кремовой тональности. Девушка металась между напольными часами и столом, между современным посудным шкафом и старинным креслом, которое представляло собой намеренную экстравагантность в этих модернистских и аскетических по форме апартаментах. Сердце подступило к горлу, когда она услышала звонок у двери, а слуга вошел в комнату и открыл рот, чтобы объявить о приходе какого-то гостя.

Он не успел этого сделать, под напором сильной руки покачнулся и оперся об стенку. В комнату ворвался ее отец и сразу же выгнал слугу. Увидав отца, Рита упала на колени. Ей казалось, будто бы земля расступается у нее под ногами. Ее худощавая фигурка затряслась, будто бы в трансе, и девушка рухнула бы на пол, если бы отцовская рука не подхватила ее. Рита прижала свои уста к этой крепкой ладони. Она плакала тихо, без спазмов, не всхлипывая. По ладони Попельского стекали слезы. Он стоял на коленях над дочкой и гладил ей волосы возле ушей. То было местечко, которое он сам больше всего любил целовать, когда Рита была еще маленькой. Тогда он вдыхал воздух и чувствовал в ее локонах запахи леса под Сокольниками, где они проводили каникулы, или же соленый запах моря и владиславовского пляжа. Сейчас ему вновь хотелось ее поцеловать туда же, только он этого не сделал. Чувствовался какой-то чужой запах, неизвестные ему резкие духи. "Она будет королевой красоты в публичном доме Буэнос-Айреса!"

Попельский вытер глаза, кашлянул, осторожно отодвинул дочку, поднялся и уселся за столом. Он сплел пальцы, словно желая отгородиться от мечущих им чувств. Рита тоже встала и уселась напротив отца. На его руки она положила свою гибкую ладошку с драгоценным бриллиантом на пальце.

— Умоляю, папочка, прошу простить меня. — Две слезы в глазах увеличились и упали на щеки. — Папочка, прошу простить меня, ведь вчера у тебя были именины. И сегодня я должна услышать от папочки слова прощения!

— Я прощаю тебя, — шепнул тот, стиснул веки, но не смог удержать пары слез, что прорвались сквозь его густые ресницы.

— Я была чудовищной, глупой эгоисткой. — Рита вынула кружевной платочек и прижала его к глазам; как и ее мать, она умела взять себя в руки в одно мгновение. — Только не надо считать, папочка, будто бы я покинула семейный дом, считая тебя несносным тираном! Нет, все было совсем не так! Папа, выслушай меня! Бронислав писал мне и соблазнял посредством писем. Мы переписывались, и он меня околдовал. Послал мне свою фотографию с подписью… И тогда, в праздник весны я отправилась на свидание с ним. Меня сопровождала Тычка. Сама я идти боялась. Это было на Жулиньского. Мы должны были встретиться в бильярдном клубе! И вдруг я увидела тебя и подумала, что это ты за мной следишь! Но ты тогда гнался за тем гадким Минотавром. То, что я тебя вообще увидела — было абсолютной случайностью! Тычка со страха сбежала, а я побежала в тот клуб, который, впрочем, никаким клубом и не был!

Девушка поднялась и задвинула шторы, чтобы заходящее солнце не попадало на отца. Сейчас она только молча глядела на него. Тот изменился, спал с лица, в его одежде не было привычной элегантности, тщательности. Похоже, что голова и щеки были плохо выбриты. Рите сделалось горько.

— Он влюбился в меня с первого же взгляда. — Рите удалось сглотнуть горечь. — И под воздействием того чувства он меня похитил. Он шляхтич, владелец крупного имения, потомок аристократического семейства. Он утверждал, будто бы его предки тоже часто совершали raptus puellae[218].

— Ты говоришь на латыни?

Попельский вздрогнул и слегка усмехнулся.

— Нет, просто повторяю слова Бронислава. Он похитил меня, отвез в свое имение и запретил связываться с тобой. Только, папа, не следует думать, будто бы он меня поработил… Чего не было, того не было! В этом отношении он слишком большой джентльмен! Он дал мне два месяца на принятие решения, желаю ли я с ним остаться и делать актерскую карьеру, у него повсюду знакомства, так что это было возможно; или же возвратиться домой, в ту проклятую школу… Он приходил ко мне ежедневно, мы прогуливались в его парках и лесах… Через пару недель слуги уже перестали за мной следить. Не было необходимости… Мне не хотелось оттуда уходить… Я желала там быть, слушать его слова, глядеть ему в глаза. — Рита вздрогнула. — Прости, папочка! Я все рассказываю тебя с такими подробностями, словно ты — женщина!

— Почему же ты мне не написала? — глухим голосом спросил тот.

Рита подошла к отцу, поцеловала в голову, легла щекой на его лысине.

— Прошу прощения, папочка, извини меня… Просто, я не принадлежала себе… Жила, словно во сне… Все мне было безрзлично. Но теперь я уже взяла себя в руки. Я вновь разумная и примерная! И теперь, папа, мы всегда будем вместе, всегда… Никогда я не стану причиной печали для своего папочки. — В ее глазах вновь появились слезы, которые стекли по его лысине. — Папа, все время со мной была та давняя фотография… Я люблю тебя, папочка!

216

Угол ул. Косцюшко (оказывается, можно писать "Косцюшко" и "Костюшко", ха!) и ул. Сичовых Стрильцив.

217

К сожалению, никаких сведений в Сети не нашлось. Поиск через "Гугл" выводит только на польский текст "Головы Минотавра" на сайте lib.rus.ec. — Прим. перевод.

218

Похищение девы, панны; одно из тягчайших преступлений в шляхетской Польше, как правило, наказывалось смертной казнью. — Интернет