Страница 23 из 57
ГАЗ-66 а афганцами в кузове остановился у одного разбитого бомбами дома, вокруг него росло несколько высоких тополей. От батальона они отъехали километра три. Афганцы-царандоевцы были одеты в свою серую форму, кое-кто носил русские солдатские бушлаты. Они энергично заговорили между собой, показывая руками то на дом, то на поля.
Потураев с солдатами подошли к ним и ждали, пока те наговорятся. Маленького роста, щуплый афганец в советской солдатской шапке, с завязанными сзади клапанами, начал что-то Потураеву говорить, показывая на сломанную крышу дома с торчащими оттуда бревнами.
«Все ясно», — подумал Потураев.
— Казеко! Вытаскивайте вон те бревна из крыши и грузите их. Если будут длинные — пилить пополам.
А афганцы стали пилить тополя, что-то недовольно бурча себе под нос и косясь на своего старшего в шапке. Вдруг они бросили работу, вскинули автоматы, наведя их на своего начальника и что-то громко крича, пошли на него. Потураев и Казеко находились недалеко от них и на всякий случай тоже приготовили оружие. Афганец в шапке выхватил пистолет с глушителем и мгновенно открыл огонь перед ногами наступающих. Он им что-то громко кричал, указывая то на тополя, то на разбитый дом, то на Потураева с Казекой. Понятно было, что раздор произошел из-за способа заготовки дров. Там, в разбитом доме, работы было меньше, как им казалось, афганцы-солдаты не хотели себя утруждать лишней работой.
С горем пополам, загрузив машины распиленными бревнами, все вернулись на свои места. Вечером Евгений рассказал о дикой выходке афганцев, и все офицеры батареи пришли к выводу, что если уж они между собой так враждуют, то с русскими вообще не будут церемониться — в любое время предадут и уничтожат.
В следующую ночь наступил Новый, 1982, год. Как такового праздника в батальоне не было. Майор Терещук приказал командирам подразделений усилить на ночь посты и всем офицерам посменно дежурить вместе с солдатами. Капитан Коростылев вечером построил батарею, поздравил личный состав с наступающим Новым годом и зачитал график несения службы орудийных расчетов на огневой позиции и график дежурств с ними офицеров батарей. Особое внимание он обратил на подходы к расположению батальона со стороны арыка и кишлака Пули-Алим и сообщил пароль на сегодняшнюю ночь. С первой сменой солдат на огневые пошел сам командир батареи. Все были одеты в теплые и удобные белые полушубки, туго перепоясаны ремнями, на которых висели подсумки с магазинами к автоматам и гранатами. Ночь была морозная, но без снега. Яркие и крупные звезды густо обсыпали все небо. Стояла полнейшая тревожная тишина. Впереди, сразу за арыком и минным полем чернели горы, заканчивающиеся на вершинах «тремя сестрами». Командир расчета сержант Орасанов принял доклад часового у орудия, отправил его в батарею и, отдавая команды в полголоса, расставил своих солдат на ключевых огневой позиции. На центральном, втором орудии, остались Коростылев с двумя солдатами. К правому, первому орудию, ушли двое с сержантом Орасановым. Капитан Коростылев приказал ему подготовить там на всякий случай, кроме осколочных снарядов, несколько осветительных выстрелов. Два человека убыли к левому, третьему, орудию. Коростылев стоял, облокотившись на щиток гаубицы, и внимательно смотрел в черноту гор. Там было тихо. Глядя в направлении ствола, он, тем не менее, думал сейчас не о противнике. Мысли капитана перенеслись к его семье, в украинский южный город Николаев. И больше всего думал о своей шестилетней дочери Евгении, с которой он так и не попрощался, уезжая из дома на вокзал поздно вечером, когда дочь уже спала. Ее будить не стали, Коростылев поцеловал сонную Женю и уехал. Такой его дочь и осталась в памяти: свернувшись калачиком с распущенными светлыми волосами на подушке. Вспоминая эту маленькую родную девочку, Коростылев почувствовал в груди приток тепла.
— Товарищ капитан, — прервал его мысли рядовой Царьков, — нам готовить осветительные снаряды?
