Голова Минотавра

Преподаватель польского языка и литературы в подобные моменты вспоминал собственную магистерскую работу, которую написал о романтической драме и защитил десять лет назад summa cum laude именно у профессора Юлиуша Клейнера. Те славные моменты заставляли его гордиться, и они были — как он сам понял через несколько лет — прелюдией к его блестящей карьере. Благодаря протекции директора Большого Театра, самого Виляма Хорчицы, которому он неоднократно ассистировал, сразу же после университета, двадцатилетним молодым человеком он получил должность профессора польской литературы в гимназии Королевы Ядвиги. Протекция та была исключительно эффективной, поскольку сломила сопротивление пани директорши, Людмилы Мадлеровой, которая на свободное место приняла бы, скорее, какого-нибудь человека постарше и поспокойнее, но не красавчика, закутанного в плащ идальго, который был способен замутить голову не одной ученицы. Профессор Каспшак — к громадному облегчению пани директор — через год работы в гимназии женился, а его жена, старше его на несколько лет окрещенная еврейка, за десять лет совместной жизни родила четверых детей. Педагогические достижения Каспшака, а более всего — драматические, были настолько серьезными, что директор Мадлерова согласилась с его просьбой, чтобы он всегда преподавал в седьмых и восьмых классах, где читал романтизм и модернизм. Учитель, чтобы содержать увеличивающуюся семью, взялся сотрудничать с несколькими известными ему театральными режиссерами. Сотрудничество это было наполовину тайным и заключалась в предоставлении театрам зрителей. Каспшак со своими ученицами ходил на спектакли — нередко, на одни и те же — по два раза в неделю, а театральные администраторы втихую выплачивали ему надлежащий гонорар — по злоту с ученической головки. Так что полонист[122] неплохо зарабатывал, пользуясь уважением и знакомствами в театральной среде, а более того — серьезным уважением в просветительных учреждениях в связи с неустанной внеурочной деятельностью, заключающейся в постановке нескольких драматических спектаклей за год в гимназии Королевы Ядвиги. Эти успехи сильно изменили его. Он сделался надменным, самоуверенным и в чем-то даже нагловатым. Помимо театра света белого не видел и даже начал небрежно относиться к своим учительским обязанностям. Целыми месяцами он не проверял классных работ и домашних заданий, на что вежливо, хотя и весьма решительно, обратила его внимание директор Мадлерова, обеспокоенная жалобами родителей. Тогда Каспшак возненавидел родителей и учительскую работу и с нетерпением ждал конца школьного года и каникул, после которых его ожидало теплое местечко в школьном попечительском совете.

Он с облегчением бросил на кучку последнюю тетрадь с исправленной классной работой, зная, что перед ним всего лишь один рабочий день, а потом целых две недели зимних каникул. Это время он посвятит разработке концепции нового спектакля, который — как ему обещали — несмотря на занятость в нем актрис-гимназисток, выйдет в свет на нормальной театральной сцене, и спектакль этот увидит весь Львов. Преподаватель оделся, схватил трость со шляпой и вышел из гимназии, едва кивнув швейцару.

На Пилсудского[123] на ходу он вскочил в "тройку". Увидав суровую мину контролера, до Каспшака дошло, что прыжки в трамвай как-то не соответствуют достоинству гимназического преподавателя. Вышел он на Галицкой площади и по Гетманской[124] направился в сторону Большого Театра, за которым и размещалась цель его путешествия: лабиринт узких улочек, заселенных практически полностью евреями. Именно здесь проводили Кракидалы, блошиный рынок, на котором можно было потерять все, играя в различные азартные игры, среди которых царили "три карточки", а можно было все купить: начиная с конского мяса, заканчивая не ломающимися гребешками. По пятничным вечерам, правда, народу бывало меньше по причине приготовлений к шаббату, так что в наступающей темноте улочки казались довольно-таки небезопасными. Это впечатление усиливало присутствие немногочисленных мрачных торговцев, которые не успели продать свой товар и теперь кляли за это весь белый свет. Они глядели исподлобья на прохожих и сворачивали свои манатки. Только все это на профессора особенно не действовало, поскольку он договорился с букинистом по прозвищу Рыжий Нахум, для которого у него было постоянное задание: выискивать старинные издания романтических пьес и театральных программок. Каспшак прошел мимо любимого Большого Театра, прошел через площадь Голуховских и нырнул в узенькую Гусиную, отсюда уже было недалеко до Законтней[125], где у Нахума была своя палатка. Преподаватель глянул на часы и ускорил шаг. И тогда-то он услышал за собой громкий голос:

— Пан профессор! Прошу простить, пан профессор!…

Каспшак обернулся и увидал запыхавшегося мужчину, которого тут же узнал. То был комиссар Эдвард Попельский, отец одной из его учениц, Риты. Мужчина оттер руки на коленях и какое-то время еще посапывал. Каспшак комиссара не любил. Его раздражало физическое здоровье, соединенное со славой грубияна, алкоголика и укротителя бандитов. Учитель не любил его и еще по одной причине. Он подозревал, что полицейский доносит дирекции гимназии. Кроме того, ему ну никак не было в жилу, что кто-либо встречает его на Кракидалах, которые — по причине азартных игр, проституции и тайной прожажи порнографических карточек — не пользовались признанием в ученых кругах, на место в которых Каспшак претендовал.

— Прошу прощения за то, что осмеливаюсь занимать время пана профессора на улице, — начал Попельский. — Я был в гимназии, и швейцар сообщил, что вы направились в сторону театра. Я подбежал и вот, нам удалось встретиться. У меня чрезвычайно срочное дело. Я отец вашей ученицы, Риты Попельской. Пан профессор меня узнает?

— Слушаю вас, пан комиссар, — сухо ответил Каспшак, поглядев на часы.

— Я не отниму много времени у пана профессора. — Попельский уже выпрямился, и он значительно превышал преподавателя ростом. — От дочки мне стало известно, что в ближайшее время вы планируете поставить "Медею" Эврипида. Потому-то я и спешу, чтобы успеть представить мою просьбу перед зимними каникулами. Так вот, я от всего сердца прошу вас, чтобы Рита в этом спектакле не принимала участия. Актерство для нее — это награда, но она ей, скорее всего, не надлежит, тем более, если учесть ее оценки за семестр. Это все, и больше я не стану занимать вашего времени. Так я могу рассчитывать на ваше милостивое согласие?

Каспшак офонарел. У него отнялась речь. Он не мог переварить абсурдности всего события. На Кракидалах его цепляет знаменитый комиссар Попельский и предъявляет ему какие-то требования! Он огляделся по сторонам, словно бы разыскивая свидетелей всей этой позорной и гротескной сцены. Его возмущенный взор был превратно понят каким-то типом в старой австрийской шинели, который тащил корзинку, из которой выглядывали головки мохнатых щенков. Он глянул на обоих мужчин и спросил:

— Цалýйи рóнчки, чы паняги шанóвни виншýи сóби щеня'чки прáви расóвы[126]?

— Нет! — рявкнул Попельский, хотя и знал, что отогнать отчаявшегося торговца на Кракидлах задача не из легких.

Именно это рявкание, наглое, самоуверенное рявкание стало еще большим раздражением для Каспшака. Что, этому здесь лысому хрену кажется, что он всем способен навязывать свою волю? Этому дегенерату, о котором весь город говорит, что он живет с собственной кузиной?

— Пан комиссар, — сказал Каспшак, с громадным трудом сдерживая раздражение, — то представление должно стать крупным театральным событием. А знаете, пан комиссар, почему. Среди всего прочего, и потому, что роль Медеи сыграет ваша дочка. Она феноменально способная актриса. Вы должны гордиться ею!

122

Преподаватель или филолог, специализирующийся в польском языке или литературе — Прим. перевод.

123

Сейчас: часть ул. Ивана Франко — Прим. автора

124

Ныне: Галицкая площадь — проспект Свободы.

125

Ныне: улица Старомиська — улица Закутная (уже не существует).

126

Целую ручки, а не желают ли уважаемые господа почти что племенных щеночков? (львовский говор)