Страница 50 из 68
— Пан профессор и вправду не знает этого анекдота? На самом деле превосходный!
— Господа, господа, — отреагировал Банах с высот кафедры, глядя сурово на двух учителей и стуча карандашом по столешнице. — Наш докладчик уже подходит к заключению. Разрешите ему закончить!
Попельский вновь почувствовал, как сильно бьется сердце. Любитель, уродливый, как тысяча чертей — быстро проносилось у него в голове — фамилию не помнят, шляпа Ауэрбаха, бутерброд Штейнхауса, треножник Гильберта, уродливый, что твой дьявол; некрасивый, словно обезьяна; красавец, что твоя мартышка. Похожий на психически больного. Словно из Творок сбежал. Все эти горячечные мысли лишь подгоняли пульс. Возле правого уха комиссар почувствовал некую дрожь. Шляпа Ауэрбаха… Он огляделся по залу. Докладчик уже закончил, а сидящий за первой партой Герман Ауэрбах вызвался в качестве первого оппонента. Попельский с грохотом встал из-за парты. Все повернули головы в его сторону.
— Подождите своей очереди, — несколько удивленно напомнил ему Банах. — Сейчас голос предоставляется доценту Ауэрбаху.
Дрожь под ухом превратилась в барабанный бой. Комиссар подошел к Ауэрбаху и схватил того за локоть. Захват был очень крепким.
— Сейчас вы зададите свои вопросы, — сказал Попельский при полной тишине аудитории, — но вначале я должен кое-что узнать, причем — немедленно!
— Что это должно означать?! — воскликнул Леон Хвистек Попельскому. — Как вы смеете нарушать автономность университета? Как вы смеете стаскивать нас с хрустальных высот логики в клоаку?!
— Пойдемте! — сказал Попельский Ауэрбаху. — Дело крайне важное!
— Как господа сами видят, — Ауэрбах был явно развеселен происходящим, — я vi coactus[183].
— Cloactus[184], - вздохнул Штейнхаус, глядя на Хвистека.
Попельский с Ауэрбахом вышел в коридор, после чего совершенно утратил над собой контроль. Он схватил математика за несчастные бицепсы и прижал к стене.
— Когда-то здесь читал лекцию какой-то любитель, ужасно уродливый. Вы его знаете, поскольку он хватанул вашу шляпу! А теперь, пожалуйста, расскажите мне о нем все, что знаете!
— Да, я знаю, о ком идет речь, — спокойно ответил на это Ауэрбах. — Но вначале отпустите меня. То был логик и математик, собственно говоря — самоучка, высшего образования не получил; мне не известно, откуда он и вообще учился ли в высшем учебном заведении, — рассказывал он, когда Попельский ослабил хватку. — Зовут его Здзислав Поток. В "Шотландской" он был всего лишь раз. В то время там были только я и Сташек Улям, который несколько дней назад выехал в Америку. Поток недолго беседовал с нами, у него даже была некая любопытная идея в сфере утверждения Дирихлета, а потом он ушел. Действительно, попутал шляпы. Шельма — хапнул мою новую, а свою старую оставил. А потом исчез. А мне пришлось носить его старую шляпу. Что же, уж лучше такая, чем никакой. Где-то через год он пришел ко мне в университет, отдал шляпу с извинениями и спросил, нельзя ли ему будет прочесть у нас доклад по логике. А тут у нас как раз выпала из графика лекция одного иностранца, профессора Лебеска. Я тщательно расспросил у него про содержание этого его доклада. Мне все показалось осмысленным и адекватным. И я согласился. Ну, он прочитал свой доклад перед практически пустой аудиторией. Помню, был Улям, я и кто-то еще. Потом я получил по голове от начальства, что допускаю к чтению докладов любителей, что серьезные люди на заседания почти что и не ходят. Вот и все, что мне о нем известно. Ага, я знаю еще, где он проживает, поскольку именно туда я отослал его старую шляпу. Жулинского[185] 10, квартира 12.
— Он был уродливым на лице?
— Видимо, так, потому что даже перепугал одну студентку, которая тогда сдавала мне коллоквиум.
— А почему пан доцент отослал ему шляпу, а не отдал сразу, когда он пришел вернуть вашу шляпу?
— А как раз стояло лет, так что шляпы у меня с собой и не было.
— И еще последний вопрос. — Попельский чувствовал, как в его организме что-то отрывается, как сам он делается более легким, словно после мучительной диеты. — Почему вы не рассказали мне об этом уродливом человеке, когда я спрашивал про него в "Шотландской"?
— Тогда ведь вы спрашивали не про шляпу, а про какого-то отвратительного монстра, — усмехнулся Ауэрбах. — Выражение "шляпа" является определяемым, а вот "отвратительный монстр" — уже нет. До свидания, пан комиссар. Пойду уже задать свои вопросы.
Он подал руку Попельскому и повернулся к двери. Когда он уже нажимал на дверную ручку, то почувствовал руку полицейского на своем плече.
— Вот теперь уже и вправду последний вопрос. — На лице Попельского рисовалась такая же радость, словно на лицах студентов, сдавших Ауэрбаху сложный экзамен. — Что это за анекдот с заменой шляп, героем которого вы являетесь?
— А, это… — Доцент снял ладонь с дверной ручки. — Ту старую шляпу Потока я носил почти что год и совершенно ее не чистил. Кто-то из коллег спросил, почему я не почищу шляпу. "А зачем же мне чистить ее вору", — ответил тогда я.
Катовице, суббота 13 марта 1937 года, шесть часов утра
Мок втер в свежевыбритые щеки одеколон, вылил пару капель пахучей жидкости на ладонь и пригладил волосы. После этого он щелкнул подтяжками по животу и, тихонько посвистывая, вышел из ванной. Несмотря на ранее время, он чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Немец надел сорочку, застегнул янтарные запонки и завязал галстук перед зеркалом. После этого он уселся за стол в гостиной и вынул блокнот. На первой странице старательным женским почерком было написано: Эрнестина Неробиш, ул. Жогалы 4, кв. 1. Следующий листок Мок из блокнота вырвал. Щуря глаза, в которые попадал дым от папиросы, он написал на нем:
"Я тебя не будил, потому что ты так красиво спала… Чувствуй себя здесь как дома. Доверие за доверие".
Немец подошел к кровати и положил листок на подушке, на которой оставался еще теплый отпечаток его головы. Блондинка, с которой он познакомился днем ранее, что-то тихонько пробормотала сквозь сон. Мок хотел было погладить ее по слегка вспотевшему лбу, но отбросил мысль из опасения, что разбудит девушку.
Он погасил ночник, тихонечко прикрыл дверь, вышел в коридор и нажал кнопку вызова лифта. Лифтер, зная щедрость Мока, приветствовал его многословно и в чем-то подобострастно.
— Держи-ка эти два злотых, — вручил ему монету полицейский. — На один злотых купишь красных роз, а второй пускай останется тебе за работу.
— И что мне с этими розами уважаемый пан прикажет сделать?
— Занесешь в мой номер и положишь у кровати. Но так, — погрозил он пальцем, — чтобы не разбудить той фрау, которая еще там спит!
Катовице, суббота 13 марта 1937 года, половина седьмого утра
Мок поехал по адресу, записанному девицей, с которой он провел ночь. Улица Жогалы располагалась в том же квартале Богучице, в котором проживал Борецкий. Полицейскому открыла неряшливая, толстая тетка лет около шестидесяти. На ней был розовый халат, ее выдающееся брюхо обтягивал грязный атласный пояс желтого цвета. Надо лбом у нее, чуть ли не перпендикулярно коже торчали длинные волосы. Выглядело это так, словно кто-то убрал их с макушки и перебросил через голову. В морщины возле глаз въелись следы черной туши.
— Чего? — рявкнула хозяйка.
Мок вынул из кармана банкноту в двадцать злотых и показал женщине.
— У меня к вам дело жизни и смерти, — замахал он банкнотой у нее перед глазами. — Сам я богатый промышленник. Приехал из Германии и ищу для себя красивую девушку на несколько дней!
— Ни розумя! — заорала та. — Ту юж ни Нимцы! По-нашему годоць[186]!
183
Вынужден силой (лат.)
184
Звукоподражательная ассоциация между предыдущим выражением и "клоакой" — Прим. перевод.
185
Теперь: ул. Филатова — Интернет
186
— Не понимаю. Тут уже не Германия! Говори-по-нашему! (силезский диалект) — Прим. перевод.