— Не надо, Царьков, вы с Редженовым принесите из ровика и подготовьте три ящика осколочных, а в случае чего нам подсветят первым орудием.
— Понятно, — так же вполголоса сказал Царьков и скрылся в темноте.
Коростылев вгляделся в сторону третьего орудия. Там неподвижно застыли справа и слева от ствола гаубицы, два дежурных солдата. А у первого орудия проглядывалось небольшое шевеление — там подносили к станинам гаубиц из ровика ящики с осветительными снарядами.
Внезапно впереди послышался жалобный вой, похожий на детский плач. Сразу же в этот одиночный вой подключились много других таких же жалобных голосов. Казалось, несколько ребятишек в темноте за арыком надрываясь плачут, что-то просят и умоляют. Это выли шакалы, Коростылев слышал их раньше, ночами проверяя посты. И несмотря на это, что-то заскребло у него в душе от этого жалобного воя, хотя он точно знал, какие шакалы неприятные животные, видел их у подножья горы.
— Может, шугнем их из автомата, товарищ капитан? — предложил рядовой Реджепов.
Коростылев посмотрел на свои часы со светящимся циферблатом. Стрелки показывали 23 часа 45 минут.
— Через пятнадцать минут их Реджепов пугнет весь батальон, отмечая Новый год по афганскому времени. Ты пройди первое и третье орудие и передай мой приказ не включаться в этот праздничный салют и быть более внимательными в своих секторах наблюдения.
— Есть! — сказал Реджепов и, пригнувшись в ходе сообщения, побежал к третьему орудию.
И правда, ровно в 24.00 в расположении батальона солдаты десантных рот вышли из казарм на улицу и произвели из автоматов беспорядочный и продолжительный салют в воздух. Этими очередями они не так отмечали наступивший Новый, 1982, год, как заглушали свою тоску по своей Родине и своим близким, не в состоянии больше что-то предпринять, чтобы хоть как-то оказаться со своей семьей. Каждый солдат, стреляя вверх, как бы подавал знак своим родным: Я живой, я с вами, я вернусь…
Через несколько минут стрельба закончилась и опять наступила тишина. В час ночи их сменил расчет ефрейтора Бакурова во главе с лейтенантом Костюковым. Капитан Коростылев рассказал ему о своих наблюдениях. Комбату стал подозрительным тот факт, что после «праздничного салюта» замолкшие было шакалы не возобновили своего воя. Может быть, их кто-нибудь спугнул? В темноте не видно и нужно быть настороже.
В комнате офицеров спали старший лейтенант Потураев и Кривониша, прапорщик Веденеев и танкист лейтенант Шамшурин. Тихонько пройдя к своей кровати, Коростылев снял ремень, полушубок, сложил их в ногах постели и присел на матрац. Автомат повесил на спинку кровати. Печь-буржуйка затухла, и в комнате было прохладно. Он набросал в нее щепок, подпалил их и наложил на них с вечера заготовленные полешки. Огонь весело взялся по дровам и сразу же стало теплее. Не раздеваясь, Коростылев прилег, свесив ноги на пол, заложил руки под голову и снова его мысли перенеслись к семье. Потом он подумал о дежурной смене их огневой позиции: почему шакалы вновь не появились? Может, в горах идет какое-то приготовление? Коростылев уже задремал, когда первая мина, выпущенная из 81-мм американского миномета из-за гор, разорвалась в пяти метрах от окна их комнаты. Следом за ее разрывом зарокотали пулеметы и выстрелило безоткатное орудие, которое находилось на вооружении в их провинции только у моджахедов. Капитан машинально поглядел на часы — 1 час 25 мин. — Новый год по московскому времени — и крикнул:
— Подъем! Тревога!
Но офицеры и без его команды уже быстро одевались и хватали свои автоматы. Потураев первым выскочил в коридор казармы, где у выхода уже собирались вооруженные солдаты, не решаясь сразу выскочить на улицу. Коростылев подбежал к выходу, присел у открытой двери и прислушался. Пули свистели перед крылом, мины рвались метрах в тридцати от них в районе стоянок боевых машин. Солдаты и офицеры батареи также вприсядку сгрудились за ним с автоматами в руках, ожидая команды своего командира. Коростылев обернулся назад: